По бескрайним просторам степей бежал как-то седогривый Ветер и был он, подобно другим ветрам, слегка рассеянным и, конечно, по натуре своей весьма воровитым. Куда не явится, сразу же в карманы прозрачной своей плащаницы складывает всё, что может взять — веточки всякие, семечки, прутики, листочки ну и прочие подобного рода штучки да и бежит, довольный, себе дальше. Бежит и радуется, охламон, что прихватил с собою то, что лежит, по его мнению, без присмотра. И ладно бы, если бы Ветру этому седогривому наворованное добро нужно было, так ведь нет же — поиграет и всё растеряет по дороге, словно и не было в его карманах ничего.
Так продолжалось долгое время. Покуда седогривый Ветер был маленький, то воровал меленькие пылинки да соринки. Воровал и переносил их на не большие расстояния, потому как далеко и высоко летать боялся по причине юности своей. А вот как подрос и укрепился, то стал заграбастывать с лица земли в бездонные свои карманы и посерьёзнее добычу — сучья, коряги, цыплят и много чего ещё. Наберёт да и утащит далеко-далеко, так что и не найти.
Случилось как-то Ветру этому седогривому промчаться меж дубовой рощи, но вот огорчение! Нашалить ему там так, как хотелось, не удалось! Дубы — деревья крепкие, могучие и суровые к таким вот незваным гостям. Вот они уж ветвями своими потрепали седую ветреную гриву озорника и выпроводили его прочь да так, чтоб Ветер тот к ним дорогу навсегда позабыл…
Удалился седогривый Ветер из пределов дубовой рощи, но напоследок, всё же, у некоторых из дубов (у тех, что помоложе были) своровал несколько желудей. Долго он носил с собой семена ненавистных ему деревьев, пока не растерял все, кроме одного.
Вот этот-то самый Жёлудь и прилетел в кармане седогривого Ветра в сухую степь, где не было ничего, кроме сухих трав, что словно тоненькие иголки торчали из растрескавшейся земли, да бледно-зелёных низеньких колючек…
Пошумел седогривый Ветер над обожжённой бледным и душным солнцем степью и улетел к седому горизонту, бросив тут последний дубовый Жёлудь, до сих пор остававшийся в кармане его плащаницы.
Упал Жёлудь в трещину ссохшейся земли меж грубыми травинками, что бледными своими кончиками недовольно ворчали на такое, внезапно свалившееся на пепельно-жёлтые их головки, нежелательное соседство с неведомо-какой семечкой:
-Ну и карапуз! — недовольно шумели сухие травы, косо поглядывая на Жёлудь, — и где только такого жирненького седогривый Ветер нашёл? И как он, такой толстый и круглый, выживать-то тут будет? — волновались сухие травы, не видевшие в своей иссушенной знойными ветрами жизни ничего подобного…
-Я — дерево… — обижено протрещал Жёлудь, робко высунув свою шляпку из расщелины и добавил, — Дуб…
-Хе-хе-хе! — засмеялись бесчувственные травы, — Тоже, дерево нашёлся! Ты за кого нас принимаешь, семечка-карапуз?! — возмутились самые выцветшие из трав, — Думаешь, если мы живём отдалённо от прочей растительности, в суровых степях, так мы не знаем кто такие деревья?! Глупец! — и травы снова зло засмеялись.
Пытаясь перешуметь одна травинка другую, все травы, волнуясь словно море, принялись рассказывать бедному маленькому Жёлудю про то, какие бывают деревья:
-Они, — шумели одни травы, — как исполины вздымаются над землёю, ветвями своими цепляя небо.
-А зелёная их листва шумит, как проливной дождь или воды великой бездны, именуемые морями, — продолжали рассказ другие из трав.
-Да-да-да! — подпрыгивал от восторга Жёлудь, — Вы правы! Деревья именно такие! И именно таким деревом — могучим и сильным я стану, когда чуть-чуть подрасту!
Но травы, заслышав желудёвую речь и косо поглядев на пухленькое округлое его существо, снова зло рассмеялись.
-Вот счастье-то к нам привалило! — заметила морщинистая Колючка, произрастающая неподалёку от того места, где поселился юный Жёлудь, — Жили мы тут, в суровой степной глуши и радости не знали, а теперь, вот, потеха нам будет!
И стали с тех пор колючки степные да жёлтые сухие травы потешаться над дубовым Жёлудем, осмеивая его каждый день, потому что заняться в степях действительно было нечем, а страдать от зноя и засухи все уже устали.
Между тем время не стояло на месте и для сухой степи пришла благодатная пора — пора дождей. Долго лил Дождь, питая собою сухие степные травы и вредные колючки. Не жалел он своих источников, пока имел он такую власть и своё время над суровой землёю безжизненных степей. Жёлудь же, видя благосклонность и щедрость Дождя, так обратился к нему:
-Живительный Дождь! Ты ходишь по всему лицу земли и питаешь всё, произрастающее на ней! Ты даёшь силы роста и я прошу тебя, Дождик, на питай меня благодатной своей влагой, чтобы я обрёл вид и силу родителей своих, что растут далеко отсюда, потому что был я суровым Ветром взят от плодоносной земли и принесён в сухие бесплодные земли, где не выжить мне без твоей помощи!
-Что ж, дитя могучих дубов! — отозвался Дождь на зов юного Жёлудя, — Помогу я тебе, но знай, что время моё коротко и питать тебя всегда я не смогу, а жизнь в степи сурова и жестока… Там, где ты рождён был, твои братья по рождению тянутся к солнцу, потому что сама земля взращивает их, питая подземными водами, а тут не так…
Спрячь ясную головку свою глубже в землю до времени, о котором узнаешь сам в себе, когда почувствуешь силу противостоять сухим ветрам и палящему солнцу. Влагу же, которой я поделюсь с тобою, употребляй в корешок свой, а не в стебель, как делают это твои братья в твоих родных краях… Последуешь моему совету и, быть может, сможешь стать тем, кем был рождён ты — могучим деревом…
Сказав это, Дождь особенно обильно заполнил своею влагой расщелину, в которой поселился Жёлудь, и, затихая, удалился за горизонт. Жёлудь же, оставшись в своей расщелине, сделал всё так, как посоветовал ему Дождь.
Света белого не видя, дубовое семя питало свой хрупкий корешок, заставляя его всё глубже и глубже проникать в недра сухой земли. Сухие же травы и степные колючки продолжали смеяться над Жёлудем, полагая, что он не высовывается из своего жилища единственно потому, что стыдится себя и тех слов, которые говорил о себе тогда, когда был принесён сюда седогривым Ветром.
Много времени прошло с той поры и, наконец, из расщелины сухой степной земли выглянул приземистый росток. Скуп он был на листики, зато низенький его ствол был столь плотным, что юные ветра, которые частенько резвились тут, не смогли подчинить его себе. Травы, что склонялись пред юными ветреными озорниками, прониклись к юному деревцу уважением за то, что он смог сделать то, что никто из них сделать не мог.
Задиристые же ветра, не желавшие уступать, то и дело приставали к юному Дубку, пытаясь унизить его, а он, крепче держась за свои могучие корни, только крепче становился, так что молодым ветрам ничего не осталось, кроме как убраться восвояси с жалобой на того, кто посмел не склониться пред ними.
Пока ветра летали к сородичам своим ябедничать, Дуб, чьи корни достигли подземных вод, ещё больше укреплялся, обрастая массивными ветвями и зеленью, бросающей живительную тень на некоторое расстояние от себя…
Прилетели буйные ветра, чтобы наказать Дуб да злостью своей лишь Грозу пробудили, а та, не ведая ни друзей, ни врагов, потоками небесных вод омочила крону молодого дерева и ещё больше укрепила юный Дуб на его месте.
Бесновались ветра, ревели, а Дерево росло себе и укреплялось, покуда не стало взрослым…
Могучие ветви его, сплошь покрытые сочной листвою, словно зонтом накрывали множество травинок, чьи ресницы стали зеленеть и шептать ласковые речи. К этим речам потянулись всякие жучки да букашки, которые до этого жили каждый в своей маленькой норке, скрываясь от сухости друг друга. Теперь же каждый, глядя на Дуб, пытался услышать друг друга и помочь…
Вот так, посреди сухой степи, образовался зелёный островок любви и жизни. Под ветвями могучего Дерева нашли себе место не только зелёные травы, но даже цветы и, говорят, что совсем недавно рядом с этим Дубком поселилось несколько молоденьких желудей, принесённых сюда всё тем же седогривым Ветром, который не забыл того, как однажды деревья дубовой рощи потрепали его плащаницу. Вот за это-то он до сих пор и наворовывает у них семена, унося их в безводную степь…
/14.05.2010г., г.Наро-Фоминск, СаЮНИ/