ПАМЯТЬ СТАРОГО ДВОРА. ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас. Из сотен тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину, огонь, огонь!»
Старшина артиллерии Степан Петрович Кузьмин исполнял эту песню два раза в неделю – по вторникам и пятницам, чуть протрезвев и вылезая утром из постели тети Муры. Он общался с тетей Мурой, как общался с женщинами Наполеон Бонапарт, не снимая шпаги. Про Наполеона я узнал, уже будучи взрослым, а в 1946 году старшина артиллерии Степа тоже не знал про Бонапарта, но в постель лазил, как и тот – одетым.
Степа победил не только армию бесноватого фюрера, но два раза в неделю побеждал тетю Муру. Степа приходил в драбодан пьяный часа в три ночи, снимал с себя только сапоги и лез в постель к тете Муре, которая ютилась там с тремя дочками: Светой, Надей и Клавой. Младшей было четыре года, средней семь лет и старшей – девять. С приходом Степы, девочки теснились, тетя Мура кряхтела, а Степа сопел. Это продолжалось около часа, потом все затихало. Я, пристроившись на матрасе, расстеленном на полу против алькова Степы и Муры, не до конца понимал, чего один сопит, а другая кряхтит, но догадывался. Сегодня это называется любовью. В тишине иногда всхрюкивал Степа, в своем углу пыхтел Дед; как мышь тихо спала тетя Варя, а Полина с Сеней и полугодовалым Витенькой спали в противоположном углу комнаты, не обращая внимания ни на кого.
Часов в семь просыпался Степа и исполнив песню о том, как им Сталин дал приказ, натягивал сапоги и бренча медалями, удалялся .
Разбуженные песней, домочадцы начинали вылазить из своих лежбищ.
В этот вторник первой после ухода встала Полина и давай сюсюкать с Витенькой: «Витенька счас покаканькает, — нежным детским голосочком вещала она, — Витенька счас пописенькает. Витенька пускал пузыри и не хотел делать ни того, ни другого. Встал Сеня и стал в трусах ходить из угла в угол.
— А хочет Витенька молочка? – вопрошала Полина отпрыска. Но тут вмешалась тетя Мура:
— А ты дай Витеньке гомнеца, — посоветовала она. В это время из правого угла возвращался Сеня. Совет дать Витеньке гомнеца , пришелся Сене не по душе, и он хряснул тетю Муру по зубам. Но тут на него бросились Светка, Надька и Клавка, подключились я и Дед. Сеня был повержен. Витенька вопил, как резаный, тетка пыталась всех утихомирить, Полина рыдала в голос, тетя Мура прикладывала какие – то примочки к своей челюсти.
Подобные сцены происходили в этой семейке почти ежедневно. Примерно через час после мордобития наступал мир и покой. А потом все разбегались по своим делам.
Пора объяснить, о чем я написал выше.
После того , как победивший адмирала Деница, капитан первого ранга одержал победу и над нами, отобрав квартиру и выставив нас из летней кухни, нас приютила тетя Мура – младшая сестра матери . И стали мы жить в квартире площадью в двадцать два квадратных метра большой и не дружной кодлой. Кодла состояла из тети Муры с ее тремя дочерями: отцы Надьки и Клавки погибли на фронте, а отец Светки был расстрелян нашими за дезертирство. Но об я узнал через много лет, тогда об этом помалкивали.
Также здесь обитали– дочь тети Вари Полина и женившися на ней Сеня. Девать родившегося Витеньку было некуда и он стал тоже жить с кодлой.
Откуда – то взявшийся артиллерист – победитель, старшина Степа, разнообразил этот коллектив. Как я понял, Степа заведовал продовольственным складом и поэтому тетя Мура разрешала ему сопеть, хрюкать и петь по утрам.
Я, тетка и Дед были рады, что нас при помощи подводного флота С.С.С.Р вытурили из летней кухни – зиму мы бы там не пережили, окочурились бы от холода.
А я был доволен еще и тем, что измазанный кровью «авторитета» Вилли, Лерочкин костюм, его мать бросила мне вслед, когда мы молча прощались. Тетка его постирала и я щеголял в нем, как истинный американец. В школе пацаны завидовали мне. И когда из учеников младших классов в школе создали хор, меня, скорее всего из- за костюма, по крайней мере, я так решил, пригласили петь .
Хором руководил мичман по фамилии Ружанский. Это был толстенький, маленький, одетый в военно – морскую форму, человек. На первом же выступлении хора, исполняли мы «Песню о Сталине». Помню, у меня дрожала в коленке правая нога, а губы тряслись так, вроде их кто – то к этому специально готовил. Под размахивание коротких ручек Ружанского, мы на несколько голосов выводили:
О СтА -А — лине м- У –У-дром, р О – О –родн – О – Ом и люб – И- И мом прекр –А –А – сную п-Е –Е – сну-ю п – Е –Е — сню слаг – А –А — ет народ!
Когда хор по мановению руки Ружанского, которая как бы взмахом поймала льющиеся из нутра детей звуки и заткнула их обратно в эти открытые рты, замер в молчании, в зале раздалась такая буря аплодисментов и здравиц в честь вождя, что я , стоя на сцене, чуть не плакал и чувствовал свою причастность к великим Сталинским свершениям.
Но второго выступления хора не состоялось – Ружанский оказался английским шпионом. Он где –то выступая, спел песенку про шпионов — «Развелися в Греции шпионы, вспомни обо мне — э…», весь город тогда «шутил» — вспомнили , мол. И верили, что Ружанский что ни на есть шпион. АнглиЦкий и всё тут.
На этом моя песенная карьера закончилась и началась новая.
***
«Артиллеристы, Сталин дал приказ, — радостно и громко запел я. – Артиллеристы, зовет Отчизна нас…»
Но Степа держал нас под прицелом двустволки и командовал: — Слазь с дерева. Я тебе покажу артиллеристов. Слазь! – и пальнул из одного ствола в воздух.
Мы, это я и два моих дружка, спрыгнули с абрикосы на землю, а Ст епа скомандовал: «Руки вверх!» и загнал нас в сарай. Снаружи щелкнул ключ в амбарном замке, послышались удаляющиеся шаги Степы и все затихло.
Когда мы лезли в сад за абрикосами, я не знал, что это сад старшины артиллерии Степы. Иначе , скорее всего, не полез бы. Дело в том, что Степа поссорился с тетей Мурой: он пришел в очередную пятницу и , как обычно, начал загружаться в ее с дочками постель, но тетя Мура стала ему отказывать, объясняя громким шепотом, что не может целоваться по причине вывиха челюсти. Степа никак не мог понять причем здесь челюсть и разразился возмущенным матом. Мне это понравилось и я захихикал, за что был изгнан из комнаты возмущенной тетей Мурой. Выгоняя меня, она меня еще и воспитывала, намекая, что : «подслушивать плохо». И когда я выскочил за дверь квартиры, она крикнула мне вслед, чтобы я не возвращался. А мне только того и надо было.
Рядом находились развалины довоенного «Дома пограничников» и там «базировалась» банда подростков, которые потеряли в войну близких. Я и так проводил в этой развалке целые дни и учавствовал во всех, как бы сейчас сказали , «акциях».
Одна из «акций» была проведена за несколько дней до того, как Сеня выбил челюсть тете Муре и заключалась эта «акция» в следующем:
Во дворе жил друг Степы, милиционер Гаркуша. Его квартира имела, как тогда говорили, парадный вход: на улицу выходила массивная двустворчатая дверь, а перед ней была площадка с тремя цементными ступенями. Это и называлось — парадная. Во дворе же, у Гаркуши был сарай, в котором он держал поросёнка. Гаркуша в беседах с соседями ласково называл его – кабанчик.
Пришло время и Гаркуша кабанчика заколол. Наготовил колбас, окороков и все эти деликатесы развесил в парадной, чтобы вялились. Но однажды утром Гаркуша обнаружил, что от копченостей остался только острый, вызывающий аппетит, запах. В парадной были выставлены две верхние створки двери.
Озверевший Гаркуша бегал по улице, стреляя из пистолета в воздух и кричал: «Где кабанчик, е ..ть ваши семачки!» Соседи не понимали причем здесь «семачки» — все думали, что у Гаркуши украли семечки и осуждали его – «зачем же из – за семачек стрелять». Несмотря на Гаркушины вопли , кабан не откликался Его в это время доедали в развалинах « Дома пограничников». Гаркуша был друг Степы, а подозрение «насчет кабанчика» — пало на меня. Кто — то стукнул.
Отказ тети Муры «ввиду челюсти» и история с кабанчиком и привела к тому, что Степа меня «не узнал». И запер нас в своем сарайчике. Что он хотел сделать с нами, мы не знаем. Я этого не ззнаю до сих пор.
Осмотревшись в месте заключения, мы обнаружили окно в потолке и аккуратно сложенные в углу плитки макухи – спрессованного подсолнечного жмыха. В то время это был один из основных продуктов питания.
Сарайчик был пристроен к забору, а через дорогу от забора, шумел бар. Один из нас по выстроенной из плиток макухи подставке, вылез через окно в потолке и спрыгну вниз с забора, я уселся на крыше свинарника, а третий подавал на верх плитки макухи. Все двести плиток через полчаса были переправлены на рынок и проданы по десять рублей за плитку. За эти деньги мы могли съесть 166 маленьких порций мороженого. Но мы купили пять чекушек водки, пять булок хлеба( 200 рублей за булку) , пять пучков редиски и килограмм хамсы и устроили пир в развалке.
Жизнь в развалке шла голодно, грязно, но весело. Дни проходили в основном в поисках пропитания. Мои близкие меня не искали, а я не искал их. Я даже в школу ходил. Правда уроков никаких не делал. Где мне их было делать. В школе писали на газетах. Учителя относились к нам с пониманием и сильно не докучали. Спасли меня книги. Отец записал меня в библиотеку , когда мне исполнилось семь лет, а читать я научился в пять. И пристрастился к чтению всей душой. Отец погиб , мать умерла. Родня перевезла все, что осталось после матери к себе, в том числе, оставшиеся незамеченными немцами при конфискации отцовской библиотеки, двенадцатью томами Льва Толстого, томом Гёте с Фаустом и подаренной мне отцом перед войной книге – «Серебрянные коньки». Вот это я и читал. Пока родня не пустила всю эту литературу на сортирные дела. «Гуси – лебеди» и сказки про медведя и Машеньку в детстве миновали меня. Зато я сказки: «Русские народные», братьев Гримм, дядюшки Ремуса, Андерсена начал с величайшим удовольствием читать, будучи взрослым человеком и читаю до сих пор.
Книжки по арифметике и математике для школmников любой возрастной группы. Библиотека www.all-library.com
В городской детской библиотеке меня принимали с радостью и вниманием. И разрешали целые дни проводить в читальном зале, не смотря на то, что я был оборван и грязен. Интересно, пустят бомжа в библиотеку сегодня? Я же проводил в библиотеке целые дни. Меня и спасли прекрасные наши библиотекарши и книги. Иначе, как большинство моих друзей по развалкам, я бы угодил в тюрьму, или подох пьяным под забором. Тюрьма грозила мне однажды всерьез, я был очень близок к тому, чтобы «загреметь».
В городе был дом дом пионеров, но нас туда не пускали – слишком мы были оборваны и грязны. И еще «выражались» — так почему – то называлось то , что сегодня называется ненормативной лексикой. А мы «выражались», не зная, что это ненормативная лексика. Меня тоже не пускали в этот дом, хотя меня приняли в пионеры сразу после освобождения. Мама сшила мне пионерский галстук, выкроив его из старой простыни и выкрасив, в где – то добытой, красной краске. На третий день после освобождения города меня и еще многих ребят приняли в пионеры. Я был этим очень горд и не снимал красный галстук даже на ночь – спал в нем.
А тут в дом пионеров не пускают. И мы устроили на него налет.