Солнечные лучи пронизывают кроны деревьев насквозь и останавливаются в изумлении на обнаженной девичьей коже. На руках, на оголенных плечах, на щечках и эти руки, щеки, плечи принадлежат любимой женщине. Ради неё Сёма бросил все дела, пыльный размякший от жары город, протрясся на автобусе до понтонного моста, потом ещё пропёхал пару километров по острову среди тополей и осин, чтобы добраться до, так называемой, базы отдыха. Добраться и увидеть, наконец, эти плечи, эти глаза, эти губы. Эти солнечные блики на них.
Чистейшая лазурь небес без единого облачного белого пятна, буйная летняя зелень деревьев и лиловые тени крон. От тёплой прогретой земли кверху идут невидимые глазу испарения. Если брести по траве они просто сводят с ума, пьянят. Всех без исключения: людей, зверей, птиц, букашек и мурашек, а влюбленных особенно.
Не мог не приехать, не мог не увидеть. Всё из рук валилось у Семена. Так говорят, а оно так и есть. Все мысли о ней, о встрече с любимой.
— Я приеду, — сразу заявил Сёма, как только узнал, что Лидушка уезжает на базу с дочкой.
— Ты сумасшедший… дочка увидит, отцу всё расскажет.
— Пусть…
— Скандал устроит… зачем нам это? — взывала она к его благоразумию.
— Да, знаю я, — целуя её ладони, говорил Семён.
— Ты же знаешь его, ревнивца… потерпим а, — то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала.
— Я не смогу три недели без тебя…
— Ну, хорошо… только осторожно сможешь?
Семён кивнул, потянулся к губам. Она прикрыла ладошкой его губы:
— Ты знаешь, как добраться… там такой низенький заборчик и сверху надпись из металлических букв «Привет».
— Название дурацкое…
— Хорошее название, смешливое… Как ты доедешь? Машина ведь в ремонте…
— Автобусом, а там пешком… не волнуйся…
Они слились в прощальном поцелуе.
Полгода длились их тайные встречи. Это обстоятельство подогревало огонь страсти, если можно так выразиться. Конечно, Семён удивлялся своей наглости по началу. Связь с замужней женщиной, запретная, порицаемая обществом связь. От этого вдвойне интересная, как он понял впоследствии. Так получилось. Видимо Лидушка хотела этого, иначе не подпустила бы. А Семён в расцвете мужских сил не смог уклониться. Увлёкся, думал, надолго его не хватит и… влюбился. С каждой встречей всё сильней и сильней Лидия овладевала им, своим женским магнитом влекла. Теперь ничто в мире не могло разъединить их. Они запали друг на друга, что называется. Не хотелось думать ни о будущем, ни тем более о прошлом. Они жили настоящим и по-настоящему. Не в мечтах, не в туманных надеждах и шатких предположениях. Они жили и любили реально, осязаемо, ощущаемо по самой полной программе. А сердца и души их были широки и объёмны, хотя раньше они не подозревали об этом. Но вот раскрывались, впитывали нестыковки, сглаживали шероховатости. Они научились не задавать «больные» вопросы, обычные в общении, особенно на семейные темы.
В ней он находил то, что всегда желал от общения с женщиной: роскошь её тела и покладистость характера, мёд губ и безупречный такт, твёрдость задорно торчащих сосков и мягкую сочность лона. Она находила в нем то, что не смог давать муж. Менять что-либо официально… Они пока находились в том счастливом времени, когда такие заботы ещё не отягощали.
Сёма терпел неделю, загружал себя заказами, поднимал недоделанное, второстепенное. Но справлялся легко. Немножко бухал, немного отклонялся на запасные варианты. Девушки славные, круглые попки, милые капризули. Он успел отвыкнуть от их навязчивой доступности. Открытая связь, свидания на площадях, привычные тусовки – всё это ни шло, ни в какое сравнение со связью тайной. А ленивые в большинстве своём куклы-девицы отталкивали глуповатой самонадеянностью.
Нет, только Лидушка могла наполнить его собой до края, только она была способна будить в нем мужские откровения. Эти токи сквозили каждый раз при соприкосновении. Невозможно без них. Смысл терялся. Ерундой всё казалось, чепухой незначительной все эти дела, заказы, приказы, говорильня, возня. А с ней, а для неё, ради неё – мост через пропасть любую возвёл бы Семён.
Нет, не смог больше недели продержаться. Зазнобило, как в песне диких цыган. На следующий же день бросил всё на хрен, шефа обманул, немного перестраховался где смог, где не смог – просто послал. Сбежал, вырвался, а там ищи ветра в поле.
И вот Сёма у заветного заборчика с приветственной надписью сверху. Любимую ждёт. Как там у Гарсиа Лорки: «обнял он жену чужую, а она клялась, что невинна». Лидушка не клялась, она была честна перед ним. Они доверяли друг другу, и только на такой основе можно было строить непростые отношения. Никаких обещаний, клятв и зароков. Только глаза не обманут. В глазах — вся правда.
Дождался, выглянула Лидушка, бедрами поводя, прошлась от домика к столу под навесом. Шумнул Семён, свистнул слегка. Услышала, обернулась, ручками всплеснула. Легонько показала: иди, мол, поодаль ожидай, приду. Ждёт Семён, вскипает нутром. Ох, лето, ох небо, ох травы привольные! Вдали березняк густой увидел, затеряться бы там… Прибалдел от мысли.
Лидушка навстречу спешит, быстрым шагом несёт своё тело роскошное в сарафане простом лёгоньком. Да, что ему, Сёме, наряды, шелка да кружева всякие, фигня это всё. Главное, что под этим сарафанчиком ничего более нет, в смысле, преград. Никаких. Разве трусишки только. Колышется всё у Лидушки, ходит само по себе, в руки просится. А под этим женским богатством сердце чуткое бьётся, любящее. Так что это по более всего прочего будет.
Подошла, прошептала горячим шепотом, за руку тронула, током пронзила Семёна. Ох, шибанула зарядом женским своим, природным. Вот кому дано, а кому и нет.
Семён обхватил милую, повёл. О чем говорили – не помнит.
В мареве зноя влекомый зовом древнейшим, зовом сильнейшим.
Только глаза зелёные, влюблённые. Только брови соболиные, только ямочки на щеках, только губы словами залепленные. Не нужны слова:
— Отойдём… не надо… люди увидят…
— Какие люди… спят все… едят, отдыхают, не до нас…
— Ну, не надо… погоди…
Слова, всё слова, а сама прижимается, льнёт.
Травами идут они луговыми, духмяными. Поцелуй сорвал долгий, жаркий. Нектара напился с губ, захмелел Семён. Какое вино сравнится… Приобнял за горячее плечо, солнышком нагретое, по груди рукой соскользнул. Колышутся груди её в такт шагов, сосцы сквозь сарафанчик торчат, приподнимают материю. Любо! Улыбка её светится, дорогу показывает вглубь березняка.
Тут трактор откуда-то взялся. Тарахтит, любовное чувство тревожит. Тракторист пьяный прёт прямо по кустам вдоль березняка. Пропустили лешего грохотулу.
И неможется уже им обоим, нахлынуло, захлестнуло, потянуло до невозможности друг у другу. Едва успели в березняк зайти, тут же на траву упали, покатились. Впились губами, зубами покусывая, да постанывая. Ох, любовь! Языком об язык, щека об щеку, нос к носу. За ушко ухватил, покушал, как пельмешку какую. Любо! Лидушка взвизгнула, раззадорила только. А он уж и за попку норовит. Рук не хватает пощупать везде. К груди потянулся, достал, сосочки пригубил.
— Обожди, — обмолвилась.
Приподнялась, за подол схватила, да и стащила сарафан с себя. Повернулась и побежала голенькая. Трусишки беленькие лишь остались. Груди прыгают.
— Ой, поймаю! – кричит Семён. Про всех забыли, про тракториста в первую очередь. – Ох, гляди у меня!
Бегут среди берёз, зайчики по спинам скачут солнечные. Сёма по ходу ремень расстегнул, догнал, повалил. Любо! Одним движением трусишки её сорвал, а она тоже у него в штанцах шарит. А там колышек упрямый, лихой хой! Просится, изнывает, горячится. Куда-то пристроить надо непременно, а то ведь так и будет торчать неугомонный.
Приник сзади, древняя позиция. Нащупал губёшки сочные, просунул, вошел. Ох, любо! Она берёзку обхватила, как в песне.
«Некому берёзу заломати, некому кудряву заломати, люли, люли, заломати». О сокровенном, однако, пели древляне.
Заелозил, задышал, наклонился, в волосах заблудился. А запах от волос… Сдавил бока крутые, стиснул, что есть силушки. Лидушка стонет, голыми грудями к берёзке жмётся. Ручками, пальчиками ствол обвивает. «Да, лучше ко мне прижмись, меня обвей» — подумал Семён.
Вышел из неё, повернул к себе. Она сарафан одной рукой держит. Бросила на землю, опустилась на него, легла. Семён всем телом приник к любимой, желанной. Кто там толкует о любви на расстоянии. Это лишь подготовка, прелюдия, напряг чувств. А разрядка только в близости. Осязание каждой клеточкой. Обладание. Сто тысяч клеток созданных для любви.
Солнце играет лучами сквозь кроны деревьев. Тени лиловые светом пронзённые. Высь голубая бездонная высь. Зелень густая, тягучая, вольная. Золото нив, колосков многоликое, золото солнцем горячим облитое. Синие воды реки очень тихие, только у берега до дна прогретые. Тихо струятся волна за волною, что же ты делаешь милый со мною…
И полете-е-е-е-е-е-ели. И закричали. А-а-а-а-а-а-а! Невозможно, как хорошо…
Разве бывает такое… «Не надо ни сна, ни блаженства, — всего лишь, о голос божественный, всего лишь нужна свобода, моя любовь человечья, которая терпит увечья в беспросветных воронках ветра. Моя любовь человечья!»*
Опять тракторист грохотулу обратно ведёт. Почти над самым ухом проехал. Пьяная бестия за рулём дороги не знает, проелозил по краю березняка в неведомую даль.
— Что это? – очнулась Лидушка.
— Ничего, милая, божья колесница… проехала.
Не помнят, как встали, не помнят, как вернулись на базу.
Дочка во дворике невинно играет. Благодатью повеяло, соразмерностью.
— Ну, всё, пойду я, — опустила глаза Лидушка.
— Родная моя… — вырвалось у Семёна.
— Любимый…
Отошла на шаг.
— Так через неделю, да?
— Да, я позвоню.
Два воздушных поцелуя подплыли друг к другу. Медленно, поблёскивая на солнце. Соприкоснулись. Пух!
Опять Семён очутился в своей лаборатории среди приборов, сотрудников и сотрудниц. И шеф что-то очень подробно вещал.
Да, ладно, всё сделаю, горы сверну, — подумал Семён, — ради новой встречи с Лидушкой, ради неё… «Там, под корнями в сердцевине ветра, так очевидна истина заблуждений».*
• — две цитаты из «Двойной поэмы Озера Эдем» Федерико Гарсиа Лорки.