ПАМЯТЬ СТАРОГО ДВОРА. ГЛАВА ПЯТАЯ

Неотвратимо надвигалась весна, и моя «атаманская» власть могла рухнуть под напором жестких требований к атаману. Дело в том, что я не умел плавать, а в приморском городе не плавающий пацан не только не может быть атаманом, но будет презираем всем беспризорным сообществом.

Пока была зима, моему атаманству ничего не угрожало. Но в марте начинался купальный сезон. И мой авторитет пошатнулся – надо было проходить испытания. Первое из них заключалось в том, что атаман должен был возглавить свою ватагу и первым броситься в ледяную мартовскую воду, быстро вынырнуть и с диким воплем выскочить на берег. За атаманом, как стадо баранов, в волны бросались все кунаки – члены банды.

После этого, посиневшие от холода мальчишки, одевались в свои одежки и неслись к террикону раскаленной жужжалицы, которая образовывалась в результате сгорания угля в топке, работающего на молу энергопоезда. Там мы играли в карты, и кто проигрывал, лез в воду «драть» ракушки – мидии, которые наряду с «усиками» — черноморскими креветками спасали нас от голода.

Первое испытание прошло благополучно: я первым бросился в море на мелководье, за мной кинулась вся ватага. Воды было по — колено. Я с гиканьем выскочил из воды и радостно вопя, понесся к энергопоезду.

Но через день должно было состояться ныряние с четырехметрового волнореза. Атаман должен был нырнуть первым. А куда мне – то на десятиметровой глубине. Не подавая виду, я шел в район Карантина во главе своей банды, мысленно прощаясь с атаманством. Отказаться от этой «должности» добровольно, было равноценно самоубийству.

Рядом со мною шел мой дружок по кличке Ухаб. Это был непререкаемый авторитет в нашей компании. Единственный из нас, Ухаб был в партизанском отряде. Родители его погибли, а сам он сбежал из детского дома и прибился к нам. Коренной феодосиец, выросший у моря, плавающий чуть ли не с пеленок, Ухаб сразу понял какой из меня пловец, понял по моему нырянию. Когда мы подходили к волнорезу, он мне шепнул: «Не боись, что – нЕбудь придумаем». И придумали: с пятилетним Петькой они столкнули меня с волнореза. От неожиданности я камнем пошел ко дну. В ушах запищало. Достигнув дна, я с силой оттолкнулся от него и пулей вылетел на поверхность, судорожно хватая ртом воздух.

Я стал, что было мочи барахтаться, суча ногами и хлопая руками по воде. Как потом мне объяснили, я плыл по – собачьи. Петька и Ухаб прыгнули за мной и плыли рядом. На берегу я отдышался, сбросил с себя мокрую одежду, осторожно влез в воду и поплыл, отчаянно гребя руками и ногами. Немного побултыхавшись в воде, я побежал на волнорез и нырнул с него « солдатиком», то есть вниз ногами Кунаки всячески помогали мне и через неделю я был уже заправским пловцом.

Через две недели, когда вода прогрелась градусов до восемнадцати, предстояло мне сплавать «до столбика». Столбик – это торчащая из воды в метрах ста от берега рельса. Нужно было доплыть до нее и вернуться. Но весь фокус заключался в том, что туда рядом с тобою должен был плыть младший пацан, а оттуда ты должен был доставить его на себе. В партнеры мне достался верный Петька. Мы с ним благополучно доплыли до «столбика». Уцепившись за него, отдохнули. Потом Петька лег мне на спину, положил руки мне на плечи и мы поплыли к берегу.

Проплыв примерно две трети расстояния, я почувствовал, что силы покидают меня. Попросить Петьку, который был отличным пловцом, слезть с меня и плыть рядом было против правил и я, задыхаясь, проплыл еще метров десять. Вокруг вода бурлила от купающихся, силы покинули меня и я пошел ко дну предварительно издав душераздирающий вопль о помощи. Достигнув дна, я стал на него – воды мне было по горло. На мне гордо восседал Петька. Став на дно, я огляделся вокруг. Если кто видел и помнит фильм «Айболит – 66», так оглядывался в болоте герой Ролана Быкова, после того, как кричал: «Я гениальный!!!».

Примерно в семистах метрах от берега торчали мачты подорвавшегося на мине грузового теплохода. В городе его называли «Джаржонет». Это я сегодня знаю, что название этого теплохода «Жан Торез» и шел он из Новороссийска в Феодосию с грузом боевой техники и продовольствия, было это 16 января 1942 года во время Феодосийско – Керченского десанта.

Кто из пацанов не сплавал туда в одиночестве, тот превращался в изгоя. Предстояло это испытание и мне.

В тот день была тихая, солнечная погода. На море был абсолютный штиль. Зеркальная гладь воды сливалась на горизонте с небесным куполом, плоская голубая поверхность моря как бы ограничивалась еще более голубым небом и создавалось громадное замкнутое пространство, казалось, конечное в этом мире гармонии и покоя.

Это я сегодня, когда я уже «приплыл», такой лирик, а тогда волнение не покидало меня и мне было не до лирики, и красот природы.

Я бросился в море и, рассекая морскую гладь своей цыплячьей грудью, поплыл к цели никому не известным стилем. Не знаю, сколько времени прошло, я оглянулся — берег едва был виден. Меня охватило чувство восторга. Я перевернулся на спину и увидел парящую в небесном мареве чайку. Вдруг она, сложив крылья, камнем бросилась вниз и через мгновение после погружения в воду, воспарила ввысь. В клюве она держала серебристую рыбину. Что произошло, не знаю, но чайка вдруг выпустила рыбину из клюва. Рыбина плюхнулась рядом со мной, но плыть не могла – у нее не было хвоста. Рыба беспомощно пыталась двигать оставшейся частью своего рыбьего тела, но оно уже не подчинялось командам ее рыбьего мозга. Я подобрал еще живую рыбу и завернул ее в трусы, подвернув их верхнюю часть.

Но чайка начала атаковывать меня. Удар клюва был очень сильным, я выпустил рыбину, и следующая атака меня миновала – чайка с рыбой в клюве исчезла в небесных просторах и больше не появлялась.

— Потолок, потолок, хочешь кашки? Нет, потолок, это Ленечке. Примус, примус, хочешь кашки? Нет, примус, это Ленечке. Тумбочка, тумбочка, хочешь кашки? Нет, тумбочка, это Ленечке. – Полина за мое долгое отсутствие в доме, успела родить Ленечку. И теперь пикчала его кашей, из где –то добытой манки.

Сеня продолжал ходить в одних трусах из угла в угол. И только у тети Муры произошли в жизни заметные изменения. Степина жена как – то прибежала с молотком и, обвинив Сеню в том, что тот наслал меня на ихнюю макуху, побила все стекла. Сеня ничего не понял, откуда Сене знать про макуху и дал Степиной жене в глаз. Тогда прибежал Степа и дал в глаз Сене.

Сеня схватил топор и вместо Степы порубил им ручку от веника. На этом со Степой было покончено. Но у тети Муры, как бы сказали сегодня, «нарисовался» старшина, но с другим цветом погон. У этого погоны были цвета голубого, что означало авиацию. В придачу к погонам, авиатор был грузин. В отличие от Степы, он про артиллеристов не пел, и вообще, перед тем, как залезть в постель, снимал не только сапоги, но и все остальное, до трусов. А когда он с рассветом вылазил из постели, я, рассматривая его, видел, что он состоит из кривых волосатых ног и носа. Остальное было как – то незаметно.

Я бы никогда не вернулся в этот дом и эту семейку, если бы не Иосиф Виссарионович Сталин.

В развалинах бывшего санатория, куда мы перебрались из «Дома пограничников», меня нашел Дед. Это был беззлобный, сильно пьющий, человек, который ко мне относился очень хорошо и по пьянке жаловался на Марию Магдалину за то, что она его не пускает в рай, так как он сильно матерится.

Увидев его в развалке, я решил, что он пришел пожаловаться на Марию. Но оказалось дело серьезнее. Он протянул мне какую – то бумагу: «На, читай».

Я взял в руки протянутую дедом бумагу и прочитал: «Тов . Иванов Игорь Александрович. Направьте Ваши документы в город Ригу на имя начальника Рижского нахимовского училища капитана первого ранга Беспальчева К. А.». Помню как сейчас, мое удивление: меня назвали впервые в моей жизни на Вы. Да еще кто? Сам Сталин. Внизу стояла именно его подпись, сделанная черными чернилами.

Я уже не надеялся получить ответ на письмо, которое однажды, отчаявшись и съев подобранные летом 1947 года на базаре завернутые в газету, и раздавленные чьим – то ботинком головки от хамсы, буквально умирая с голоду, написал « лучшему другу детей». В письме, которое начиналось словами: «Дорогой наш вождь, друг и учитель…», я описал всю свою жизнь, я написал, что мечтаю стать моряком и хочу учиться в Нахимовском училище. И вот – ответ! Вся улица сбежалась хоть краем глаза посмотреть на письмо Сталина. Семья стала мною гордиться. На меня приходили смотреть люди, проживающие в других районах города. В семье отношение ко мне изменилось – мне ведь написал Иосиф Виссарионович.

Прибежал состоящий из ног и носа тетин Мурин грузин с голубыми погонами и дал денег на билет до Риги.

Ни в какую Ригу я не поехал, так как все мои документы сгорели во время войны. Правда, скорее всего, письма с подписью Сталина хватило бы. И как в ту Ригу ехать: где Феодосия, а где Рига.

Грузинские деньги мы с кунаками пустили на мороженое.

Атаманить я продолжал. Но и за учебу взялся, чтобы не ударить лицом в грязь перед ВОЖДЕМ.

А тут грянула денежная реформа и, купив две булки хлеба за новые деньги, я бежал по улице, стукая хлебные булки друг о друга и радостно кричал:

Наконец – то дождались,

Груши, яблони поспели,

Сливы соком налились.

*ЖАН ТОРЕЗ – видный деятель социалистического движения Франции. Не путать с МОРИСОМ ТОРЕЗОМ.

КОНЕЦ.ф