— Рембрандт ты недоделанный, Репин хренов, Шишкин доморощенный, — орал Яков Амвросиевич Штамп на своего подчиненного. – Гонораров он захотел! Дали бесперспективный!
Молодой человек эксклюзивного вида стоял, гордо задрав нос с колечком, и скучал.
Фиолетовая прическа топорщилась, зато зеленая бородка лежала окладисто и перетекала плавно в синюю косичку с красным бантиком. На тонкой шее, вылезающей из широкого ворота балахонистого свитера грубой вязки, виднелись завитки татуировки. Короткие кожаные черные штаны не скрывали цветистых полосатых носков и кедов со стразиками.
— Такое может малевать даже ребенок и не подходивший к художественной школе!
Штамп был не прав, он ясно понимал это, но и платить больше не хотел, назревала покупка новой машины и деньги были нужны больше салата оливье к новогоднему столу.
Это обычный человек ходил в музей раз в год, а совсем обычные окурки бросали мимо урны и в музеи не ходили. Зато обои дома клеили все. Обои, которые производил Штамп, а рисовал этот хрен с самомнением.
— Ну, как? Вы поднимете мне зарплату? – скучающе спросил художник, позвякивая набором колечек в ухе.
— В полтора раза – это грабеж!
Художник поджал губы.
— Ладно, уговорил, — сдался Яков Амвросиевич.
— Вот и славненько, — сказал художник и вышел.
Он был лучшим. Обои с его рисунками продавались не хуже, чем обогреватели зимой. Яков Амвросиевич протер платочком лысину – это ему улучшало настроение.
«Могло случиться и хуже, — подумал Штамп. – А машину я все-таки скоро куплю».
Уже через неделю Штамп на новой машине колесил по городу. Накатавшись, он решил, что надо бы заехать к Любочке, отметить покупку. Любочка была той, которая дарила радость в отсутствие жены. А жена как раз уехала в Доминикану. И Яков Амвросиевич помчался за город к небольшому особнячку тайной возлюбленной.
Но в какой-то деревне, где даже надпись при въезде не читалась под ржавчиной, новенькая машина заглохла. Яков Амвросиевич с видом знатока открыл капот, а там ровная поверхность с двумя пробками для масла и воды. На мобильнике связи нет. И время: десять вечера.
Штамп, крепко выругавшись, зашел в ближайшую хату.
— Эй, есть кто дома?
Опрятная маленькая женщина во всем темном появилась из глубины дома, вытирая руки о серый передник.
— У вас телефон есть? – спросил Штамп.
— Нет, — еле слышно ответила женщина. – У соседей есть. Но он не работает.
Штамп растерялся, он не думал, что рядом со столицей можно попасть в такую ситуацию.
— А где есть?
— Больше нигде. На заправке, но до нее километров восемь.
Штамп растерялся еще больше.
— У меня машина сломалась, — пробурчал Яков Амвросиевич.
— Вася вас отвезет.
Штамп обрел присутствие духа.
— И где ваш Вася?
— Завтра, — сказала женщина, — сегодня он пьяный. Он всегда по вечерам пьяный. Оставайтесь ночевать.
Штамп с грустью посмотрел на машину, подумал о Любочке, ее теплых больших грудях и бокале холодного шампанского.
— Э-э-эх, — только и сказал он.
— Ничего, — сказала женщина, — сейчас поужинаем, положу вас в комнате сына, а завтра Вася отвезет вас, куда надо. Зовут меня Алла Михайловна.
Хорошо поужинав картошкой с солеными огурцами (Яков Амвросиевич соскучился по простой пище, все деликатесы да деликатесы) и даже выпив рюмку самогона, раза три протерев лысину, Штамп устраивался на ночлег. Он сел на кровати и огляделся. Неожиданное спокойствие и даже радость овладели им. Даже протирание головы не давало такого эффекта. Стены комнаты были оклеены не обоями, а белой бумагой изрисованной разноцветными линиями. Где-то линии походили на цветы, где-то на людей, где-то на облака, где-то просто пятна. Но от линий этих лучилась гармония.
Лучшей ночи в жизни Якова Амвросиевича не было даже с Любочкой. Ему за много лет впервые снились яркие, красивые сны.
Снился и молодой человек, художник, с благородным лицом, одетый в строгий костюм, короткая стрижка, глубокий, умный взгляд.
Утром он сфотографировал на мобильный все стены комнаты.
За завтраком был сосредоточен, и меньше думал о машине, чем об обоях.
— Скажите, Алла Михайловна, а стены… ну, в той комнате, где я спал, расписывал ваш сын?
— Да, — тихо проговорила женщина.
— Прекрасно, прекрасно. Да он талант!
— Ну, что вы, — потупилась хозяйка.
— Несомненный талант. Даже Шишкин бы так не смог.
— Наша фамилия Шишкины, — слабо улыбнулась женщина.
— Да вы что? Это знак! Это знак! Но Айвазовскому даже вкупе с Репиными так не смочь.
— Вы преувеличиваете, — скромно сказала хозяйка.
— А где сейчас ваш сын? – Яков Амвросиевич почувствовал вкус наживы, хотя жевал вареное яйцо с хлебом. Ему до чесотки в лысине надоело это крашенное пугало, называющееся художником и вымогающее денег.
— У бабушки.
— А сколько ему лет? Насторожился Штамп.
— Двадцать пять.
— Прекрасный возраст, прекрасный, — расслабился Яков Амвросиевич. – А где он работает?
— Нигде, — ответила женщина. – Раньше на почте работал. А сейчас нигде.
— Я бы хотел познакомиться с вашим сыном.
— Зачем это? – женщина почти испугалась.
— Понимаете, я произвожу обои. И мне нужен художник.
Женщина молчала и грустно смотрела на Якова Амвросиевича.
— В чем проблема? – Штамп протер лысину, он беспокоился.
— Ни в чем. Не знаю, сможет ли он, — вздохнула женщина. – Вообще ему нравится рисовать.
— Ну вот и прекрасненько! Давайте я к вам приеду… Когда возвращается ваш сын?
— В конце лета.
— Я приеду, — пообещал Яков Амвросиевич.
Обои нового художника сразу пошли в серию. Успех был колоссальным. Такое ощущение, что все затеяли ремонт. Яков Амвросиевич с нетерпением ждал конца лета, так он не ждал ни жены из Доминиканы, ни встречи с Любочкой. Он даже подумывал наведаться к бабушке великого художника и познакомиться с ним там. Но все-таки выдержал характер и только тридцать первого августа отправился на встречу.
Отворив калитку, он увидел большого человека в шортах защитного цвета и плохо заправленной рубахе в клеточку. Длинные редкие неопрятные лохмы спадали на плечи. Человек детской лопаткой копался в песке.
— Простите, — обозначил свое присутствие Штамп.
Человек медленно обернулся. Маленькая голова с широким, плоским лицом. Картофелевидный нос, низкий сморщенный лоб. Под отсутствием бровей маленькие раскосые глазки. С полных бледных губ стекала на небритый подбородок слюнка.
— А… А… Алла Михайловна… — поперхнулся Яков Амвросиевич и судорожно стал натирать лысину.
Даун беззвучно смотрел на Штампа.
Появилась Алла Михайловна.
— Вот, — сказала она. – Мой сын Сальвадор.
— Дали? – машинально спросил Штамп.
— Сальвадор Пафнутьевич Шишкин, можно Сава. – произнесла женщина. – Пойдемте обедать, — пригласила она. – Сава, пойдем.
Сава встал, подошел к женщине, обнял, ткнулся губами в щеку.
— М-ма, — произнес он.
Деньги терять из-за дурацких обстоятельств Штамп не хотел. А более дурацких придумать было нельзя.
— Я все-таки хочу предложить вашему сыну работу. Ты же хочешь работать, Сава, — выдавил из себя Яков Амвросиевич, обращаясь к сыну.
Они сидели за столом и ели суп.
— Абота плохо. Кличат.
— У него на почте начальник был плохой, — пояснила мать.
— Я не буду кричать, — пообещал Штамп. – Тебе нужно будет рисовать. Такие рисуночки, как в твоей комнатке. Ты же любишь рисовать?
— Исовать, — повторил Сава.
Суп полился изо рта.
— За рисунки я буду давать красивые бумажечки – денежки, и мама купит тебе… — Яков Амвросиевич не мог придумать, что же купит Алла Михайловна сыну, поэтому сказал, — Что-нибудь купит. Это возможно? – с тревогой спросил Штамп у женщины.
— Возможно, — женщина была, кажется, рада. – Он свою комнату за день разрисовал.
— Давайте договоримся так, — перешел на деловой тон Яков Амвросиевич. — У вас есть свободная комната?
— Сколько угодно, комнат, — грустно произнесла женщина, — одни мы живем.
— Я пришлю вам человека. Он оклеит свободную комнату белой бумагой. Это будет мастерская. Когда Сальвадор, — Яков Амвросиевич глянул на сына, тот усердно ковырял в носу. – Когда Сальвадор нарисует, вы позвоните.
— У нас нет телефона.
— Я специально для вас купил телефон. Это подарок, — успокоил Штамп, видя беспокойство женщины. – Вы позвоните мне и к вам приедут. Сфотографируют все и поклеют новую бумагу. Телефон буду оплачивать я. Карандаши, маркеры тоже. Если все будет нормально, то в конце сентября первая зарплата. Шесть тысяч рублей.
Яков Амвросиевич жадничал, но и рисковал.
А женщина расплакалась.
— Спасибо, спасибо вам, — шептала она сквозь слезы.
Сава порывисто обнял мать и зачмокал ее щеки, размазывая свои и ее слезы.
Это были особенные обои. Они создавали настроения и настроения удивительно-положительные: радость, спокойствие, умиротворенность, благодушие.
Сальвадор рисовал быстро. Человек ездил в деревню чуть ли не каждый день.
Штамм создал серию обоев, которую так и назвал «Настроения». Тысячи людей хотели, чтобы у них дома поселились и «предощущение счастья», и «благополучие». Главное, что они хотели за это платить.
Разноцветному чудищу Яков Амвросиевич сразу снизил зарплату в два раза. Тридцать тысяч – нормальная зарплата, решил Штамп и подумывал в моменты грусти, не уволить ли этого… Чудище ходило злое, побрякивая сережками, но сделать ничего не могло. Он не в силах был нарисовать настроение.
Даже жена Штампа, Медиана Ивановна, вернувшись из Доминиканы, заинтересовалась Сальвадором. Она захотела увидеть его, узнав, что он не совсем обычен.
— Якушка, милый, — уговаривала она. – Покажи мне своего гения.
— Ну, зачем тебе, Меди? – не понимал Яков Амвросиевич.
Медиана надула губки, сотворив капризное лицо.
— Ты же знаешь, как я люблю все необычное, — она облизала губы. – Я весь мир объехала выискивая чудеса. А чудеса, оказывается, живут рядом с нами.
— Он же обычный даун. У него слюни текут.
— Даун, — она попробовала на вкус это слово. – Я должна его видеть. Я готова пожертвовать бриллиантовым ожерельем, которое присмотрела.
Это был аргумент. Она умела уговаривать, эта эффектная женщина. Практически каждый ее уговор был эффективен.
— Милый, ты думаешь, я зря тебя выбрала? Ты же необычный. Во мне живет непреодолимая тяга ко всему необычному.
— Яков Амвросиевич судорожно думал, хотя, что здесь было думать? Затрат никаких, это не поездка в Доминикану, не ожерелье.
— Хорошо, хорошо, моя хорошая.
— Чмок-чмок-чмок, — она послала серию воздушных поцелуев через всю комнату от трюмо, где прихорашивалась, до кресла, где сидел Яков Амвросиевич.
Штамп не хотел везти жену к Сальвадору. Он познакомил уже с ним Любочку. Любочка, как существо доброе, сострадающее и восторженное, часто заезжала к Алле Михайловне, помогала по хозяйству, смотрела, как Сальвадор рисует.
— Это удивительно, — говорила она. – Нам кажется, что люди с синдромом Дауна дефектны. А отличие в одной лишней хромосоме. Может, это прогресс? Может, это мы дефектны, ведь у них хромосом больше.
— Что ты такое говоришь, Любочка? Рождаются и двухголовые дети, и корова с пятью ногами. Куда бы укатилось человечество, если бы такие рождались чаще?
— В сферу духовного! Он иногда говорит такие вещи, которые можно понять только душой. Он очень ласков и предан. А его рисунки! Живые! Концентрат прекрасных настроений!
— Детский сад! – возражал Штамп. – Вся планета бы была детским садом, где были бы нормальные воспитатели, которые пытались бы привить человеческие навыки, и дауны.
— Сальвадор больше, чем нормален!
— Я бы таких в детстве убивал. Что на них деньги тратить?
И они крупно поссорились.
После поездки жены к Сальвадору появились новые обои. От одного взгляда на них у Якова Амвросиевича вставал. И не только у него. Даже неприступная раньше секретарша, набросилась на Якова Амвросиевича и делала ему хорошо, в течении всего рабочего дня.
Обои он назвал «Эротика».
Специальные обои для спален. В своей, такие он поклеил тут же. И стал плохо спать. Медиана точно взбесилась, но это было приятно.
— Мети… Мети…
— Да, — отозвалась Медиана Ивановна.
— Сав… Сав онит по елефону, — речь Сальвадора была невнятна и женщина скучала, еле прислушиваясь, ее тяга к экзотическому была утихомирена, она снова нацелилась на бриллианты.
— Да, мой мальчик, — вздохнула она.
— Дала, дала мне… забвыл…
— Секс. Я принесла в твою жизнь незабываемый секс. Пусть тебя это радует. Русуй.
— Сес, — повторил Сальвадор. — Сес. Сес. Хочу.
— Хватит, мой дорогой, хорошего понемножку, — женщина начала злиться, что она разговаривает с этим слюнявым ублюдком, но и вместе с тем ей было приятно. Она властвует.
— Боно, — сказал Сальвадор.
— Что тебе больно? – улыбнулась Медиана, играя бархатистым голосом.
— Зарасила меня.
— Что? – не поняла Медиана.
— У меня с-сосет десь…
— Где?
— Жиот, гудь, — сказал Сальвадор.
— Живот и грудь? – уточнила Медиана.
— Да.
— Это любовь, мой мальчик, — сказала Медиана и отключила телефон.
Она улыбнулась.
«Надо номер поменять», — подумала она.
Яков Амвросиевич затеял в офисе ремонт. Везде поклеили совсем новые обои от Сальвадора. И начались черные дни. Непонятная тоска завладела всеми. Секретарша ушла на больничный. Два начальника отделов попали в сумасшедший дом. Один повесился. Народ стал увольняться. Штамп непрестанно тер лысину, но это помогало слабо. Испытанный метод не помогал, настроение не улучшалось.
И Сальвадор больше не рисовал.
Позвонила Алла Михайловна.
— Он заболел, — сообщила она.
— Как же так? Как же? – всполошился Яков Амвросиевич. – Я пришлю вам доктора, пришлю фруктов… Денег. Денег пришлю. Выздоравливайте.
Но на следующий день позвонил врач:
— Он умер.
— Кто умер? – не понял Штамп.
— Сальвадор Шишкин, — пояснил врач.
— Как это? — Яков Амвросиевич только задумал расширять производство и случайные смерти его не устраивали.
— Так. Вы знаете, такие, как Сальвадор живут недолго.
Яков Амвросиевич уперся взглядом в стену. Смертная тоска навалилась на грудину, и будто огромный червь высасывал внутренности и жизненную силу. «Это обои! – понял Штамп. – Это все обои!»
Он грохнул кулаками по столу и принялся срывать, сцарапывать обои со стен. Они не поддавались, он их царапал ногтями, степлером, выплеснул на них кувшин кофе, разбил о стену коньяк. Стало легче.
— Буяните? – появился в дверях цветистый художник.
— Что тебе? – без сил упал на кресло Штамп.
— Как обычно, — скучающим тоном произнес художник, теперь у него были желтые волосы и красная бородка, хотя косичка осталась по-прежнему синей.
— Зарплату надо поднять.
— В полтора раза, – вяло сказал Штамп.
— Я слышал у вас несчастье,- ухмыльнулся молодой человек. – Главный художник умер.
Его раскрашенное лицо перекосила презрительная гримаска.
«Новости бегают по офису быстрее, чем офисные работники», — подумал Яков Амвросиевич, а вслух произнес:
— И что?
— В два раза, — нагло заявил художник.
— В три не хочешь? Шишкин доморощенный! – ляпнул Штамп и осекся. – В два, так в два.
— Вот и славненько. И обои переклейте мне в кабинете.
— Ладно, — бросил Штамп.
— Коллекция «Настроения». «Эйфорию» пожалуйста, — сказал молодой человек и вышел.
«Да, надо снова ремонт в офисе делать, — решил Яков Амвросиевич. – И надо искать. Искать. Искать. Не один же такой Сальвадор»