Против таланта не попрешь!

— Рембрандт ты недоделанный, Репин хренов, Шишкин доморощенный, — орал Яков Амвросиевич Штамп на своего подчиненного. – Гонораров он захотел! Дали бесперспективный!
Молодой человек эксклюзивного вида стоял, гордо задрав нос с колечком, и скучал.
Фиолетовая прическа топорщилась, зато зеленая бородка лежала окладисто и перетекала плавно в синюю косичку с красным бантиком. На тонкой шее, вылезающей из широкого ворота балахонистого свитера грубой вязки, виднелись завитки татуировки. Короткие кожаные черные штаны не скрывали цветистых полосатых носков и кедов со стразиками.
— Такое может малевать даже ребенок и не подходивший к художественной школе!
Штамп был не прав, он ясно понимал это, но и платить больше не хотел, назревала покупка новой машины и деньги были нужны больше салата оливье к новогоднему столу.
Это обычный человек ходил в музей раз в год, а совсем обычные окурки бросали мимо урны и в музеи не ходили. Зато обои дома клеили все. Обои, которые производил Штамп, а рисовал этот хрен с самомнением.
— Ну, как? Вы поднимете мне зарплату? – скучающе спросил художник, позвякивая набором колечек в ухе.
— В полтора раза – это грабеж!
Художник поджал губы.
— Ладно, уговорил, — сдался Яков Амвросиевич.
— Вот и славненько, — сказал художник и вышел.
Он был лучшим. Обои с его рисунками продавались не хуже, чем обогреватели зимой. Яков Амвросиевич протер платочком лысину – это ему улучшало настроение.
«Могло случиться и хуже, — подумал Штамп. – А машину я все-таки скоро куплю».

Уже через неделю Штамп на новой машине колесил по городу. Накатавшись, он решил, что надо бы заехать к Любочке, отметить покупку. Любочка была той, которая дарила радость в отсутствие жены. А жена как раз уехала в Доминикану. И Яков Амвросиевич помчался за город к небольшому особнячку тайной возлюбленной.
Но в какой-то деревне, где даже надпись при въезде не читалась под ржавчиной, новенькая машина заглохла. Яков Амвросиевич с видом знатока открыл капот, а там ровная поверхность с двумя пробками для масла и воды. На мобильнике связи нет. И время: десять вечера.
Штамп, крепко выругавшись, зашел в ближайшую хату.
— Эй, есть кто дома?
Опрятная маленькая женщина во всем темном появилась из глубины дома, вытирая руки о серый передник.
— У вас телефон есть? – спросил Штамп.
— Нет, — еле слышно ответила женщина. – У соседей есть. Но он не работает.
Штамп растерялся, он не думал, что рядом со столицей можно попасть в такую ситуацию.
— А где есть?
— Больше нигде. На заправке, но до нее километров восемь.
Штамп растерялся еще больше.
— У меня машина сломалась, — пробурчал Яков Амвросиевич.
— Вася вас отвезет.
Штамп обрел присутствие духа.
— И где ваш Вася?
— Завтра, — сказала женщина, — сегодня он пьяный. Он всегда по вечерам пьяный. Оставайтесь ночевать.
Штамп с грустью посмотрел на машину, подумал о Любочке, ее теплых больших грудях и бокале холодного шампанского.
— Э-э-эх, — только и сказал он.
— Ничего, — сказала женщина, — сейчас поужинаем, положу вас в комнате сына, а завтра Вася отвезет вас, куда надо. Зовут меня Алла Михайловна.

Хорошо поужинав картошкой с солеными огурцами (Яков Амвросиевич соскучился по простой пище, все деликатесы да деликатесы) и даже выпив рюмку самогона, раза три протерев лысину, Штамп устраивался на ночлег. Он сел на кровати и огляделся. Неожиданное спокойствие и даже радость овладели им. Даже протирание головы не давало такого эффекта. Стены комнаты были оклеены не обоями, а белой бумагой изрисованной разноцветными линиями. Где-то линии походили на цветы, где-то на людей, где-то на облака, где-то просто пятна. Но от линий этих лучилась гармония.
Лучшей ночи в жизни Якова Амвросиевича не было даже с Любочкой. Ему за много лет впервые снились яркие, красивые сны.
Снился и молодой человек, художник, с благородным лицом, одетый в строгий костюм, короткая стрижка, глубокий, умный взгляд.
Утром он сфотографировал на мобильный все стены комнаты.
За завтраком был сосредоточен, и меньше думал о машине, чем об обоях.
— Скажите, Алла Михайловна, а стены… ну, в той комнате, где я спал, расписывал ваш сын?
— Да, — тихо проговорила женщина.
— Прекрасно, прекрасно. Да он талант!
— Ну, что вы, — потупилась хозяйка.
— Несомненный талант. Даже Шишкин бы так не смог.
— Наша фамилия Шишкины, — слабо улыбнулась женщина.
— Да вы что? Это знак! Это знак! Но Айвазовскому даже вкупе с Репиными так не смочь.
— Вы преувеличиваете, — скромно сказала хозяйка.
— А где сейчас ваш сын? – Яков Амвросиевич почувствовал вкус наживы, хотя жевал вареное яйцо с хлебом. Ему до чесотки в лысине надоело это крашенное пугало, называющееся художником и вымогающее денег.
— У бабушки.
— А сколько ему лет? Насторожился Штамп.
— Двадцать пять.
— Прекрасный возраст, прекрасный, — расслабился Яков Амвросиевич. – А где он работает?
— Нигде, — ответила женщина. – Раньше на почте работал. А сейчас нигде.
— Я бы хотел познакомиться с вашим сыном.
— Зачем это? – женщина почти испугалась.
— Понимаете, я произвожу обои. И мне нужен художник.
Женщина молчала и грустно смотрела на Якова Амвросиевича.
— В чем проблема? – Штамп протер лысину, он беспокоился.
— Ни в чем. Не знаю, сможет ли он, — вздохнула женщина. – Вообще ему нравится рисовать.
— Ну вот и прекрасненько! Давайте я к вам приеду… Когда возвращается ваш сын?
— В конце лета.
— Я приеду, — пообещал Яков Амвросиевич.

Обои нового художника сразу пошли в серию. Успех был колоссальным. Такое ощущение, что все затеяли ремонт. Яков Амвросиевич с нетерпением ждал конца лета, так он не ждал ни жены из Доминиканы, ни встречи с Любочкой. Он даже подумывал наведаться к бабушке великого художника и познакомиться с ним там. Но все-таки выдержал характер и только тридцать первого августа отправился на встречу.
Отворив калитку, он увидел большого человека в шортах защитного цвета и плохо заправленной рубахе в клеточку. Длинные редкие неопрятные лохмы спадали на плечи. Человек детской лопаткой копался в песке.
— Простите, — обозначил свое присутствие Штамп.
Человек медленно обернулся. Маленькая голова с широким, плоским лицом. Картофелевидный нос, низкий сморщенный лоб. Под отсутствием бровей маленькие раскосые глазки. С полных бледных губ стекала на небритый подбородок слюнка.
— А… А… Алла Михайловна… — поперхнулся Яков Амвросиевич и судорожно стал натирать лысину.
Даун беззвучно смотрел на Штампа.
Появилась Алла Михайловна.
— Вот, — сказала она. – Мой сын Сальвадор.
— Дали? – машинально спросил Штамп.
— Сальвадор Пафнутьевич Шишкин, можно Сава. – произнесла женщина. – Пойдемте обедать, — пригласила она. – Сава, пойдем.
Сава встал, подошел к женщине, обнял, ткнулся губами в щеку.
— М-ма, — произнес он.
Деньги терять из-за дурацких обстоятельств Штамп не хотел. А более дурацких придумать было нельзя.
— Я все-таки хочу предложить вашему сыну работу. Ты же хочешь работать, Сава, — выдавил из себя Яков Амвросиевич, обращаясь к сыну.
Они сидели за столом и ели суп.
— Абота плохо. Кличат.
— У него на почте начальник был плохой, — пояснила мать.
— Я не буду кричать, — пообещал Штамп. – Тебе нужно будет рисовать. Такие рисуночки, как в твоей комнатке. Ты же любишь рисовать?
— Исовать, — повторил Сава.
Суп полился изо рта.
— За рисунки я буду давать красивые бумажечки – денежки, и мама купит тебе… — Яков Амвросиевич не мог придумать, что же купит Алла Михайловна сыну, поэтому сказал, — Что-нибудь купит. Это возможно? – с тревогой спросил Штамп у женщины.
— Возможно, — женщина была, кажется, рада. – Он свою комнату за день разрисовал.
— Давайте договоримся так, — перешел на деловой тон Яков Амвросиевич. — У вас есть свободная комната?
— Сколько угодно, комнат, — грустно произнесла женщина, — одни мы живем.
— Я пришлю вам человека. Он оклеит свободную комнату белой бумагой. Это будет мастерская. Когда Сальвадор, — Яков Амвросиевич глянул на сына, тот усердно ковырял в носу. – Когда Сальвадор нарисует, вы позвоните.
— У нас нет телефона.
— Я специально для вас купил телефон. Это подарок, — успокоил Штамп, видя беспокойство женщины. – Вы позвоните мне и к вам приедут. Сфотографируют все и поклеют новую бумагу. Телефон буду оплачивать я. Карандаши, маркеры тоже. Если все будет нормально, то в конце сентября первая зарплата. Шесть тысяч рублей.
Яков Амвросиевич жадничал, но и рисковал.
А женщина расплакалась.
— Спасибо, спасибо вам, — шептала она сквозь слезы.
Сава порывисто обнял мать и зачмокал ее щеки, размазывая свои и ее слезы.

Это были особенные обои. Они создавали настроения и настроения удивительно-положительные: радость, спокойствие, умиротворенность, благодушие.
Сальвадор рисовал быстро. Человек ездил в деревню чуть ли не каждый день.
Штамм создал серию обоев, которую так и назвал «Настроения». Тысячи людей хотели, чтобы у них дома поселились и «предощущение счастья», и «благополучие». Главное, что они хотели за это платить.
Разноцветному чудищу Яков Амвросиевич сразу снизил зарплату в два раза. Тридцать тысяч – нормальная зарплата, решил Штамп и подумывал в моменты грусти, не уволить ли этого… Чудище ходило злое, побрякивая сережками, но сделать ничего не могло. Он не в силах был нарисовать настроение.
Даже жена Штампа, Медиана Ивановна, вернувшись из Доминиканы, заинтересовалась Сальвадором. Она захотела увидеть его, узнав, что он не совсем обычен.
— Якушка, милый, — уговаривала она. – Покажи мне своего гения.
— Ну, зачем тебе, Меди? – не понимал Яков Амвросиевич.
Медиана надула губки, сотворив капризное лицо.
— Ты же знаешь, как я люблю все необычное, — она облизала губы. – Я весь мир объехала выискивая чудеса. А чудеса, оказывается, живут рядом с нами.
— Он же обычный даун. У него слюни текут.
— Даун, — она попробовала на вкус это слово. – Я должна его видеть. Я готова пожертвовать бриллиантовым ожерельем, которое присмотрела.
Это был аргумент. Она умела уговаривать, эта эффектная женщина. Практически каждый ее уговор был эффективен.
— Милый, ты думаешь, я зря тебя выбрала? Ты же необычный. Во мне живет непреодолимая тяга ко всему необычному.
— Яков Амвросиевич судорожно думал, хотя, что здесь было думать? Затрат никаких, это не поездка в Доминикану, не ожерелье.
— Хорошо, хорошо, моя хорошая.
— Чмок-чмок-чмок, — она послала серию воздушных поцелуев через всю комнату от трюмо, где прихорашивалась, до кресла, где сидел Яков Амвросиевич.
Штамп не хотел везти жену к Сальвадору. Он познакомил уже с ним Любочку. Любочка, как существо доброе, сострадающее и восторженное, часто заезжала к Алле Михайловне, помогала по хозяйству, смотрела, как Сальвадор рисует.
— Это удивительно, — говорила она. – Нам кажется, что люди с синдромом Дауна дефектны. А отличие в одной лишней хромосоме. Может, это прогресс? Может, это мы дефектны, ведь у них хромосом больше.
— Что ты такое говоришь, Любочка? Рождаются и двухголовые дети, и корова с пятью ногами. Куда бы укатилось человечество, если бы такие рождались чаще?
— В сферу духовного! Он иногда говорит такие вещи, которые можно понять только душой. Он очень ласков и предан. А его рисунки! Живые! Концентрат прекрасных настроений!
— Детский сад! – возражал Штамп. – Вся планета бы была детским садом, где были бы нормальные воспитатели, которые пытались бы привить человеческие навыки, и дауны.
— Сальвадор больше, чем нормален!
— Я бы таких в детстве убивал. Что на них деньги тратить?
И они крупно поссорились.

После поездки жены к Сальвадору появились новые обои. От одного взгляда на них у Якова Амвросиевича вставал. И не только у него. Даже неприступная раньше секретарша, набросилась на Якова Амвросиевича и делала ему хорошо, в течении всего рабочего дня.
Обои он назвал «Эротика».
Специальные обои для спален. В своей, такие он поклеил тут же. И стал плохо спать. Медиана точно взбесилась, но это было приятно.

— Мети… Мети…
— Да, — отозвалась Медиана Ивановна.
— Сав… Сав онит по елефону, — речь Сальвадора была невнятна и женщина скучала, еле прислушиваясь, ее тяга к экзотическому была утихомирена, она снова нацелилась на бриллианты.
— Да, мой мальчик, — вздохнула она.
— Дала, дала мне… забвыл…
— Секс. Я принесла в твою жизнь незабываемый секс. Пусть тебя это радует. Русуй.
— Сес, — повторил Сальвадор. — Сес. Сес. Хочу.
— Хватит, мой дорогой, хорошего понемножку, — женщина начала злиться, что она разговаривает с этим слюнявым ублюдком, но и вместе с тем ей было приятно. Она властвует.
— Боно, — сказал Сальвадор.
— Что тебе больно? – улыбнулась Медиана, играя бархатистым голосом.
— Зарасила меня.
— Что? – не поняла Медиана.
— У меня с-сосет десь…
— Где?
— Жиот, гудь, — сказал Сальвадор.
— Живот и грудь? – уточнила Медиана.
— Да.
— Это любовь, мой мальчик, — сказала Медиана и отключила телефон.
Она улыбнулась.
«Надо номер поменять», — подумала она.

Яков Амвросиевич затеял в офисе ремонт. Везде поклеили совсем новые обои от Сальвадора. И начались черные дни. Непонятная тоска завладела всеми. Секретарша ушла на больничный. Два начальника отделов попали в сумасшедший дом. Один повесился. Народ стал увольняться. Штамп непрестанно тер лысину, но это помогало слабо. Испытанный метод не помогал, настроение не улучшалось.
И Сальвадор больше не рисовал.
Позвонила Алла Михайловна.
— Он заболел, — сообщила она.
— Как же так? Как же? – всполошился Яков Амвросиевич. – Я пришлю вам доктора, пришлю фруктов… Денег. Денег пришлю. Выздоравливайте.
Но на следующий день позвонил врач:
— Он умер.
— Кто умер? – не понял Штамп.
— Сальвадор Шишкин, — пояснил врач.
— Как это? — Яков Амвросиевич только задумал расширять производство и случайные смерти его не устраивали.
— Так. Вы знаете, такие, как Сальвадор живут недолго.
Яков Амвросиевич уперся взглядом в стену. Смертная тоска навалилась на грудину, и будто огромный червь высасывал внутренности и жизненную силу. «Это обои! – понял Штамп. – Это все обои!»
Он грохнул кулаками по столу и принялся срывать, сцарапывать обои со стен. Они не поддавались, он их царапал ногтями, степлером, выплеснул на них кувшин кофе, разбил о стену коньяк. Стало легче.
— Буяните? – появился в дверях цветистый художник.
— Что тебе? – без сил упал на кресло Штамп.
— Как обычно, — скучающим тоном произнес художник, теперь у него были желтые волосы и красная бородка, хотя косичка осталась по-прежнему синей.
— Зарплату надо поднять.
— В полтора раза, – вяло сказал Штамп.
— Я слышал у вас несчастье,- ухмыльнулся молодой человек. – Главный художник умер.
Его раскрашенное лицо перекосила презрительная гримаска.
«Новости бегают по офису быстрее, чем офисные работники», — подумал Яков Амвросиевич, а вслух произнес:
— И что?
— В два раза, — нагло заявил художник.
— В три не хочешь? Шишкин доморощенный! – ляпнул Штамп и осекся. – В два, так в два.
— Вот и славненько. И обои переклейте мне в кабинете.
— Ладно, — бросил Штамп.
— Коллекция «Настроения». «Эйфорию» пожалуйста, — сказал молодой человек и вышел.
«Да, надо снова ремонт в офисе делать, — решил Яков Амвросиевич. – И надо искать. Искать. Искать. Не один же такой Сальвадор»

Автор: Андрей Демьяненко

Родился в Ленинграде, живу в Санкт-Петербурге. Стихи пишу с 14, прозу с 19. Печатался много где.

Против таланта не попрешь!: 4 комментария

  1. Удивительно. Мне понравилось. Удачи.

  2. Дауны приходят и уходят, а посредственности остаются и властвуют. Мысль не новая, но напомнить её никогда не мешает. По тексту: есть небрежности, особенно на первом листе.

  3. @ zautok:
    Спасибо! рад, что рассказик вызвал такой отклик.

    @ Алексей Курганов:
    Простите, что за небрежности? Стилистические? И можно ли править текст после размещения. Что-то я торможу в этом моменте. Не подскажете?

    @ Светлана Тишкова:
    А кто главный герой? Если вы про Сальвадора, то я думаю он был вполне счастлив, пока его ИСПОЛЬЗОВАЛИ ПРАВИЛЬНО. Плохо, когда люди поступают плохо, особенно если это не приносит хорошо используемому.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Я не робот (кликните в поле слева до появления галочки)