Ему хотелось играть на ней, как на рояле.
Нажимать на клавиши, вырывая звуки…
Разделять ее на Черное и Белое, Тихое и Громкое…
Открывать и захлопывать, как полированную крышку — со страхом, что придавит пальцы…
Захлопывать, чтобы не доигрывать до конца….
Иначе просачивалась фальшь, неизбежная в игре…
Абсолютный слух не спасал от несовершенства страсти.
Рояль дрожал в предвкушении поломки…
Но, заигравшись, маэстро порвал нотные тетради…
Музыка пересохшим гербарием осыпалась наземь…
И воцарилась Тишина… Встревожено задрожали кулисы, погас свет…
Крышка рояля со страшным скрежетом оповестила о финале Концерта…
Он зарылся в складках кулис, пахнущих ее духами, и рыдал по умершей арии…
Над ним, как над раненым воином, закружила Валькирия, но он отмахнулся от дивы,
упиваясь рукотворной трагедией — развеянной по ветру страстью…
Любовь пеплом покрыла ступени концертного зала, где когда-то мастер аплодировал музыке,
сладострастно слизывая с черно-белых клавиш, как с накрашенных ногтей, следы ее нежности…
Он разбил страсть, как испитую чашу…
Остатки густого вина еще дымятся в венах, но это лишь послевкусие пира…
Тайно преследуя кончик алого шарфа, обвивающего ее тонкую шею, он учует лишь горький запах потери…
Как недобитый зверь, будет выть на луну, впиваясь когтями в раздробленный асфальт под ее окнами,
но его абсолютный слух не потерпит фальши в собственном хрипе…
И он уползет, стыдясь минутного позора своей гордости…
А она, доигранная, выпитая, высохшая до дна, остановит свое сердце, пережав на нем струны…
И никакой настройщик роялей не выдавит из нее ни единого звука…