Осеннее солнце перебирало остывшими лучами красно-желтую листву, скользя по уже оголившимся кое-где веткам. Аллея парка была почти пуста; на одной из скамеечек сидел одинокий старик, задумчиво глядя в прозрачно-голубую даль; двое мальчишей лет семи-восьми чинно прогуливали невдалеке рыжеватую псину на длинном поводке. Пес был небольшим, пушистым. Он гордо семенил короткими лапками рядом с хозяином, подозрительно поглядывая по сторонам и облаивая попадавшихся навстречу редких прохожих. Сашка проводил взглядом мальчишек и тяжело вздохнул. Собаки всегда были его слабостью. Они воплощали в себе все те качества, которые Сашка не мог найти в людях: любовь, верность, преданность. Его предавали ни один раз: сначала отец, оставивший семью, потом мать, махнувшая рукой на сына в желании устроить свою личную жизнь и, наконец, тетка, у которой шестилетний Сашка прожил несколько месяцев и которая отправила его в детский дом, когда ее родную сестру лишили родительских прав…
Теперь Сашке было семнадцать. За годы жизни в детдоме он превратился в угрюмого, агрессивного подростка, исподлобья смотревшего на окружающий его мир и знавшего только одно — надо уметь выживать. Выживал не только он, выживали все детдомовские, кто как мог: воровали сначала хлеб и продукты из кухни, а потом и деньги у зазевавшихся прохожих на улице и даже у своих воспитателей; обманывали, умело выдавливая из глаз слезы в надежде на жалость; ябедничали директору друг на друга, если в этом была какая-то выгода: девочки постарше уходили по вечерам, а возвратившись, бывало, одаривали малышей конфетами и печеньем. Среди воспитанников царила своя жесткая иерархия подчиняющая себе даже кое-кого из воспитателей. Сашка и еще несколько человек считались изгоями, « шизами». С ними старались не связываться, на них не обращали внимания: живут себе, ну и ладно, главное, что не бузят, в драки не ввязываются, даже в милиции с учета сняты. Зато стоят на другом учете- в психушке, а с психами надо быть осторожней, кто их знает, что у них в голове. Сашка хорошо помнил день, когда кто-то из старших мальчишек обнаружил у него под матрацем старую, потерявшую краски фотографию: маленький Санечка сидит на руках у отца, а рядом улыбается мама. Эта фотография была Сашкиным сокровищем, единственной ниточкой, связывающей его с той, другой жизнью, которую он почти не помнил. Фотография пошла по рукам, сальные шуточки и злорадный смех болью отозвались в душе двенадцатилетнего тогда еще Сашки. Не помня себя, он схватил оставленную кем-то на столе вилку и, ничего не соображая, охваченный только ненавистью и желанием вернуть обратно смятый уже глянцевый листок, всадил ее в первый попавшийся живот, а затем с диким криком бросился к раскрытому окну. Его оттащили, а потом были дни, проведенные в палате с решетками на окнах; ремни, которыми его привязывали к кровати, когда он бился и кричал, пытаясь доказать, что он такой же, как и все; игла шприца, маячавшего перед ним и оловянные глаза людей в белых халатах. Когда Сашка вернулся в детский дом, смятая фотография лежала у него под матрацем, а сам он пополнил ряды «шизиков», с которыми никто не хотел общаться. Но одиночество не пугало Сашку. Главное, что его оставили в покое. После занятий или своего обычного дежурства по комнате, выполнив все указания воспитателей, Сашка доставал фотографию и часами мог сидеть где-нибудь в уголке, поглаживая пальцами нечеткие лица. В такие минуты он закрывал глаза и перед ним возникали отрывочные воспоминания: сильные руки отца, подбрасывающие его вверх, тепло матери, когда она, крепко прижимала сына к себе, устроившись в глубоком кресле с книжкой в руках; он даже чувствовал тонкий запах духов и слышал ее голос, читающий о приключениях маленьких коротышек. Иногда в память врывалось то, что Сашка помнить не хотел: злое лицо отца и слезы мамы, звук громко хлопнувшей двери и свой, тогда еще непонятный страх перед тем, что же будет дальше. В такие минуты Сашка тряс головой,стараясь отгнать неприятные воспоминания, и те, кто видел его в это время, подталкивая друг друга локтями, шептались у него за спиной: « Опять крыша поехала у шизоида. Как бы снова чего не выкинул! Ну, натуральный шизик. Скоро совсем свихнется.». И никому дела не было до того, что творилось в Сашкиной душе, никто не видел его горьких слез, на слышал его мучительных всхлипов и отчаянного крика:
« Возьмите меня обратно! Я хочу домой!».В такие минуты Сашкина душа рызрывалась, хотя внешне все было как обычно: окаменевшее худое лицо с закрытыми глазами и монотонное покачивание головой.Еще Сашка любил ходить в спортзал. За несколько лет он научился легко поднимать старенькие гири, лежащие в углу, быстро взбираться по канату до самого потолка, с которого сыпалась штукатурка, и подтягиваться на турнике. Его когда-то слабое тело приобретало силу и жилистость, под рукавами стареньких рубашек стали перекатываться бугры мышц. Теперь с Сашкой считались. Правда, близко ни с кем он так и не сошелся, но это не мешало ему. Сашка был одиночкой и с нетерпением ждал того дня, когда двери детского дома захлопнуться за ним навсегда. Единственным,что ему мешало спокойно жить, было то, что он все еще продолжал находиться на учете у психиатора и два раза в год проходил обследование. Сознание того, что один неверный шаг и он снова окажется в руках ненавистных врачей, отравляло Сашкино существование, и он старался держаться особняком от всех, чтоб лишний раз не наживать себе неприятностей. Став старшеклассником, Сашка получил возможность раз в неделю вместе с группой воспитанников и сопровождающим воспитателем отправляться погулять в центр города . Правда, у него была возможность уходить и без разрешения , как это делали многие, но конфликтовать не хотелось. Слишком уж яркими были воспоминания о психушке и страх оказаться там снова.Так прошло пять лет…
Прошлым летом группу старшеклассников решено было отправить на турбазу, расположенную недалеко от городка в одном из живописных предгорий Кавказа. Сашка просто чудом попал в число счастливчиков, которым предстояло пройти горный маршрут и очутиться в совершенно ином мире. Спасибо машине спонсора, застрявшей в выбоине как раз в тот момент, когда детдомовцы возвращался домой после очередной прогулки. Спонсору понравился невысокий угрюмый подросток, который без лишних уговоров помог им на дороге, и после недолгого разговора с директором Сашку было решено включить в группу.
— Но он неадекватен,- пыталась возразить директор, Светлана Ивановна,- он состоит на учете.Он даже лечился. Вы понимаете, какую ответственость Вы взваливаете на инструкторов? А если он сбежит или того хуже, кого-нибудь изувечит?
— А разве у вас тут есть нормальные?- поинтересовался спонсор, попивая кофе из директорских запасов,- назовите хоть кого-нибудь, кто бы не стоял на каком-нибудь учете. А за этого паренька я сам отвечу. Да и инструкторы там- ребята толковые, не вы первые, с кем им придется работать. Знали бы Вы, какой контингент там бывает. Неужто с парнишкой одним не сладят!? Да в конце-концов, кто платит, тот и музыку заказывает!..
Дни, проведенные на турбазе, стали самыми счастливыми в Сашкиной жизни. Инструктором в их группе была молодая женщина, чем-то напоминающая Сашке мать. Она приехала вместе с дочкой, и Сашка сразу потянулся к ним. Юлька( так звали дочь) была Сашкиной сверстницей, и среди мальчишек сразу возникло чувство соперничества. Но Юля достаточно ровно держалась со всеми, и только однажды Сашка заметил в ее взгляде что-то вроде интереса к своей персоне. Сначала он не поверил самому себе. Может, только показалось? Неужели он мог кого-то заинтересовать, увлечь? Он , детдомовский « шизик», без роду без племени, отвергнутый всеми, без всякого будущего, и она, такая красивая, воспитанная, живущая с мамой! Сашка не мог поверить, но его все больше и больше тянуло к тоненькой большеглазой девочке. Она стала для него смыслом жизни. Где бы он ни был, его глаза искали только ее и если не могли отыскать, Сашка нервничал, движения его становились порывистыми; он старался поскорее закончить со своими делами и отправиться на ее поиски. Искать долго Юлю не приходилось. Она обычно была где-нибудь рядом с мамой и помогала ей в подготовке к переходу через хребет. Вместе с ней Сашка научился ставить палатки, ориентироваться по компасу и свертывать спальные мешки. Когда недельная подготовка к походу закончилась, группа из десяти человек с двумя инструкторами во главе двинулась к горным вершинам.
— Нам надо пройти вдоль хребта, преодолеть несколько перевалов и спуститься к побережью. Там нас будут ждать. Только, мальчики, пожалуйста, строго следуйте инструкциям, далеко не отходите, будьте осторожны!- волновалась Людмила, помогая ребятам натянуть на плечи рюкзаки и в последний раз окидывая взглядом свой небольшой отряд.- Юля, и ты будь рядом, держись прямо за мной!- обратилась она к дочери,подпрыгивающей в нетерпении на месте.
— А может, пусть она идет рядом с нами,- хохотнул высокий черноволосый Витек, давно крутившийся рядом с Юлькой и задетый ее невниманием ,- Людмила, я присмотрю за ней.
Кровь бросилась Сашке в лицо. Сжав кулаки, он оказался рядом с Витьком и процедил сквозь зубы:
— Ну ты, длинный! Договоришься сейчас у меня!
С Сашкой давно уже никто не хотел связываться, поэтому Виктор отошел от Юли, проворчав напоследок обидное: « Шизик-то наш, героем себя чувствует. Давно в психушке не бывал, соскучился что ли?». Сашка окаменел. Униженный, раздавленный напоминанием о больнице и гадким, хлестким словом, он стоял, опустив глаза и боясь встретиться взглядом с Юлей или Людмилой. Но Юлька подошла сама, взяла его за руку и подвела его к матери. Так и шли они втроем по узким горным тропкам: Людмила впереди, за ней, друг за другом Юля и Сашка, а потом и все остальные. Замыкал группу старый Михалыч, строго следивший за тем, чтоб никто не отстал и, не дай Бог, не оступился, хотя склон был пологим и опасаться особо было нечего. В первый же вечер, сидя у костра, Сашка достал из нагрудного кармана старую помятую фотографию и показал Людмиле.
— Это мама с папой,- сказал он, любовно проведя пальцем по улыбающимся лицам и передавая глянцевый листок инструктору,- я тут совсем маленький. Поэтому, наверное, почти ничего и не помню. Но кроме этого у меня ничего больше нет.
Он и сам не заметил, как разговорился.В костре потрескивали сучья, и Сашке было тепло и уютно. Что-то этот костер напоминал. Сашка не мог вспомноть, когда в его жизни был такой же огонек, освещающий ночную темень, но ощущение чего-то светлого,радостного осталось. Он рассказывал, и как-будто камень сваливался с души: уходили тяжесть и боль, теряли остроту обиды, и где-то в глубине его истерзанного сердца загоралась искорка надежды, что не так все страшно и больно в этом мире, что где-то притаилась и его удача, надо только найти ее. В его рассказе было мало реальности, скорее надежды и мечты, но Сашка видел перед собой глаза Людмилы, полные слез, слышал у плеча сопение Юльки; даже лица сидящих вокруг костра мальчишек стали другими: не было злобного отчаяния, ожесточения, сарказма- только грусть, как будто, слушая Сашку, каждый вспоминал и думал о своем. И был еще один слушатель- ночь. Она нависала своей чернотой над мальчишками, как темнота, окутывающая души, но теплый огонек костра разгонял ее, освещая своим светом лица ребят и вселяя в них надежду. Очарование длилось недолго.
— Хватит!,- Витек резко поднялся с места,- Хватит сопли распускать! Где они, твои мама с папой? Ты думаешь, они за тобой придут? Да никому мы не нужны, понимаешь, никому! Никому!
Он судорожно глотнул воздух и размахивая руками направился в темноту, которая приняла его и скрыла от других, сидящих у костра. Витька не стало видно, лишь где-то недалеко в кустах слышались приглушенные хриплые звуки да хруст веток под его ногами.
— Поздно уже,- тихо произнесла Людмила, поглядывая в сторону кустов,- давайте расходиться по палаткам. Завтра с утра в путь. Надо успеть отдохнуть.
Она чуть прижала к плечу Сашкину голову.
— Ничего, мальчики,все у вас будет. Потерпите только! Я за Витей пойду, а вы расходитесь.
— Ну ты даешь, Шизик!- произнес кто-то, когда Людмила скрылась в кустах, и Сашка впервые улыбнулся в ответ на обидное прозвище. Потому что теперь в нем звучали не снисходительное презрение и желание оскорбить, а грусть и нотки уважения и раздумья. Расходились по палаткам молча. Сашка видел, как к затухающему костру вышли Людмила с Витьком. Она обнимала его за плечи, что-то говорила, а он, шел спотыкаясь и кивая в ответ на ее тихие слова.
С тех пор что-то изменилось в их маленьком отряде. Сашка чувствовал поддержку мальчишек, сам старался помочь, поддержать. Для него странным было то, что помогая другим никто не требовал ничего взамен. Это было приятно, но необычно. Ведь в детском доме были совершенно иные правила: здесь не было взаимопомощи, были лишь подчинение и расчет. Поэтому мальчишки с удовольствием окунулись в новые для них отношения: помогали друг другу тащить тяжелые рюкзаки, вместе собирали хворост для костров, послушно, без издевок, останавливались на непредусмотренный привал, если кто-то выбивался из сил и просил остановки. Сашка и не заметил, как пролетели дни. Горы с их теряющимися в вышине вершинами, неширокие, но бурные речки, которые они переходили вброд или по легким воздушным мостикам, качающимися под ногами, вечерние посиделки у костра; море, огромное, сверкающее под лучами солнца, а главное то, что рядом уже были не просто ребята из детского дома, а друзья, с которыми можно было делиться и на которых можно было надеяться- все завораживало, отодвигая в прошлое воспоминания о детском доме, о страхах и горестях, о равнодушии и, порой, жестокости воспитателей. А еще рядом всегда была Юля. Сашка не мог понять своего отношения к девочке. В его снах она всегда была близко, казалось, протяни руку, и он ощутит тепло ее ладони и шелковистость волос. Но девочка была недосягаема. Как бы Сашка не тянул руки, он не мог достать ее, как-будто невидимая стена была между ними. Проснувшись, Сашка ворочался в своем тесном спальном мешке и подолгу лежал в темноте, ожидая рассвета. Иногда он завидовал ей, ведь у нее была мама; обижался, если считал, что она уделяет слишком много своего внимания другим, хотя понимал, что для нее он- такой же, как и все; но чаще всего его переполняло какое-то непонятное чувство нежности и ответственности за нее. Все, что Сашка слышал от мальчишек об отношениях между парнем и девушкой, меркло перед этим чувством и единственное, что он мог себе позволить- это взять ее за руку, да и то только тогда, когда Юля сама протягивала ему свою узкую ладошку.Юлька посмеивалась над его робостью, иногда тяжело вздыхала, сидя рядом, но Сашка, затаив дыхание и боясь нарушить то очарование, которое теперь поселилось в его душе, наслаждался этими тихими минутами счастья и ни о чем большем даже не мечтал. В последний день на турбазе, ожидая автобуса, Сашка набрался смелости и попросил у Юли номер телефона, и получил не только его, но и адрес и приглашение приходить в гости.
Теперь каждый свой выходной, упросив сопровождающего воспитателя отлучиться ненадолго и клятвенно уверив его в том, что вернется вовремя, он проводил в небольшой комнатке общежития у Юли и Людмилы или гулял вместе с девочкой по городу, а потом, проводив ее, спешил к себе. Сашка был счастлив. Жизнь приобрела для него смысл. Он уже строил планы на будущее: еще год, и он навсегда покинет это заведение, будет учиться, работать, может быть, пойдет в армию, а там… О том, что будет дальше Сашка не задумывался, слишком уж радужным казалось ему это будущее и он боялся даже мечтать о нем. Сейчас главным было то, что рядом была Юлька. Они виделись каждые выходные, а иногда даже чаще, когда Сашку отправляли в город с каким-либо поручением. А еще они созванивались. Иногда по вечерам Сашка упрашивал дежурного воспитателя разрешить ему позвонить и тогда мир сужался до размеров телефонной трубки, из которой доносился ее голос и слышался звенящий смех. Кроме того, очередной визит к врачу тоже вселял надежду.
— Ну что ж, молодой человек,- произнес тот, подправляя сползающие на кончик носа очки и что-то изучая в Сашкиной карте,- подождем еще полгодика и, если не будет срывов, мы с вами распрощаемся, надеюсь, навсегда…
В конце сентября в детском доме появился новый воспитатель, молодой мужчина лет тридцати пяти. Ему поручили старшую группу, ту, в которой числился Сашка. Отношения с воспитателем не сложились сразу. И дело тут было не только в Сашке. Борис Егорович, так звали новенького,стараясь произвести впечатление на городское начальство, сразу же ввел строгую дисциплину. Поговаривали, что он имел протекцию и метил на должность директора, когда Светлана Ивановна уйдет на заслуженный отдых. Поэтому ему сходили с рук и жесткость в отношениях с воспитанниками, и откровенное высокомерие по отношению к коллегам, и даже нешумные мальчишники, которые тот устраивал по вечерам во время своих дежурств. Девочки побаивались Бориса Егоровича, старались поменьше сталкиваться с ним к коридорах, мальчишки возненавидели его; коллеги относились по-разному: кто заискивал, кто старался не связываться, чтоб лишний раз не наживать себе неприятностей. Старшей группе доставалось больше всех: и уборки в комнатах у них проходили чаще, и дисциплина была строже, чем у других. Особенно раздражали каждодневные послеобеденные беседы на темы морали и нравственности, когда весь детский дом наслаждался свободным временем и занимался своими делами. К Сашке у Бориса Егоровича было отношение особое: он терпеть не мог мальчишку, который во время одной из первых бесед произнес сквозь зубы:
— А по-хамски относиться к людям нравственно?
Тогда Борис Егорович ничего не ответил, проигнорировал Сашкин вопрос. Но запомнил коренастого, крепко сбитого мальчишку, который осмелился открыто противостоять ему. Теперь Сашкину жизнь опять пересекла черная полоса. Досконально изучив Сашкино личное дело, Борис Егорович быстро понял все Сашкины страхи и не брезговал пользоваться ими. Теперь каждый неверный Сашкин шаг, каждое слово сопровождались презрительными комментариями и напоминанием о психушке.
— Тебе еще лечиться и лечиться,- говорил воспитатель и, обращаясь к другим, восклицал,- ну, какой спрос с ненормального? И как это тебя с учета снимать собираются, на понимаю?
В такие минуты Сашку захлестывала еле сдерживаемая ненависть, совсем, как много лет назад, когда он впервые бросился на обидчика. Но теперь рядом были Витек и ребята, и Сашка читал в их взглядах предостережение не перечить, смолчать. И он вновь замыкался в себе, стараясь не вызывать лишний раз недовольство воспитателя.
Сегодня Сашка впервые ушел в город без разрешения. Вся их группа в наказание за драку, затеянную во дворе городской школы, была лишена воскресного выходного. К полудню детский дом опустел, лишь малыши резвились во дворе и на спортивной площадке. Те, кто постарше уже гуляли по городу, а Сашка с товарищами сидели в своих комнатах без права выхода из здания.
— Слышь Витек, мне к Юле надо,- не выдержал Сашка,- Борька скоро укатит по своим делам, до вечера опять его не будет. Я уйду ненадолго, ты прикрой, если что.
— Может не стоит,- поежился долговязый Витька,- я-то прикрою, ну, а вдруг! Ты же знаешь, он тебя и так пасет, проходу не дает. Чего на рожон лезть-то?
Но Сашка ушел. Навалившаяся тоска требовала выхода и забыть о ней можно было только в уютной комнатке общежития, где Сашка давно уже чувствовал себя как дома. Он помог Людмиле приколотить полочку, сбегал вместе с Юлькой в магазин, а потом они все вместе пили чай с круглыми, посыпанными корицей булочками и ягодным вареньем. Часам к четырем Сашка засобирался. Глядя в удивленные глаза Юли, он, стараясь говорить весело, пояснил:
— Я же сбежал! Борька нас наказал, а сам куда-то уехал. Вот я и вырвался. Пойду, пока не хватились!
-Саш,- испуганно схватила его за руку Юля,- а тебе не попадет? Ну, что ты стоишь! Иди, давай, вдруг он скоро вернется!
Но Сашка неожиданно резко взял ее за плечи и впервые прижал к себе. Она замерла, и Сашка услышал, как гулко застучало ее сердце. За дверьми громыхали посудой, слышались разговоры, играла музыка, а здесь, в полумраке общего коридора была тишина. Или им это только казалось? В эту минуту они были отделены от всех невидимой стеной, и никого и ничего уже не существовало, кроме них самих и того, что они чувствовали, впервые прикоснувшись друг к другу губами. Потом Сашка тихо отсторонился.
— Я позвоню тебе вечером,- прошептал он и прикрыл за собой входную дверь.
И вот теперь он сидел в парке на скамеечке, глядя на редких прохожих. Время шло, но возвращаться в детский дом не хотелось. Сашка снова и снова переживал чувство, которое ощутил, сжимая хрупкие Юлькины плечи, когда дыхания их сливались в одно и, казалось, ничего уже не сможет помешать им быть вместе.
Осеннее солнце скатывалось к горизонту, когда Сашка, наконец, поднялся. Он неторопливо шел по аллее, на его лице светилась счастливая улыбка и радостно блестели глаза…
Поздно вечером, Витя пробрался в комнату дежурного воспитателя. Тусклый свет ночной лампы, стоящей на тумбочке у окна, освещал небольшую комнату; на стареньком диване мирно сопела Ольга Сергеевна; негромко тикали настенные часы. Витя присел на краешек стула перед телефоном. Он плакал, вернее плакал не он, плакала его душа. Она безмолвно выла, рвалась наружу; она истекала слезами, хотя лицо Виктора было спокойно, глаза сухие и только крепко сжатые челюсти да опущенные уголки губ говорили о том, что творилось внутри него. Виктор прикрыл глаза. Перед ним снова возникла бьющая наотмашь рука; он вновь услышал брань, увидел искаженное ненавистью и отчаянием Сашкино лицо; затем- шум падающего тела, и Сашкины руки, сжимающие Борькино горло; потом топот ног, крики, завывание сирены и люди в белых халатах, скручивающие пытающегося вырваться Сашку. Весь вечер старшая группа простояла перед кабинетом директора, пытаясь рассказать, как все произошло. Но их никто не слушал. В кабинете директора толпились люди; из-за плотно закрытой двери доносились приглушенные голоса. Потом оттуда вывели Сашку. Он шел какой-то сонный, еле передвигая ногами; даже не взглянул на ребят, толпившихся у дверей. Зато их сразу увидел вышедший следом Борька.
— Марш отсюда! Нечего тут торчать! Расходитесь по комнатам!- рявкнул он, потирая красную расцарапанную шею.- Собрали вас тут, недоумков! На людей бросаетесь!..
«Расходитесь по палаткам,- припомнилось вдруг Витьке,-…ничего, все у вас будет…». Он стиснул зубы и потянулся к телефонной трубке.Услышал знакомый и чуть удивленный поздним звонком голос и, уже не сдерживаясь, хрипло прокричал:
— Людмила, Сашку увезли! Вы слышите? Он больше не придет… не придет!
От его крика проснулась Ольга Сергеевна, подскочила к нему, обняла, пытаясь успокоить, но он кричал все громче. Брошенная телефонная трубка раскачивалась где-то над полом, а Витька все кричал, и крик его эхом отдавался в тишине длинных коридоров, доносился до темных комнат, доходил до самых потайных уголков старого здания. Он звучал, как похоронный колокол, как напоминание о жестокой действительности, где нет места мечтам и надеждам и откуда не видна та светлая жизнь, о которой так часто говорили взрослые.
А в темноте комнат, укрывшись с головой своими одеялами от этого крика, стискивали зубы и прятали слезы те, кому еще предстояло войти в этот неведомый , но уже враждебно настроенный к ним мир.