Алексей Курганов
Середина августа, вечер, «фазенда».В саду – стрекотание кузнечиков и привычно-раздраженное повизгивание Бульки. Ей ни днем, ни ночью не дают покоя блохи, которые легкомысленно плюют на всевозможные противоблошиные шампуни и ошейники (вопрос: могут ли блохи плеваться? Ответ: нет, не могут, потому что у них нет слюнных желез. Уточнение: те, которые на Бульке – могут. Потому что это особый вид блох. Называются «набулькины»).Бабушка ушла в дом смотреть свой любимый российско-бразильский сериал «Однажды будет свекровь…» про любовь развратного латиноамериканского мачо и скромной, забитой, подслеповатой, гнилозубой и вообще недалекой в умственном отношении российской девушки, которая при более внимательном разглядывании оказалась прямо такой — ух! — принцессой. Дед, Катя и Маша привычно расположились на диване на веранде, дед посередине, внучки – по бокам. Дед торжественно прокашливается, внучки готовятся слушать.
— Песня, значит… — дед делает многозначительный вдох-выдох, наконец, начинает: « Мы красные кавалеристы, и про нас…».
— Знаю, знаю, знаю! – радостно кричит Катя. – Это которые на лошадках катаются!
— На лошадках в цирке катаются, — терпеливо объясняет дед. – А красные кавалеристы – это военные. На боевых конях и с саблями. Чтобы, значит, ходить в атаки и победно разбивать наголову врагов.
— В цирке? — и Маша делает удивленные глаза. – В цирке врагов нету. Там дети и клоуны. Смешные такие. С бонбончиками на шапках. А в коридоре – обезьянка. С ней разные люди фотографируются за символические деньги. Вот.
— Все? – вежливо интересуется дед. – Интересно. Раз меня на каждом слове перебиваете, то я, пожалуй, на этом и закончу свое сегодняшнее выступление. Пусть вам клоуны поют. С обезьянками и бубенчиками. А бабушка с Булькой пусть подпевают. За символические деньги.
— Ну, деда-а-а! – тут же заскулили обе внучки хором. – Мы же не нарочно! Это мы так интересуемся! Ну, пожалуйста! Ну, пей!
— Не пей, а пой, неграмотные, – поправляет дед. – Ладно. Но сразу договариваемся: если у кого будут вопросы, то пусть культурно поднимет руку. Согласны?
— А можно ногу? – спрашивает Катя. – А то мне эту руку неудобно, я на ней лежу, а эта болит.
— Почему болит?
— Ты чего, деда, забыл? – И Катя делает удивлённые глаза. Дескать, ну и память же у тебя, дедушка!
— Я же с забора упала!
— А не надо лазить, где попало! – сердится дед. — Чего ты там, на заборе забыла?
— Там птичка сидела. Красивенькая! С зелёненькими крылушками!
— Птичка…Снесла яичко…Сильно болит-то?
— Не-а! Да ты не бойся, деда! До свадьбы подживет! Пей!
— Пой. «…И про нас былинники речистые ведут рассказ. А с нами Ворошилов, первый красный офицер…».
— Дядя Вася? – удивилась Катя.
— Какой еще Вася? И где поднятая рука? Будем мы когда-нибудь культурными или так и останемся неграмотными как я не знаю кто?
— Ой, забыла! – и тут же справа от деда выскочила вверх нога, обутая в симпатичный белый носочек.
— Вот теперь я вас, Екатерина Михайловна, внимательно слушаю!
— Хе-хе-хе…
— Что такое? Что за легкомысленный смех?
— Михайловна…
— А что? Это культурно! Не буду же я тебя Катькой звать! Там более, что ты, можно сказать, на концерте. Итак, слушаю вас, Екатерина Михайловна!
— Да! Ворошилов, ты же сейчас сам спел!
— Так точно. Но причем здесь какой-то Вася?
— Да не какой-то, а дядя Вася, — принялась терпеливо объяснять Катя. – Дядя Вася Ворошилов. Он вместе с папой работает. У него еще ребеньчик родился, Ванечка.
— Понял. Отвечаю. Ваш дядя Вася здесь совершенно не при чем. Ворошилов, который в песне, это Клемент Ефремович. Маршал, красный командир, герой гражданской войны. Еще вопросы?
— Нету! Пей!
— «…и с нами Ворошилов, первый красный офицер. Готовы мы пойти за эсэсэр!».
— За чем? (это уже Маша).
— Руку!
По левому от деда боку тут же взметнулась вверх загорелая рука.
— Слушаю вас, Мария Михайловна!
— Хе-хе-хе…Ой, прошу, пожалуйста, извиняюсь, товарищи! – затараторила она, увидев что дед недовольно сдвинул брови.
— Слушаю!
— За чем пойти?
— За эсэсэр.
— Это чего?
— Это страна наша. Бывшая. Союз Советских Социалистических Республик.
— Почему за ней надо идти? Она что, продукт?
— При чем тут продукт? – начал раздражаться дед.
— Ну, как! Ходят в магазин. За продуктами, – терпеливо и подробно, как недоумку, принялась за объяснение Маша. – За хлебом, например. За молоком. Или за колбасой за сто двадцать рублей, про которую бабушка говорит, что такую гадость покупать – лучше совсем ничего не есть. Потому что из бумаги.
— Или ещё кое-кто ходит за водочками разными противными, — подсказала Катя и, хитро прищурившись, посмотрела на деда. Щеки у него начали медленно наливаться краснотой.
— Эсэсэр это такая страна, — игнорируя явную провокацию, пояснил он. — Союз нерушимый республик свободных. Великая, между прочим, держава. Была…И я в ней, между прочим, родился! И этим, промежду прочим, горжусь, да!
— Рождаются, дедушка, в родительском доме, — снисходительно поправился его Катя (нога – вверх!). — Который в больнице.
— А больница где?
— Рядом с парком. И там еще, тоже рядом, чипсы продают по семь рублей за один пакет, который большой, и четыре рубля, который маленький. И ещё собаки гуляют. И какают на траву. А тетенька в фартуке ругается и говорит, что развели вот некоторые кабыздохов, а они всё вокруг засра…
— Всё-всё-всё! – перебил её дедушка. – Я понял! И вообще, мы уклонились от темы. Больница и собаки находятся в городе. А город – в области. А область – в стране. Это вообще так говорят — в роддоме. Это понятие такое…слишком общее. А я родился в эсэсэре. А точнее, в Бочманове, это район такой на Оке. А ваша бабушка, например, в деревне Выселки. А мама — в Москве, столице нашей Родины.
— А папа? — почему-то тихо-тихо спросила Катя.
— А папа ваш в городе Хабаровске, я там служить начинал сразу после училища.
— А мы с Катей? – широко раскрыв глаза, шепотом спросила Маша.
— А вы – на Окском проспекте, в городе!
— Все – иностранные! – ахнула Маша, и с такими же широко раскрытыми глазами повернулась к сестре. – И мы с тобой тоже! — и неожиданно заревела.
— Мы не хотим иностранными! Мы хотим все вместе! Правда, Кать?
Теперь заревели обе. Дед, глядя на них, тоже начал подозрительно шмыгать носом.
— Машенька! Катюша! Ну, хватит, ей-Богу! Напридумывали тоже! Никакие мы не иностранные! Мы все вместе! И фамилия у нас у всех одна – Федотовы! Нате вот вам по конфетке!
Дед приподнялся на локте, полез в карман, достал две «сосалки».
Через пару минут мир и спокойствие были восстановлены.
— Продолжаем исполнение! – бодро заявил дед. – « И вся-то наша жизнь есть борьба! Веди, Буденный, нас смелее в бой! Пусть гром гремит1Пускай пожар кругом, пожар кругом!». Так, нога! Это культурно. Мария!
— Кто такое Буденный?
— Отвечаю: Семен Михайлович Буденный – маршал, герой гражданской войны, красный командир!
— А дядя Вася?
— Дядя Вася – тоже. — Так не бувает! – решительно заявила Катя. — Командир должен быть один. Ты сам говорил!
— Так это в полку! А в стране командиров полным –полно! Все командуют… — и дед иронично хмыкнул — …кому не лень. Вот оттого и весь этот…
— Нет, это песня непонятная! – решительно заявила Катя – эсэсэры какие-то, дяди Васи, командиры разные, будильники…
— Буденный!
— Все равно непонятно. Пей другую.
— Пой, сколько раз говорить! Ладно, давайте другую. Про меня!
— Ой-ой-ой! Прям про тебя!
— Ну, не совсем…Про нас, танкистов.(дед – выпускник Омского танкового училища, подполковник в отставке) «На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят. У высоких берегов Амура часовые Родины стоят…».
Голос у деда, несмотря на возраст, чистый, звонкий, по-юношески задорный. Это все оттого, что поет от души. Да и как же еще? Ведь эта песня – о его лейтенантской молодости, которая и проходила там, в Хабаровском крае, «у высоких берегов Амура». Хорошо! Молодец, дед! Здорово поет!
— « Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!».
— А я по-другому знаю! – от избытка эмоций Маша даже не говорит – кричит. И тут же поет: «Три танкиста выпили по триста, закусили тухлой колбасой!». Хе-хе! Тухлой!
Из приятых воспоминаний дед тут же вернулся в суровую действительность. Закаменел лицом, зло прищурился.
— Тэкс-тэкс…И кто, интересно, научил?
Маша, ожидавшая совсем не такой реакции (смешно ведь, дед, ты чего?), растерянно захлопала пушистыми, выгоревшими на солнце ресницами, вопросительно взглянула на Катю. Та в ответ вытащила из-под живота руку, молча показала кулак: только попробуй наябедничать!
— Повторяю вопрос! – в дедовом голосе появились давно забытые командирские нотки. — Кто, Мария, научил тебя подобной отвратительнейшей гадости, порочащей геройских советских танкистов?
— Деда, ну ты чего? — пришла на выручку сестре Катя — Может, она не вся тухлая была. Может только с краюшку.
— С какого еще «краюшку»? – язвительно отозвался дед. Он и не думал успокаиваться. – Нас тухлятиной сроду не кормили! И вообще паек был по первому разряду! Если на учениях, то вообще по усиленному! Такие бывало будильники наедали – за неделю не обцелуешь! Что притихли? Опять вопросы?
В подтверждение одновременно в воздух взметнулись рука (слева) и нога (справа).
— Кого? – успела первой спросить Маша.
— Чего «кого»?
— Не обцелуешь кого?
— Кого…Опять мне голову морочите!
— Ты сам только что сказал :будильники не обцелуешь! Зачем их целовать? Они же не лицо!
— Очень вы, мадемуазели, все буквально понимаете. А я образно выразился. Ферштеен? По-немецки, надеюсь, помните, что означает это слово? Или я напрасно вас учил?
— Понимаем, не глупые какие неграмотные, – успокоила деда Катя. – А только мамочка говорит, что говорить нужно четко и понятно, – и словно выступая с трибуны, она многозначительно подняла вверх палец и торжественным тоном строго добавила. – Русский язык!
От этих слов рот у деда расплылся до ушей.
— Молодец! – гаркнул он. – Вот, Маруся, бери пример с сестры!
— …это вам не хрен собачий! – тем же торжественным тоном закончила свою мысль Катя.
— Действительно, это нам… — когда до деда дошел смысл услышанного, то он даже подскочил на месте.
— Чты-ы-ы? Нарочно, да? Измором решили меня взять, с разных сторон? То про тухлую колбасу, то вообще чуть не матом! Довести меня решили? До самой настоящей нервической кончины!
— Ну что ты, дедушка! – тут же принялась успокаивать его Маша. – Ты будешь жить долго-предолго. А когда уже и вставать не сможешь, и ручки с ножками у тебя уже шевелиться не будут, а ты будешь лежать себе в кроватке спокойненько и глазками только моргать, то мы с Катей за тобой каждый день будем ухаживать! Честное-пречестное слово! И одевать тебя будем, и умывать, и с ложечки супчиком кормить. Правда, Кать?
— Ага, — сказала Катя и даже зачем-то ногу подняла. – И песенки тебе будем петь, чтобы ты не плакал и спал себе спокойненько.
Дед, представив себе такую идиотски-идиллическую перспективу, даже передернулся.
— Супчик, значит…Спасибо…С такими …хм…мечтами…только жить да радоваться! Да-а-а… — и дед от жалости к самому себе горестно вздохнул.
— Что-то голова у меня разболелась…
— Давление? – быстро и деловито спросила Катя. Дед слабо махнул рукой.
— Может и давление…А, может, инфаркт. Или даже геморрой. Все может быть. Возраст-то не мальчиковый. Опять же нервы кой -кто регулярно поднимает, не будем показывать конкретно пальцем кто.
— Таблетки надо! – решительно заявила Маша.
— И никакие, Машечка, не таблетки! – тут же возразила Катя. – Вот у Павликова дедушки, у Ефима Степановича, помнишь, он нам еще дудочку вырезал, вот у него этот самый настоящий…как его…марой. Мне Павлик его лекарства показывал, такую бумажную коробочку, в которой такие…ну, как маленькие востроносенькие свечечки. Надо взять эту свечечку и засунуть себе совсем даже не в рот, а в…
— Все-все-все! – поспешно затараторил дед. – Без интимных подробностей! У меня все прошло! Нет, что вы за дети! Все на свете знаете! Энциклопедисты! И про колбасу, и про русский язык, и про давление, и про геморрой, и про свечки, и даже куда их засовывать! Цены вам нет!
— Зачем нам цена? – недоуменно спросила Маша. – Мы же не продукт!
— Уф-ф-ф! – шумно выдохнул дед. – Нет, вы тот еще продукт! Бесценный! Зато я теперь точно знаю, какую профессию вам надо после школы выбирать. На все сто миллионов процентов понял на кого вам надо учиться!
— Я балериной хочу… — застенчиво прошептала Маша. – Чтоб танец маленьких лебедей…
— А я мороженым в палатке торговать! – решительно заявила Катя, культурно подняв на всякий случай ногу.
— Не-не-не! – замотал головой дед. – Вам обеим прямая дорога в юридический институт! А оттуда — в армию! Военными следователями! Я таких имел счастье встречать. Упаси, как говорится, Бог!
— Девочков в армию не берут, — решительно сказала Катя.
— Вас возьмут, — успокоил ее дед – Причем без всякого блата! В виде исключения!
— Почему?
— Да потому что у вас на один ответ – сразу сто миллионов вопросов. Вы же мертвого разговорите со своей неуемной любознательностью!
Девочки переглянулись, пожали плечами: дед опять говорит загадками. Разве мертвые разговаривают? Они лежат себе спокойненько, смотрят вверх и ничегошеньки не думают, Да и о чем им разговаривать? Они уже обо всем наговорились за всю свою бывшую живую жизнь.
— Особенно если вдвоем насядете!
— Хм…Зачем на мертвого садиться? – осторожно спросила Маша. – Он что, скамейка?
-Кто? – не понял дед. Его по-прежнему прямо-таки перехлестывали эмоции.
— Ну, этот… — Маша перевернулась с бока на спину, сложила руки на груди и демонстративно закрыла глаза.
— Тьфу три раза! – заплевался дед. – Чего еще придумали?
— Сам сказал «если насядете», – язвительно заявила Катя. – Надо всегда отвечать за свои слова. Так мама говорит.
— Все, сдаюсь! Вот у Утесова есть такая песня…Она точно про вас. Прямо тютелька в тютельку. «У меня есть сердце, а под ним – желудок, а в желудке – язва, язва эта – ты!». То есть, вы!
— Хорошая песня, — похвалила Катя. – Сурьезная. Про больницу. Вот у нашей подружки Полечки дедушка есть, он болеет этим самым язвом. Он знаешь какой худенький! Худше даже тебя!
— Худее…Все, концерт закончен! Спасибо за внимание!
— А последнюю? – недоуменно спросили девочки. – Ты что, забыл, что ли?
— Это какую же?
— Про клейстер! – громко объяснила Катя.
— Извиняюсь, гражданки девочки, про клейстер не умею.
— Умеешь! Ты же пел! – возмутилась этой беспардонной ложью Маша. – «Врагу не сдается наш клейстер «Варяг!»
— Крейсер, а не клейстер! Боевой корабль! — и торжественно запел. – «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает. Врагу не сдается наш грозный «Варяг», пощады никто не желает!».
— Ура! – закричали девочки в один голос. — Мы победили! И всех победим! Правда, деда?
— Правда,- согласился дед. К нему вернулось хорошее настроение
— Сколько их, деловых, было-то. Все хотели у нас требуху пощупать – и всем хвосты накрутили. А надо будет, еще накрутим…
— Варь, а у нас заварка не кончилась?
— В шкафу, в железной коробке. Уснули?
— Уснули.
Дед поставил чайник на плиту, подогреть.
— А варенье где?
— Полка над холодильником.
Бабушка сидела перед телевизором, быстро перебирала спицами: вязала .
— Ты, мать, все чего-то вяжешь, вяжешь… — довольно заметил дед. – Теперь-то кому?
— Ворошилову, — спокойно ответила бабушка.
— Кому? – охнул дед. Бабушка услышала это сдавленное оханье, недоуменно посмотрела на него.
— Васе Ворошилову. Он зимой на рыбалку ходит. Вот, просил теплые носки связать. Что с тобой, Вань?
— Ничего, нормально все. А чего?
— Вид у тебя какой-то уставший. Все-таки утомляют тебя девчонки.
— Брось, Варь, какое это утомление. Шебутные, неугомонные. На то они и дети. Машенька вон хочет балериной стать.
— А чего же? Она прогонистая, самая для балета. А Катюшка?
— Учительницей, — быстро соврал дед. — Русского языка. Как мама. Великого и могучего… — дед чуть не добавил «как хрен на грядке».
— Завязывай, мать, со своим ворошиловским вязаньем. Давай лучше чайку попьем да и на боковую пора …
Середина августа. Ночь. «Фазенда». Все спят. И вам спокойной ночи.