-А нам Елена Прокоповна задала на дом стихи сочинить, – сказала Маша, когда они с Катей пришли из школы домой. Вся семья сегодня была в сборе, да плюс к тому зашёл в гости дядя Петя, мамин брат и, соответственно, девочкин дядя.
— По весну там разную. Которая торжествуя.
— Хорошее дело!- одобрил дедушка. – Вот сейчас переоденетесь, поедите – и вперёд, творить!
— Надо ещё руки помыть, — подсказала Катя.
— Правильно! – согласился дедушка. – Высокую поэзию нужно творить чистыми руками.
— Я не про неё, – сказала Катя. – Я про перед тем как кушать. Чтоб гигиена.
— И это тоже правильно,- опять согласился дедушка (и чего он сегодня такой со всеми подозрительно соглашательный? Может, пенсию получил? И по этому поводу успел уединиться с соседом Мироновичем сначала в магазин за алкогольной бутылочкой, а потом на свою любименькую лавочку в кустах около гаражей? Он ведь, дедушка, такой… уединительный! Как пенсию получит и сначала её бабушке отдаст, потом походит, повздыхает и обязательно начинает уединяться. Вместе с Миронычем. Тот тоже заслуженный пенсионер. Тоже пенсию получает.)
— Стихи – это серьёзно! – продолжал заливаться соловьём дедушка. – Это усидчивость требуется. Напряжение мыслей! А не шляться по помойкам как некоторые! И чего они только, эти некоторые, на этих помойках забыли?
— Подумаешь… — фыркнула Маша. Это её любимое словечко – «подумаешь…». Произносится небрежно, с этаким лёгким пренебрежением на лице. Выражает ироничное отношение буквально ко всему подряд.
-Я, например, могу этих стихотворениев много написать. Как Пушкин Александр. Даже сто миллионов тыщ, — добавила она всё тем же пренебрежительным тоном.
— Это на столько никакой жизни не хватит, — вполне резонно возразил дедушка. — Ты хоть одно напиши. А ты чего молчишь?- повернулся он к Кате. – И чего такая надутая? Опять, что ли, в лужу упала? Где ты их находишь-то… Да нет, вроде чистая…
— Я уже сочинила, — мрачно сказала Катя.
— Интересно! – поинтересовался папа, появляясь в дверях. – И на какую тему творим?
— Не на тему, — не меняя интонации, ответила девочка. – Про любовь. Настоящую! Которая прям по взрослому!
Дедушка вытаращил глаза. Мама охнула. У бабушки выпала из руки поварёшка. Папа подозрительно сцепил скулы. Дядя Петя непонятно сощурился.
— Про что? – почему-то очень тихо спросила мама.
— Сказала же, — насупилась Катя. – Любовь. Которая чувство.
— Интересно, интересно… — пробормотал дедушка. – Нельзя ли э-э-э… ознакомиться?
— Чего? – спросила Катя, оглядывая исподлобья всех находящихся на кухне (никто не смеётся? Вроде нет. Только папа что-то подозрительно быстро отвернулся.).
— Может, прочтёшь? – робко предложила бабушка. Она, всегда такая аккуратная, сейчас, казалось, напрочь забыла про уроненную поварёшку.
— Ну, если хочите… – пожала Катя плечами, словно делала одолжение.
— Хотите, — машинально поправила её мама. Она работала учительницей русского языка и такой же литературы, и любила, когда дети и взрослые выражались правильно.
— Да! – сказал дедушка. Глаза у него начали возвращаться в свои обычные размеры. – Просим!
Катя вышла на середину кухни. Подумав, выставила вперёд ногу, обутую в симпатичный беленький носочек и тапочек с розовым бомбончиком наверху.
— Стихи! – громко и торжественно объявила она. – Про любовь!
— Мне мальчик нравится один,
Он, как мой дедушка, загадочный блондин.
(Услышав столь лестный эпитет, глаза у дедушки расширились совсем уж до невероятных размеров и вылезли на лоб.)
А я не нравлюся ему.
Сама не знаю почему.
— Всё, — сказала она в заключение и убрала ногу. На кухне установилась какая-то непонятная, подозрительно-напряжённая тишина.
— Я сейчас! – быстро сказал папа, зажав руками рот и выбегая из кухни. Он вбежал в ванную, захлопнул дверь, но стены всё же не смогли скрыть его неприличный гомерический хохот.
— Да! – сказал дядя Петя, опомнившись. – Сильно написано. Особенно про дедушку. Прямо до печёнок пробирает.
— Какой я вам блондин? – вдруг обиделся тот. – Да ещё загадочный! Я — незагадочный седой! Придумала тоже!
— Зато в рифму! – неожиданно вступилась за высокую поэзию мама. – А потом блондины тоже седыми бывают! Когда седеют!
— Да! – продолжал «дадакать» дядя Петя. – Особенно загадочные. Я и говорю – великолепно! Надо в печать! И немедленно!
— А я, между прочим, уже, — сказала Катя и поджала губы. Дескать, и без вас, умных таких, знаю, что в печать.
На кухне опять воцарилась гробовая тишина. Да, как же тяжело приходится тонкой поэтической натуре в затхлой среде мещан и обывателей! Ох уж этот серый быт – душитель понимания и вдохновенья!
— Чего уже? – выдохнула бабушка.
— Послала!
— Куда? – очень осторожно спросила мама.
— В газету! Вот! — и Катя достала из кармана сложенный вчетверо номер известной газеты для озабоченных, пропагандирующей технику секса во всем её удивительном многообразии.
— Господи, за что? – подняла глаза вверх бабушка. Она из всей их многочисленной семьи была самая чувствительная. Потому что если чего происходит, она сразу Бога начинает спрашивать: за что? Вот смешная! Он-то откуда знает? Он что, новость по телевизору?
— Катерина, где ты взяла эту… — маме очень хотелось сказать — «гадость». Но она, как педагогически воспитанный человек, конечно же, взяла себя в руки, — …совершенно взрослую газету?
— Петя дал, – простодушно пояснила Катя. – Дяди Мироновича внук. Он сказал, что если про любовь, то эта газета про неё и есть.
— Он-то откуда знает? – подозрительно прищурился дедушка. – Ишь ты! Лопоухий, а развитый!
— Это не он! – опять пустилась в объяснения Катя. – Это ихний Миша читает. Старший его то есть брат. Он в институте учится. Где деньги учут считать. Чтобы всех обманывать.
— У нас на финансовом, что ли? – догадался дядя Петя. Он работал в бывшем педагогическом, а теперь не пойми каком институте преподавателем химических наук.
— Ага! Бизнес, вот! Он и читает!
— Так эти стихи ты Пете посвятила? – догадалась мама. – Хороший мальчик! Только какой же он блондин? Он же рыжий!
— Не рыжий, а солнечный! – почему-то обиделся папа за Петю.
— Да никакой это не Петя, а Босяков из «бэ»! – выпалила вдруг доселе молчавшая Маша. – Который как раз и есть загадочный блондин. А на самом деле никакой он не загадочный! Потому что он двоечник и вообще аппетит!
-Ещё не легче… — вздохнула бабушка. – При чём тут аппетит?
— А он в буфете прямо три булки может съесть! А эта самая наша Катечька ему даже свою отдаёт! Ишь какая жалостная прям нашлась его, аппетитного, кормить!
— А ябедничать, между прочим, это очень некультурно! – разозлилась Катя. – И потом я же свою отдаю! Не твою!
— Всё-всё-всё! – затараторил загадочно блондинистый дедушка. – Если он Кате нравится… Чего же теперь… Пусть ест… Может, его дома не кормят…
— Катюнь, ты ему завтра банку капусты возьми, — деловито посоветовал дядя Петя. – Бабушка сегодня капусты наквасила, так ты ему презентуй трёхлитровую.
— Ага! – презрительно скривилась Маша. – Капусту! Он пирожки любит вместе с булками. И ещё, между прочим, мухов ест.
— Час от часу не легче… — пробормотала бабушка. – Каких ещё мухов?
— Летают которые.
— Зачем?
— Как это зачем? – удивилась Маша. – Они же летучие! С крылушками!
— Есть их зачем? – пояснила бабушка. – Он, этот ваш блондин, до того, что ли, голодный?
-Да нет! – и Маша махнула рукой. Это у неё в последнее время привычка такая появилась – рукой махать. Вроде как для усиления слов и вообще для демонстрации этакого снисходительно-пренебрежительного отношения к жизни.
— Это просто фокус такой! Он их ловит, а потом – ап! — и в рот! И они у него там, в роте, летают и крылушками жужжат!
— Зачем? – зациклило бабушку на этом «зачем».
— Он их так дрессирует. Чтоб летали в роте! Как тигры в цирке!
— Да, сказал дедушка. – Как тигры. Какие тигры? При чём тут тигры?
— Я сейчас, — сказала бабушка и открыла шкаф с аптечкой. Она когда или понервничает, или совсем чего не понимает, то у неё давление повышается до угрожающих пределов.
— Фу, гадость какая! – поморщилась мама.
— Чего? – спросила Маша.
— Мухи! Во рту!
— А я Кате сразу сказала: он же негигиеничный! – охотно согласилась Маша. – И чего они ей так оглушительно понравился? Я прям решительно удивляюсь! Прямо как глупая!
— Сама такая! – тут же ответила Катя.
— Я не про тебя! Я про Босякова!
— Это который загадочный блондин? – ехидно ухмыльнулся папа. Тут же бабушка и мама одновременно показали ему кулаки: только попробуй опять засмеяться! Как стихи писать – ни одного поэта в доме не найдёшь, а насмешничать – пожалуйста, каждый может!
— И вообще эти стихи… — опять фыркнула Маша (вот уж действительно какая… фыркунья!). – Не, лучше песни петь! Про красных каваре… калаваре…
— Кавалеристов, — подсказал дедушка.
— Да! Которые с будильниками!
— С Будённым! – разозлился дедушка. — Сколько раз можно говорить!
— Да знаю я! – отмахнулась Маша . – Который с нами офицер, и пойдёт за эсэсэр! Лучше уж эсэсэр, чем этот Босюков из ихнего «бэ»!
— А стихи хорошие, — вернулся к первоначальной теме дядя Петя, тот ещё дипломат. – Жалистные. Я их сейчас перепишу и буду на ночь всей своей семье вслух читать. Чтобы спали крепче и без страшных снов.
На том все и успокоились и сели пить чай с вишнёвым вареньем и белым хлебом. Дома, правда, были ещё три бублика, но мама решила дать их завтра в школу Кате, Маше и Босюкову. Ну, чего же, право, делать, если у него действительно хороший аппетит! Не мух же ему, которые у него во рту летают, есть на самом деле! Это же действительно негигенично и вообще жалко! Они же живые ещё пока! Пусть уж лучше своими крылушками жужжат. Пока их не прихлопнет какой-нибудь загадочный рыжий блондин. В гигиенических целях.