Честная Мура (рассказ)

Алексей Курганов

Честная Мура (рассказ).

Со своим будущим мужем Тузиком (это она так его называла – Тузик, а на самом деле он был Тузов Арнольд Аркадьевич, врач-гинеколог. Между прочим, несмотря ни на что, до сих пор подаёт большие надежды, хотя и работает в обычной районной женской консультации), так вот с Тузиком она, Мура (вообще-то, её настоящее имя – Людмила, но как в детстве она привыкла к этому имени – Мура, так до сих пор всем и представляется. Мура – это всё-таки как-то попроще и подомашнее. А то Людмила! Это совершенно другое дело! Если Людмила, то рядом – по идее — должен быть Гвидон! Или нет – Руслан! Или всё-таки Гвидон? Вот уж действительно понаписывал этот господин Пушкин А Сэ разных «героев нашего времени»… Чёрт голову сломит от всех этих тарасов с ихними бульбами, что в переводе с белорусского означает простую картошку)… Да, так о чём это я? Ах, да, о знакомстве! Так вот Мура познакомилась с Тузиком в женской консультации, куда пришла ясным июньским утром со смутными предчувствиями, которые этот самый Тузик — у него как раз в это время был приём — вскоре радостно подтвердил.
— У вас беременность, — заявил он после непродолжительного муриного общупывания и облазывания, в том числе и самых интимных мест (впрочем, ничего возмутительного в этом как раз и не было. Он же доктор! И не просто, а самый настоящий гинеколог! Он же всегда, при всех своих женских общупываниях-облазываниях, должен оставаться хладнокровным и невозмутимым. Он же, в конце концов, своему Гиппократу клятву давал, что лазить везде будет без всяких эмоций!).
— Ага, — сказала Мура. Она с детства отличалась удивительно быстрой сообразительностью. – Чего?
— «Чего»… — чуть иронично (но прямо чуть-чуть! Без всякого, боже упаси, насмешничания! Да и какие тут могут быть легкомысленные смешочки?) сказал Тузик, вытирая вафельным полотенцем только что вымытые руки. – Ничего! Рожать будете?
— Я? – уточила Мура (я же говорю – удивительно сообразительная! Как это ещё с такой сообразительностью она сумела закончить орденоносный педагогический институт имени товарища Кржижановского, царство ему небесное!).
— Нет, я! – безжалостно разрушил все её иллюзии Тузик (да, надо признать, что особой тактичностью он никогда не отличался. Даже когда клялся этому самому Гиппократу, что никогда никому не будет вредить. Впрочем, как показали дальнейшие события, его прямолинейность и соответствующая ей вредность на неё, Муру, не распространялись.)
— Буду, — поняла Мура и покраснела (действительно, получилось как-то очень неловко. Ещё подумает, что дура какая-то. Да чего там подумает – уже подумал! Вон глаза-то какие… бесстыжие. Был ты мне мужем, вдруг подумала Мура, то убила бы за такие глаза прям на этом гинекологическом кресле. И вообще – нахал! Хотя внешне ничего… очень даже симпатичный. На эфиопа похож, который у нас на физтехе учился. И нос такой же, картошкой…. Интересно, откуда он родом? Может, неженатый? А для чего ему жениться? У него же здесь, в консультации – один сплошной интим! Даже неинтересно!).
— Вот и хорошо! – обрадовался непонятно чему будущий, ничего такого ещё не подозревающий Тузик. – В таком случае вам нужно что?
— Что? – растерялась Мура. Вообще, весь этот разговор всё больше начинал напоминать очень содержательный разговор глухонемого со слепонемой (или наоборот. Это уж кому как нравится.).
— А-а-а! – поняла, наконец, она. – Ну конечно! Радоваться! (нет, вы поняли? Залетела от добра молодца, который на ней жениться и думать не думает — и радоваться собралась! Нашла чему! Всё правильно: какой дурак на такой дуре жениться будет? Да и зачем? Чтобы новых дураков с дурами плодить? Их и без них сейчас хватает, умников-то! И все, между прочим, с дипломами даже о высшем образовании!)
— …решительно изменить образ жизни ради здоровья будущего ребёнка! – по-военному отчеканил Тузик.
— Слушаю вас, — кивнула Мыра вежливо, как на курсах подготовки молодого бойца на кафедре гражданской обороны, когда немолодой, но по-прежнему наглый подполковник, нахально заглядывая в разрез её очень смелой кофточки, попутно объяснял ей на своих шаловливых подполковничьих пальчиках устройство настоящей атомной бомбы (тоже мне нашёлся академик Курчатов!).
— Нужно решительно бросить пить, курить, кушать витамины и дышать свежим воздухом! – так же решительно отчеканил Тузик, не обращая никакого внимания на её кофточку всё с тем же смелым разрезом ( Обидно, честное слово! Что он, не видит, куда надо смотреть? Впрочем, чего ему эта её кофточка и чего этот разрез, если он только что слазил в… хм…ну, сами понимаете… не маленькие… И всё равно, хоть и врач, а бесстыдник! Самый настоящий! Мог бы хотя бы из вежливости разрешения попросить! А то ишь разлазился как в собственном носу! Хулиган! Пусть он хоть даже отличником был в этом своём медицинском институте, а культурному обращению с женщинами всё равно не научился!).
— Ага, — сказал Мура. – А почему?
— Чего почему? – не понял Тузик (нет, он в то время Тузиком ещё не был и надежд ещё никаких не подавал. Но не называть же его по паспортным данным! Мы, в конце концов, не где-нибудь в глубоко официальном учреждении!).
— Почему надо бросить витамины и свежий воздух? – уточнила Мура пока ещё вежливо, но уже невольно напрягаясь.
— Я вам этого не говорил! – обиделся Тузик (и чего это он такой обидчивый? Прям стоит ему чуть-чуть чего не то сказать — сразу обижается! Щёки надует, брови насупит, лоб наморщит и пыхтеть начинает! Прямо паровоз какой-то, а не Гиппократ!).
Но только Мура тоже девушка… извиняюсь, уже, конечно, не девушка… совсем… но всё равно – принципиальная! Хотя никаких клятв никаким гиппократам никогда не давала, и вообще давать какому-то конкретному Гиппократу совершенно не собиралась. Она девушка честная! Впрочем, конечно, не совсем чтобы девушка…но…
— Извините! – возразила она решительно. – Как же это не говорили, когда только что!
— Что «что»? – растерялся Тузик (да вот такой он противоречивый! То моментально обижается, то так же моментально теряется! Нет, ну что за человек! С первого взгляда и не подумаешь, что с самим Гиппократом, черти бы его сжевали, знаком!).
— А то! — пошла в наступление Мура. – Чтобы бросить пить, курить – кстати, с чего вы взяли, что я пью и курю? — , а также витамины и дышать!
— Не витамины и дышать, а пить и курить! – побагровел Тузик. – И нечего мне здесь умной прикидываться!
— То есть вы хотите сказать, что я дура? – тут же набычилась будущая «радостная» мать.
— Я этого не говорил! – позорно завилял будущий, но пока об этом, конечно жен, даже и не подозревающий муж.
— Сам дурак! – услышал он беспощадный, но глубоко логичный приговор. Да. Мура она такая! Принципиальная! Тем более, что родители ей ещё в детстве внушили, что учителям и врачам нужно всегда говорить только правду.
— А вы… — аж задохнулся от такой её безаппеляционности Тузик. – Вы! А ты…
— Ну и чего? – не растерялась Мура и для пущего эффекта даже подбоченилась, сразу став поразительно похожей на ту простонародную женщину, которая открыто торговала около близрасположенной трамвайной остановки ворованным с молокозавода и выдаваемом, конечно же, за «свойское», только что из-под коровки молоком, и тайно, из-под полы – разбавленной самогонкой на димедроле.
– Да, это я! Чего я?
… Вот так и познакомились. А что? Очень приятно. Как сказал уже много позже их совместно нажитый ребёнок Васечка — нормальный ход.

И давайте сразу расставим все точки над той Муриной беременностью с которой она заявилась к Тузику. Нет-нет, вы всё неправильно подумали! Мура к тому времени не была развратной девушкой. Если только так…. легкомысленной в определённых вольных пределах с кратковременными потерями головы и содержащихся в них скромных мозгов. Про таких в народе говорят: честна, но блядлива. А нечего хихикать! Вы лучше сами на себя посмотрите! А то как будто прямо такие, знаете, кругом…железобетонные блюстители высокой морали, что прямо безудержно тошнит как при беременном токсикозе! Ну, было, было, было! И даже целых два раза! Или пять… Чего теперь скрывать-то! Да, увлекалась с вышеупомянутой потерей головы! В конце-то концов, и когда её ещё терять как не в двадцать с чем-то лет! Это если её потеряешь, скажем, до пятнадцати или наоборот, после семидесяти, то потом запросто можно не найти совсем. А в двадцать ещё есть шанс со временем вернуться к здравомыслию.
Впрочем, эти мурины безрассудство и легковетренность отчасти можно было объяснить её французскими корнями с соответствующими генами, правда, очень далёкими и, честно говоря, весьма сомнительными. Дело в том, что её прабабка то ли считалась, то ли была на самом деле француженкой, причём из очень старинного французского рода Монморанси, а какой-то очень далёкий предок и вообще был рыцарем и даже ходил в крестовые походы в далёкую Палестину, интересно, чего он там позабыл. Мура же дальше «фазенды», расположенной в двадцати пяти километрах от города, никуда не выбиралась, и этим фактом была абсолютно не удручена. Главное – её французские корни-гены оставались при ней, и никуда пропадать не собирались, так что чего ещё надо-то? Она и без легкомысленных парижей и набожных палестин прекрасно проживаёт!

— Меня Арнольдом звать, — неожиданно краснея, сказал Тузик. – Аркадьевичем. А вы в педагогическом институте учитесь?
— Закончила в прошлом году, — ответила Мура. – Сейчас в школе номер три преподаю. Русский язык и литература, — и ладошку протянула. – Мура. То есть, Людмила. Витальевна, то есть. Людмила Витальевна.
— Как? – расцвёл Тузик.
-Что? – не поняла Мура.
— Как вы сказали? Мура?
— Да! — с вызовом ответила счастливая беременная. – А что?
— Какая прелесть… — выдохнул Тузик, и этим самым выдохом участь его была решена. Он суетливо выглянул в коридор, ожидающих своей очереди в коридоре не было, а поскольку до конца приёма оставалось три с половиной минуты, то можно было надеяться, что и не будет. Мура с интересом смотрела на взволнованного эскулапа, и от этого её абсолютно честного взгляда Тузик растаял теперь уже окончательно и совершенно бесповоротно.

Нет, их последовавшие за женской консультацией отношения, конечно, нельзя было назвать любовью в её классическом понимании, и ромео-джульеточные страсти здесь даже не рассматривались и не предполагались. Такое огромное и беспредельно многообразное чувство как любовь имеет такую же огромную и такую же многообразную кучу оттенков, уточнений и добавлений. Так вот чувство, которое Мура испытывала к Тузику, точнее назвать любовью-благодарностью, а с его стороны это были любовь-снисхождение и любовь-покровительство. Что-то вроде опеки взрослого дяди над постоянно шалившим, неугомонным и предельно честным в этих своих шалостях-неугомонностях ребёнком. Кстати, такие варианты вопреки завистливым удивлениям окружающих доброжелателей нередко бывают весьма устойчивыми и долгоиграющими. Да и что удивительного? Любовь – дама с характером непредсказуемым и даже парадоксальным. Холодный трезвый расчёт – не её стезя.

— А я сначала думала, что тебя и на женщин-то не тянет, — сказала Мура Тузику, когда они уже очень близко познакомились в первый же вечер у него на квартире, тем более что срок её беременности такое знакомство пока ещё позволял.
— Это почему же? – не понял он.
— Ну как же? С такой работой насмотришься всяких… женских подробностей. Какие уж тут желания?
— Рассуждаешь как… — обиделся он.
— Как кто? – тут же спросила Мура. Она во всём и всегда любила конкретность.
— Как дремучий лес! – выпалил первое, что пришло ему на его гинекологический ум, Тузик.
— Умный, — уважительно ответила Мура и погладила его по голове. – Надо тебе шляпу купить.
— Я их не ношу, — возразил Тузик обиженно.
— Надо, — наставительно сказала Мура. – Ты же гинеколог, а не босяк какой! Уважаемый человек! Кстати, а ты фильм смотрел?
— Какой? – почему-то испугался он.– Ничего я не смотрел!
— Хороший фильм! –убеждённо сказала Мура. – Жизненный. Называется «Отчаянные домохозяйки». Сериал про некоторых дур, которые считают себя очень умными.
Тузик ласково погладил её по голове.
— Я, знаешь, что подумал? – сказал он так же ласково. — Как известно, женщины бывают четырёх типов. Основные – это красивые и глупые, и некрасивые, но умные. Реже встречаются красивые умницы и некрасивые дуры. Так вот ты, Мура, составляешь пятый, нигде не встречающийся тип. Потому что ты ухитряешься быть одновременно и красивой, и ничего особенного, и умной и не. И все это вперемешку и друг от друга совершенно неотделимо.
— Как интересно! – восхитилась Мура (впрочем, в этом восхищении была масса оттенков – от искренности до ехидства). – И когда это ты только успел меня так подробно разглядеть?
— Так ты же у меня на приёме была!
— Да! А я и забыла!
— Это интересно, — согласился Тузик. – От такого интереса рядом с тобой можно запросто с ума сойти. И ни один гинеколог не поможет.

После столь стремительного и на удивление удачного для Муры знакомства с Тузиком, которое так же стремительно обернулось замужеством (ну как же? Беременной одиночке найти нормального, работящего, малопьющего, хорошо зарабатывающего и, что немаловажно, совершенно холостого мужика – это, знаете ли, что-то из области околонаучной фантастики), она так и продолжала оставаться легкомысленной женщиной, и своему Тузику так же регулярно-легкомысленно изменяла. Впрочем, здесь был один тонкий нюанс: она изменяла ему телом, но не душой. Душой она оставалась ему образцово верной. Что касается тела, то не виновата же она, в конце концов, что обладает такой неутомимой влюбчивостью! Всё её французская прабабка виновата со своим рыцарем-крестоносцем! Всё она выпирала из неё через толщу веков! Ну, расстреляйте её за это! Она согласна! Только вам-то что от этого, легче будет?
Тузик, как ни странно, воспринимал её измены спокойно, и даже позволял себе подтрунивать над её беспутством, тем более, что Мура, поизменяв ему пару недель (на более продолжительный срок её любовного пыла не хватало), опять возвращалась в семью, и обязательно грустной, рассеянной и задумчивой, что впрочем, никак не отражалось на её учительско-педагогической деятельности.
— И чего тебе, дуре, надо? – выговаривала ей её ближайшая подруга Нюрочка, для всех прочих — Анна Михайловна, тоже, как и Мура, учительница, но только физической культуры. – И как такую дуру такой уважаемый человек как твой Тузик терпит! Прямо дурак какой-то!
Слова «дура» и «дурак» занимали в нюрочкином лексиконе одно из главных мест, являясь универсальным определением человеческих характеров, склонностей и наклонностей, а также материально-финансового положения. Это называется «великий и могучий русский язык», по которому в школе у Нюрочки была совершенно нейтральная, но крепкая тройка.
-Я не знаю, чего он терпит, — честно признавалась подруге Мура. – Я бы от такой давно ушла. Наверно, любит.
— Да как такую дуру можно любить? – искренне возмущалась Нюрочка. – Какое несусветное сокровище! Нет, я прямо удивляюсь на этих мужиков! Какого-нибудь барбоса в ЗАГС не затащишь, а затащишь, так потом взвоешь – а тут такой импозантный мужчина, с такой профессией, и даже ни разу не зарегистрированный — и терпит такие возмутительные выходки!

Вот так, в регулярных муриных увлечениях и охлаждениях, в поразительном спокойствии Тузика и в благородном возмущении Нюрочки, шли дни, месяцы и годы. Правда, одно время Мура слегка успокоилась, потому что нужно было благополучно родить их совместного с Тузиком ребёнка Васечку, но это была лишь временная передышка, и примерно через месяц после родов Мура снова стала честной перед окружающими, перед самой собой и перед своими французскими корневыми генами. И Тузик, купая в перерывах между своими гинекологическими приёмами и дежурствами в родильном доме младенца Васечку, всё так же беззлобно пенял её за излишнюю легкомысленность. И Нюрочка всё так же кипела благородным негодованием. И её первый, теперь уже заметно подросший сын Петечка, благодаря которому она и познакомилась с Тузиком, всё так же весело бегал в коротких штанишках по детской площадке, кидал в пробегавших мимо бродячих собак разные тяжёлые предметы и уже выучил несколько популярных нецензурных слов, которые услышал в детском садике от своих товарищей, таких же подрастающих балбесов, как и он сам.

— Тузик, я должна тебе сказать… — заявила Мура солнечным летним утром и честно посмотрела мужу в глаза. – Я полюбила другого.
— В первый раз, что ли? – весело хмыкнул он, доставая из портфеля, с которым ходил на работу, благодарственные взятки в виде коробки конфет, бутылки коньяку и конверта с купюрами от благодарных беременных и уже разрешившихся, но всё равно приходивших на приём теперь, наверно, уже по привычке.
— А вот смеяться и ехидничать с твоей стороны это просто нечестно! — вспыхнула Мура. – Что я, и полюбить, что ли, уже не могу?
— И кто же твой счастливый избранник? — поинтересовался Тузик. У него сегодня ночью выдалось тяжёлое дежурство. Роженицы, как сговорившись, шли одна за другой, и Тузик сильно устал и хотел спать, но, как всякий воспитанный человек, не мог не выслушать другого человека, к тому же отягощенного серьёзными жизненными проблемами.
— Его зовут Гришей, — сказал Мура застенчиво.
— Уже хорошо, — согласился Тузик, с трудом подавляя зевоту.
— Он вахтовым методом работает.
— В каком смысле? – тут же насторожился муж. Вахтовый метод мог означать очень многое. Вплоть до Уголовного Кодекса.
— В прямом. Нефть качает на Севере из земных недр, — развеяла его нехорошие подозрения счастливая влюблённая — Гриша — мастер на буровой вышке. Очень почтенная профессия. По уважаемости такая же, как гинеколог.
— А я-то уж подумал… — облегчённо выдохнул Тузик. – А что? Мастер на буровой – это солидно. Во всяком случае, внушает надежду, что ты попадёшь в достойные руки! Женат?
— Был. Но неудачно. Два раза. Или три… А что?
— Да нет, ничего!- успокаивающе улыбнулся Тузик. — Что ж, человеку свойственно ошибаться. Да-а…Ты к нему сразу насовсем переезжать собираешься или пока только попробуешь?
— Как ты можешь! – вспыхнула Мура праведным гневом. – Я порядочная женщина! Что значит «попробуешь»! Конечно, насовсем!
— Я советую тебе Петю пока с собой не забирать, — предложил Тузик. – Кстати, я записал его в музыкальную школу по классу виолончели. А ты пока освоишься на новом месте, обживёшься, то, сё… Опять же вдруг буровой мастер чужих детей не любит?
— Да?- задумалась Мура. – Я об этом как-то не подумала… Да нет, должен любить. У него же собака! Коккер-спаниель! Он, знаешь ли, в ней души не чает!
— Ну, собака и ребёнок – это всё-таки не совсем одно и то же, — мягко возразил Тузик. – Как у него с жилищными условиями?
— Нормально, — гордо сказала Мура. – У него отдельная квартира. В Перми.
— Почему в Перми?
— Он живёт там! – удивилась она такой его непонятливости. – Коренной пермяцкий житель!
— А у нас-то он как очутился?
— В гости приехал. К сестре. Пришёл к нам в школу за племянницей, она учится в моём классе, вот мы и познакомились.
-Мура, это, по-моему, не совсем педагогично: знакомиться на рабочем месте. Коллеги могут неправильно понять.
— А они так и поняли и, к сожалению, осуждают. Но ведь чувствам не прикажешь!
В ответ Тузик хмыкнул (дескать, у тебя – опыт, тебе видней) и пошёл на кухню варить манную кашу. У него были какие-то очень оригинальные гастрономические пристрастия. Манной каши на молоке он мог съесть если не целое ведро (ну зачем? это уже явный перебор!), но вот весьма внушительный тазик – легко и с удовольствием. Он к ней пристрастился, подрабатывая во время учёбы в детской больнице и питаясь там из экономии на больничном пищеблоке, хотя это было не совсем благородно с эстетической точки зрения, потому что таким образом Тузик вроде бы объедал несчастных больных детей. Вполне вероятно, что из-за регулярного поедания огромных количеств этой самой больничной манной каши, у него и сформировался такой удивительно незлобный характер, хотя временами он позволял себе повышать голос на нерадивых пациенток. А так – ребёнок ребёнком, честное слово! Ну, как, скажите, от такого не влюбиться в мужественного мастера буровой нефтедобывающей установки? Это ещё гинеколога можно представить рядом с манной кашей, а бурового северянина? Да вы хоть думаете, чего говорите, чего ставите и чего собираетесь представить?

Не столь спокойным получилось объяснение с любимой подругой Нюрочкой.
— Нет, ты мне всё-таки скажи, куда ты едешь? – наступала она на Муру, воинственно сопя и сверкая глазами.
— В Пермь, — ответила та. –Я же тебе говорила!
— Я не в географическом смысле! Вообще куда?
Муре очень захотелось серьёзно задуматься над нюрочкиным вопросом, но, как она не напрягалась, этого ей не удалось. Думать- это ведь тоже своего рода искусство. Как говорила её, Муры, бабушка по материнской, то есть совершенно не французской, а наоборот – исконно рязанской линии, давно покойная Серафима Ивановна, думу думать – не орехи грызть. Или другое, не менее филсофическое: лапти плесть – не мудями тресть. Орехи Мура с самого детства терпеть не могла, лаптеплетением сроду не занималась, но тем не менее задумываться о бренности бытия так и не научилась. Нет, а почему этому нужно обязательно удивляться? У каждого человеческого индивидуума – свои психологические наклонности и возможности: один думы думает, другой на балалайке играет – аж захлёбывается, третий покоряет никому не нужные горные вершины, четвёртый становится крупным специалистом по орехам. Как говорится, се ля ви. У каждого в голове – свои тараканы. И все –во-о-от с такими усами!
— Ну? – воткнув руки в крутые физкультурные бока, напомнила о себе ближайшая, вернейшая и самая наилучшейшая на всём белом свете подруга.
— К Хрыше, — пискнула Мура (она хотела сказать – «к Грише», но получилось так, как получилось. У неё, наверно, кроме французов, были в родне ещё и представители украинского народа). – К нему, любимому.
— Ты дура, — с каким-то садистско-мазохистским удовольствием констатировала Нюрочка и, повертев пальцем у виска, очень вульгарно засвистела. Это у неё была такая дурацкая привычка – вытянуть губы дудочкой и громко свистеть. Прямо как мужик какой! Никакой женственности! Да и какая может быть женственность у девушки с веслом!
— Я знаю, — охотно согласилась Мура. – Но только любовь не знает преград.
— Тьфу! – яростно, по-спортивному сплюнула подруга. – Хоть бы о детях подумала!
— Так они же с Тузиком останутся! – просияла Мура. – Он хороший, он о них обязательно позаботится!
— Он-то хороший… — ехидно прищурилась Нюрочка (нет, это совершенно невозможная женщина! А ещё мастер спорта по баскетболу и кандидат по борьбе дзюдо!). – Да, хороший, в отличие от кое-кого… Нет, ты соображаешь, чего ты делаешь?
— Честно? – спросила её Мура.
— Как на пионерском собрании! – одобрила Нюрочка.
— Я не знаю, – призналась Мура и посмотрела на лучшую подругу такими честными глазами, что у той вдруг пропало всякое настроение продолжать возмущаться и обзываться.
— Ладно, — сдалась она. – Поезжай, если уж тебе так припёрло (Мура, услышав такие вульгарные слова, обиженно поджала губы: что значит «припёрло»? В каком смысле?). Так и быть, помогу твоему Тузику, не беспокойся. Нет, какие же мы, бабы, всё-таки дуры!

Мура уехала к Грише и через год вернулась. Новый муж в прозаическом быту оказался довольно тяжёл и противоречив характером, и к тому же был глубоко и основательно алкоголезависимым человеком, хотя и ударником нефтедобывающего труда.
— Семейная лодка разбилась о быт, — ставя на пол свой дорожный чемодан, сказала она Тузику, который в это время только-только пришёл с работы и, поставив на тумбочку портфель, снимал, кряхтя, свои повседневные ботинки. Из кухни вышла очень высокая и широкая в плечах женщина с хорошо развитой мускулатурой, одетая в ядовито-синие спортивные штаны и такую же спортивную майку, на которой большим красными буквами было гордо написано — «СССР».
— О, у нас гости! – радостно сказал она. – Здравствуй, Мурочка!
Это была лучшая Мурина подружка Нюрочка. Они с Тузиком всего только три месяца как сочетнулись законным браком, и Нюрочка была ещё по невестиному счастлива.
— Ну, что ты остановилась? Проходи! Сейчас будем чай пить!
— Да, — сказала Мура. – Чай это хорошо. И когда только успели!
— Так ведь тебя-то целый год не было! – удивилась Нюрочка. – Чего мужику зазря пропадать? Опять же двое детей, с ними, сама понимаешь, сколько мороки.
— Да, — согласилась Мура. – И не говори. Только уехала. Значит, мне жить негде?
— Да придумаем чего-нибудь! – оптимистично успокоила ей Нюрочка. Замужество пошло ей явно на пользу. Во всяком случае, привычными «дураками» и «дурами» она за всё время их сегодняшней беседы пока ещё никого не обозвала.
— Правда, Арнольдик?
— Конечно! – заверил Тузик, блаженно шевеля освободившимися от тесной обуви пальцами и одновременно доставая из портфеля благодарственные взятки в виде коробки конфет, бутылки коньяку и конверта с купюрами от благодарных беременных и уже родивших. – Вот, кстати, есть очень неплохой вариант в общежитии макаронной фабрики. У меня вчера на приёме была одна женщина, которая там, на макаронке, мастером работает. Она сказала, что сейчас ей на производственный участок как раз требуются макаронщицы с предоставлением им макаронного общежития.
— Я вообще-то хотела в школу вернуться, — обидчиво поджала губы Мура. – К педагогическому стажу. Чтобы обучать детей великому и могучему русскому языку, а не макаронам. Которые, кстати, с детства ненавижу.
— Ну а жить-то где будешь?- резонно возразила Нюрочка. – Да и потом в школах сейчас, по-моему, полный учительский комплект. А чем тебе на макаронке плохо? Зарплата выше учительской, продуктовый паёк и опять же жильё! Чего ещё надо-то?
— Да,- согласилась Мура. – Выбирать не приходится. Макаронка так макаронка. Ну, где ваш чай-то?

С возвращения Муры прошло пять лет. Она по-прежнему работает на макаронной фабрике и пользуется у коллег и макаронного начальства уже заслуженными авторитетом и уважением. Живёт она по-прежнему в фабричном общежитии и даже входит в его общественный совет, который призван решать самые разные жилищно-коммунальные, а также морально-этические вопросы, в которых Мура является председателем общежитской комиссии. Её сыновья Петечка и Васечка живут вместе с Тузиком и Нюрочкой. Во-первых, он там привыкли, а во-вторых, на следующий год Васечке идти в школу, в которой сейчас учится Петечка, а школа находится к квартире гораздо ближе, чем к муриному общежитию. Маму они навещают регулярно и приносят от неё домой большие пакеты с макаронами, которые Муся ворует на своей макаронной фабрике. Недавно у неё начались отношения с неким мужчиной по имени Станислав Сергеевич. Человек он положительный, работает в кооперативной мастерской по изготовлению могильных памятников и надгробных плит и выпивает аккуратно, несмотря на ежедневные «левые» заказы. Мура заметно пополнела и даже ( в зависимости от ситуации) научилась ругаться матом. Так что все довольны, у всех всё хорошо, чего и вам желаем.