У женщины были яркие губы. А над верхней губой — черненькие малюсенькие волоски. Такие же — на скулах — ближе к мочкам ушей.
Сейчас в густых бровях и над верхней губой смуглая кожа блестела влагой. Он танцевал с ней, изящно управляя ее телом. Он повелевал и оно упруго подчинялось. Танец был порывистым и страстным, в нем были ненависть, любовь и отчаянье.
Ее нога в темном ажуре медленно и чувственно скользила по его бедру, пока каблук туфли не достиг пола. Губы были совсем близко и он чувствовал искушающий цитрусовый аромат, но никогда еще она не была так далека: отстраненный взгляд из-под полуопущенных век был устремлен будто сквозь него и лишь рука в высокой перчатке, прожигая гладкость материи, властно и вкрадчиво скользила словно змея с его затылка на шею и вдруг, извернувшись с изысканной резкостью, впечаталась в него тыльной стороной чуть выше лопатки…
Ах, вот это был запрещенный прием! Сколько раз он умолял ее не напоминать ему о крыльях: есть они или нет — уже давно не имело значения. Но ее было бесполезно просить о чем-либо, — эта женщина делала лишь то, что хотела сама.
Мысли о крыльях захлестнуло горячей волной из мягкости ее живота: женщина сползала с его бедра прямо по ноге, обвив ее собой, словно лиана. Ее лобок, мягко ударившись о его пах, теперь, удаляясь, тянул его торс за собой, будто магнитом. И он уже в который раз понял, что так завораживало его в этой женщине: она могла молча, одними движениями рассказать о своей неудержимой страсти, — ни забыть, ни разгадать тайну которой он был не в силах — ни тогда, ни теперь…
Монах судорожно дернулся и открыл глаза. Он понял, что это сон: его наваждение очередной раз увлекло его грешную душу в те сферы, где ему быть теперь не положено и надо бы долго молиться, чтобы избавить себя от сладкой отравы. Ощущение волнующе-тревожной вибрации падения в собственное тело, распластанное на аскетичной белой постели, постепенно проходило.
…Молодой монах отодвинул головной убор и достал шкатулку. Она была из бересты, в виде сердечка. Шкатулка — величиной с две ладони. Подойдя к окну, он открыл ее. Сверху лежало маленькое мыльце в виде красного сердечка. Оно еще пахло парфюмерией, хотя прошло уже шесть лет… Дальше была открытка — очень хорошая ручная работа: прошитая по «стволу» стилизованная елочка с золотистыми, нарочито ослабленными стежками от ветки — к ветке с одной стороны — на другую, будто унизанными разноцветным стеклярусом гирляндами. Елочка по длине ствола складывалась пополам вместе с открыткой, словно пряталась от посторонних глаз. И этим была похожа на саму женщину, рукой которой внутри открытки, под елочкой было крупно и округло написано:
Вокруг Любви столпились люди:
Как разделить ее на всех?
По-видимому, так и будет
Неразделенною любовь.
На дне лежали ее письма, стихи и еще какие-то записи, перехваченные голубой ленточкой, и много конфетти, которое, когда он открывал коробку, взвилось вверх, словно только и ждало этой свободы и теперь приветственно салютовало ярко и радостно.