Плюшки Московские,
или
Таким голым меня ещё не видели…
Глава 5. Well, I am superstitious!
«Со времени смерти сына святой девы не было, вероятно, почти ни одного дня, в который кто-либо не оказался убитым во имя его» (Вольтер).
“And while I believe in God I have no use for organized religion” (Stephen King, “On writing”).
«Вообще говоря, все религиозные секты, опирающиеся на слова-призраки, стоят друг друга. Всё это просто разные формы сатанизма» (В. Пелевин, «Т»).
Многие, даже очень многие люди говорят мне, и этим порядком достали уже, что, по их мнению, я на кого-то чисто внешне очень смахиваю, но при этом называют для сравнения совершенно разные имена как известных, так и каких-то «левых» людей. Так вот, ребята! Больше всего, как мне кажется теперь, я смахиваю на писателя по имени Алексей Сергеевич Михеев. В этой книге – книге, где мысли высказываются напрямую и почти в той же самой форме, в какой они рождаются в моей голове, где нет нужды быть притянутым, порой почти «за уши», к сюжету, – Алексей Михеев больше, чем где-либо ещё, похож на себя самого, без прикрас. Впрочем, и мысли являются тут всего лишь порождениями сюжета жизни. Такой подход очень удобен для скорости, но имеет ряд недостатков, главный из которых – то, что моя «голая» откровенность может вызывать недоумение, неприятие и просто отторжение у того, кто является приверженцем иной точки зрения относительно некоторых спорных тем (как, например, религия). Что ж, пусть так, да только ведь чем старше я становлюсь, тем меньше смысла вижу скрывать позицию касательно некоторых аспектов Бытия, или же «подстраиваться» под кого-то, будь то сам Господь Бог или даже редактор. Другой вопрос, что настоящий писатель ничего другого и не может изобразить в произведении, кроме созидающей иллюзию маски своего сознания, надетой на продиктованный в основе своей Богом текст, выношенный окружающим культурно-историческим и нео-мифологическим фоном (именно этот феномен, уверен, имеет в виду Виктор Пелевин в романе «Ампир В», когда указывает на предпочтение роли «лошади Наполеона»), а все поправки редактора меня до текущего момента всегда полностью устраивали.
Кстати, сразу уж о пелевинском «Ампире» – разовью мысль, пока ещё помню. В романе вампиры – это носители т.н. «языка», который принимает за них решения, заставляя паразитировать на обычных людях (не вампирах). По мне, «язык» и «вампиры» здесь – такая же метафора творчества и творческих людей, как и «иные» у Сергея Васильевича (смотри одну из прошлых глав). Кандидаты в прототипы героев литературных произведений всюду кишмя кишат – это и есть потенциальные жертвы наших с вами вампиров. А язык… язык объединяет нас с прошлым. Пушкин, Достоевский говорили на этом языке. Употребляя те же слова, что и они, можно гарантировать бессмертие не только им, но и себе. Это понимал Бродский. Берегите язык! Не засоряйте его… Опять ушёл в нравоучительность. Необходимое вступительное слово сказано, этакий «визуальный дезодорант» – «смайл» (снова «Ампир В») предусмотрительно поставлен – теперь можно смело вылить себя в потоке бессознательного.
Эту главу мне хотелось бы выстроить как можно менее мозаично и эклектично, в более-менее хронологическом ключе, но философичность заявленной тематики провоцирует отдать предпочтение именно «вневременным», не столь привязанным к конкретному периоду моей жизни мыслям, по мере возможности лишь перемежая духовный опыт – физическим.
Начну с того, что каждому из нас, когда он лежал ночью в постели, в полной темноте и один, хоть раз в жизни, да лезли в голову пронырливые мыслишки о бренности всего сущего; о столь коротком сроке, отпущенном всем нам; о непрочности самого человека внутри отведённого ему срока, когда любые мелочи в лице, например, глупо упавшего со скалы Камешка или не вовремя заглянувшей в пещеру зубастой Твари могут иметь серьёзные последствия разной степени неприятности. Естественно, индивидуум оказывается настроенным на мысль о роке-фатуме-судьбе: ему кажется, что кто-то сверху предусмотрел все случайности и по каким-то своим, неведомым для простых смертных критериям поделил «кирпичики смерти» между всеми людьми, пометив каждого незримым для очей человеческих красным прямоугольником в круге с таймером, который ещё и тикает неслышно для человеческих ушей. Так он преспокойно и дотикает себе до «подъёма». Помимо очевидного и так у любой думающей твари подсознательного нежелания «просыпаться», я вижу корни первых поисков Бога в таких «ночных бдениях» в темноте. Не как раньше – метафорического Бога, служащего лишь в качестве олицетворения неподвластных примитивному (относительно нас, как это принято считать) разуму древних сил природы, но уже метафизического (по сути – реального), способного оказывать посильную (ему, всемогущему!) помощь на иррациональном уровне, не поддающемся разумному анализу. Ну не при свете дня же, в самом деле, люди до такого додумались?! Днём и так хлопот полон рот у того, кто чего-нибудь стоит: днём ты делаешь то, что боишься потерять ночью. Разумеется, если делаешь. Так называемые «пустышки» Богу не очень нужны, они лишь призваны создавать антиэнтропийный фон; служа в качестве сырья, легко варятся в будничной гречневой каше и куда легче задумывающихся людей отправляются к своим праотцам, когда приходит их срок. Самим им никакой Бог выше уровня поставленной свечи в церкви и пропетой там же молитвы не нужен в принципе: он вне сферы их интересов, за пределами досягаемости их мыслительного потенциала – как и всё то, что не связано напрямую с получением, бл*дь, выгоды. Собственно, в этом проявляются слепота и неумелость их мониторинга, ведь Бог суть лучший банк для сохранения душевного капитала: один час душевного общения с Богом без посредства церкви в лице батюшки приравнивается на рынке к двум составам, нагруженным свечками; наконец, Бог сможет наставить тебя на Путь обретения себя… правда, через самого Бога. Самый главный вывод, который вечное и божественное Оно поможет тебе сделать – это что жизнь сама по себе дороже денег. Именно жизнь, а не прозябание в душном во всех смыслах офисе, храме новейшего времени. После этого вывода лично для меня невозможно было бы работать каким-то… ну, скажем, каким-то менеджером. Многие же, напротив, вечно внутривенно потребляют готовый поп-продукт всяческих организованных религий – как новых, ещё робко ставящих галочки и раздающих награды за жертвы финансовому божку, то есть, в реальности, ещё более древних, так и насчитывающих в активе не менее миллиарда стуков лбом о предметы культа (совокупная их энергия, будь она направлена в соответствующее русло и подведена к нужному рубильнику, могла бы и правда вызвать рождение Бога живаго). О, вы бы видели, как я только что смачно чихнул! Вот вам, пожалуйста, ещё один, нелишний довод!
Пусть день до безобразия полон суеты, зато ночью… ночью всё совсем иначе. Ночью сама первозданная «мать-тьма» живой иллюстрацией стихотворения Андрея Вознесенского окружает всех, давая понять тем, кто ещё днём в этом сомневался, что она не только всё породила, но и, со временем, заберёт к себе во чрево. Умер ещё один день, брызнув закатной кровью. А скоро умрёт ещё один… ты!
Осознание данного факта стимулирует дорожить каждой секундой и не хуже бодрит, чем трагифарс о «расстреле» «петрашевцев».
Ночью… При той или иной степени интенсивности света собственного разума, наедине со своим внутренним миром и паранджой мироздания, человек может услышать голос свыше, а потом, с опытом, научиться настраиваться на радиоволну элитной «скорой помощи» в любое необходимое ему время.
Известно, что человек в этой жизни становится тем, кем достоин или кем хочет стать; со временем это отражается даже на внешности (имидж создаётся не только сознательной разработкой, но и напрямую под влиянием самого сознания, образа мыслей), плюс к этому огромный вклад привносит в имидж прижизненная, равно как и посмертная мифология – порою кумиры лепятся в буквальном смысле из грязи, для их создания сгодится всё, включая подтасовку фактов, прямую ложь… Но вера в себя и свой путь творит чудеса. Когда любой из нас пришёл в этот мир, он был никем – просто кусочком мокрой плоти. Некоторые до конца своих дней так и остаются, фигурально выражаясь, алчными кусочками чего-то-там-такого, не важно чего, гадящими да жрущими. А некоторые, как только полностью осознают себя, встанут на ноги и шагнут на избранный ими Путь – становятся воинами (фигурально говоря). Теперь они могут идти вперёд настолько далеко, насколько хватит духу. Таких людей много, но их не большинство. В целом, хотя пути и разнятся, большинство ищущих истину в иррациональной области поиска (в т.ч., в религии) находятся примерно на одинаковом уровне, заходят по своим тропинкам сравнительно одинаково далеко, что обуславливает равную или более-менее сравнимую степень привлекательности для потомков-последователей – поэтому религий так много, и они, пусть время от времени враждуя, вынуждены терпеть друг друга.
Если во что-то крепко верить, то это сбудется – по крайней мере, для верящего. Если он по силе духа не ниже среднечеловеческого уровня. А вот если верить на порядок крепче «среднего» человека, то можно не только увериться в осуществимости всех чаяний, но и заставить поверить в те или иные реалии и факты окружающего мира других. По сути, в этом отказе от восприятия объективной реальности за счёт органов чувств в пользу восприятия окружающего на основе некой априорной идеи, с которой индивид способен успешно противостоять любым доводам разума, и лежит терминологическая разница между «верить» и «веровать». Верующие даже не считают необходимым это скрывать – достаточно прочитать кое-что из Павла Флоренского, и это становится ясно как божий день.
Чем сильнее ты веришь (веруешь!) – тем для большего количества людей предмет твоей веры станет фактом объективной действительности, обретёт «плоть и кровь». По подобной же схеме осуществляются все «чудеса», «деяния святых апостолов» и прочее. Может быть, Бог и помогает-то в первую очередь именно тем, кто верит в него – верит в аллегорическую возможность помощи, идущей свыше, но никак не из жирного пуза посредника беседы с Высшим Существом.
И учтите, это важно: Бог не с тем, кто сюсюкает с ним, а с тем, кто со всей возможной смелостью идёт к раз и навсегда выбранной цели!
Когда ты молод, лежишь ночью один и учишься слушать Бога в своей голове (на самом деле, квартира Бога не там, она как раз там, где кончается весь широкий спектр формируемого сознанием мира), ты волен выбирать, посредством чего он будет общаться с тобой. Но не стоит тут говорить об авторитете вероучения, ибо дело вовсе не в догме, а в интуиции и уровне личностного развития.
Рекомендую запомнить, если наклонны всё-таки в этом мне довериться: только наедине с собой человек обретает Бога. В давке храма его не найти. Бог – охлофоб, он боится толпы… Обрядовый морок – извечный суррогат; разведённый химический порошок ягодного, мать его, «Yupi», разлитый в пустующие и вовремя не сданные в пункт приёма пустой душевной тары очередным олдовым «батл-хантером» бутыли из-под красного вина двухтысячелетней выдержки. В тесноте храмового «баттла», где сбились в кучку бактерии-богомольцы, или же между «великими» ветхими страницами всех «заветов» прошлого и будущего – негде разместиться апартаментам всеобъемлющего существа.
Ведь что такое, вообще-то говоря, «Бог»? Что мы о нём знаем? Чего не знаем? Знаем, что знать тут не надо, на этом сходятся и Павел Флоренский, и Виктор Пелевин, и ваш покорный слуга. Поэтому только в шутку я мог рассуждать следующим образом:
Бог любит троицу «Блестящих».
Бог ставит цены на бензин.
Бог ведь у нас – вперёдсмотрящий,
Хоть и в трёх ликах Он един.
Бог не пропьёт свои кокарды.
Бог не предаст своих друзей.
К Богу, ребята, все мы рады
Питать любовь с младых ногтей.
К Богу стремлюсь, когда хреново,
Или когда душа поёт…
Богу молюсь, когда другого
Не остаётся. Сразу льёт
Волна тревоги и предчувствий.
Я верю, что я Верю всё ж.
Моё шестое, что ли, чувство
Всё ж говорит мне: «Бог – не ложь!»
Вчера не спал всю ночь в раздумьях.
Сейчас зеваю, будто лев.
Но эти строки – не безумье:
«Гоб килев? Онрев, ад, килев!»
Подведу итог первой части главы: я за веру, но против религии. Могут возразить, что в этом заключена как раз моя религия. Но это возражение я считаю глупым, потому что, во-первых, можно вспомнить какую-то программу ТВ, где на обвинение атеиста верующим в том, что он «верит в отсутствие Бога», обвиняемый парировал, что в этом случае некурящий «курит отсутствие сигарет»; во-вторых, вся вера у меня сводится к простому убеждению – лишь только стоит убрать из Вселенной всё, что мы способны воспринять на практике или в теории, как останется что-то, о чём мы ведать ничего не ведаем, да и не можем ведать. Религии на этом «оставшемся» выстраивать одинаково и глупо, и преступно. Индивид способен вступать с ним в некое подобие иррационального общения исключительно на интуитивном уровне, точнее – это выбор средства общения осуществляется бессознательно, а само оно происходит при непосредственном участии разума. Вы продолжаете настаивать на термине «религия» как «вера»? Ну что же, раз так, то могу добавить ещё, что моя вера – это моя собственная совесть. Вот и весь Бог!
Заодно раз и навсегда резюмирую свою (оп-)позицию: вера имеет смысл, только если индивидуум верит абсолютно самостоятельно (это отнюдь не отменяет возможного интереса к духовным практикам и совокупному опыту других людей, и это также важно не забывать!), однако создать что-то великое мы способны, только когда тыл поддерживают ушедшие поколения, а на горизонте маячат в нетерпеливом ожидании получить заветную (!) эстафетную палочку коллеги всех грядущих поколений.
Человеческая жизнь, в любом случае, – тот роман, который пишут даже очень далёкие от литературы люди. Такой роман всегда интересен. Хотя бы тем, что люди пишут его не только в соавторстве друг с другом, но и с Богом – книга, на обложке которой указано такое говорящее имя, праимя автора лучших бестселлеров (стоит вспомнить хотя бы мега-хит «Мир»!), просто обречена на успех… Эх! «Эх!» в плане того, что читаю сейчас нового Пелевина и вижу, что его теософия поглобальнее будет, а моя звучит далёким эхом… Впрочем, это верно лишь отчасти, так что никакого криминала тут тоже нет. Итак, я продолжаю. Известно, что содержание романа «Наша жизнь» ограничено классицистическими единствами места, времени и действия, которые могут быть разрушены только наличием череды продолжателей (опять по-пелевински вышло). Вот вам фабула: мы приходим в этот мир, затем существуем мгновенную рабочую смену от утробы до трубы (крематория), или просто гроба (путь от утробы до утробы). Дальше? Всё, ваша смена окончена – следующий! Мёртвые не читают и не пишут. И не способны радоваться успехам своим из гроба, хотя могут предчувствовать их при жизни.
Днём мы окружены фолиантами объединённых союзнических войск «Святых Писаний»; их трактователи всячески пытаются затянуть нас в свои сети. Каждый аляповато выряженный Сусанин Ваня расхваливает свою пыльную тропку как единственный и кратчайший Путь к Богу, но стоит присмотреться к жирным выпирающим животам, джипам у церквей и хитрым глазам, как становится видно, что на самом дне душ у многих размещается не одна лишь только строка «in god we trust», но целый whole green buck, причём во множественном числе. На «ВНЛит»’е с нами работал молодой ученик какого-то духовного образовательного учреждения (а меня пугает тенденция тоталитаризации религиозного сознания православием и в обычных школах), в скором времени он готовился стать священником. Рядом с ним желательно было держать ухо востро, ибо сей «клептоманщик» хватал, подобно знаменитому «Скрипачу», всё, что под руку попадёт, не брезгуя: лентами скотча, ножами; даже (видимо, на всякий случай) ненужными ему на тот момент мотками с PLU. Это, разумеется, далеко не типичный представитель духовенства, однако единственный, которого сам знаю лично.
Хотя как-то я был свидетелем словесного «поединка из-за паствы» служителей двух различных культов – сцены отвратительнее я не припомню… Дело было в метро. Служитель собственной секты с паствой в полторы калеки (какой-нибудь «Фут-фетиш Богу»), мой бывший коллега по совместительству, схлестнулся в по большей части одностороннем поединке со «свидетельницей Иеговы». Как он её вычислил столь безошибочно и оперативно в почти «час-пиковой» толпе, для меня загадка. Видимо, по журналу, который она держала в руках… С «истинно-христианским» смирением коллега бросился в бой на даму и начал на весь вагон, смакуя скандал, угрожать и сулить кары небесные в связи с фактом запрета деятельности «СЕ».
Мадам никак не реагировала на его нападки, однако «улыбочкой» и решительностью взора выражала фанатичную готовность в нужный момент перейти, ежели будет надо, к «языку жестов». В то же время в её внешности я уловил также такое: «Говори сейчас всё, что хочешь, но наши когти, крепко впившиеся в христианский общак, тебе не вырвать!»
Из общественности никто не поддержал ни одну из сторон (я тогда вообще плохо «врубился» в ситуацию), и всё закончилось убедительной ничьёй.
Коллега звал в свою секту и меня. Просил 500 рублей, суля взамен, не скупясь на примеры красочных чудес, большие проценты напрямую из божественного банка. Обещал танцы, девушек и музыку. Девушек, впрочем, лишь для богослужений и плясок.
На сайте «www.demotivators.ru» (уже давно не только там) размещена работа автора Strix, на которой расположена композиция из двух изображений. На одном присутствует храм Христа Спасателя (подпись под ним – «стоимость постройки $ 200 000 000»), на другом – больной раком ребёнок (подписано: «стоимость лечения $ 50 000»). Под изображениями автор резюмирует: «4000 детских жизней. Ты готов заплатить такую цену за свою веру?» Когда я впервые увидел всю композицию, то понял, что у Strix получилось найти максимально адекватное выражение того, что я интуитивно ощущал по данному вопросу, но верной и отточенной формулировки чему самому подобрать не удавалось.
Не так давно с подругой собирались пойти в музей Цветаевой, но он, как выяснилось – к счастью, не работал (позже я сходил в него с Серёжей Павловским). А тогда, благо было не так далеко, мы с Лизой решили посетить музей Николая Рериха, в организации выставки работ родственника которого Лиза должна была принимать непосредственное участие. Про Рериха я знал лишь то, что он писал картины на древнерусские сюжеты; он отчасти путался у меня с Рюриком… Подруга знала много, она и предложила музей для посещения.
Выяснилось, что человеком Николай Константинович был крайне интересным. Недаром в честь его и членов его семьи, которые обладали совокупными широчайшими знаниями в различных областях, названа одна из малых планет Солнечной системы.
Итак, кто же такой был Николай Рерих? Основатель «Живой этики» – религиозно-научной концепции, объединяющей в себе элементы различных течений, стремившейся примирить науку и религию. Своё художественное творчество Николай видел лишь в качестве иллюстрации его же собственной концепции. Сами концепция и творчество производят сильное впечатление, но и мужество этого художника, философа и т.п. достойно уважения! Рерих и члены его семьи прошли в жутких лишениях громадные расстояния. Они обошли значительную часть мест, где издревле исповедуют различные восточные религиозные направления, что дало возможность аккумулировать громадный опыт. И в них было сильно стремление примирить Восток и Запад. Такие разные исторические персоны, как Марк Аврелий и Павел Флоренский, Исаак Ньютон и Николай Бердяев и т.д. объявлялись Рерихом и его сторонниками проводниками Космического Разума на Земле. Цель человечества, по мысли Рериха, – служение этому высшему началу, объединение с ним (лично мне сразу вспоминается Артур Кларк). Множество бюстов вышеперечисленных и других персонажей истории человечества выстроены в виде пирамиды в качестве своеобразной иллюстрации концепции «Живой этики».
На улице за музеем столь же эклектично и в то же время естественно сочетаются православная архитектура и пристройка буддийского типа. У последней в «лотосе» медитировала какая-то дама, жаждущая просветления…
В паре минут пешком от музея – храм Христа Спасителя («по-пелевински» – Христа Спасателя). На всякий случай застегнув джинсовку (скрыв, вероятно, «сатанинскую» на чей-нибудь придирчивый взгляд футболку «Креатора»), впервые переступил его порог. Там было весело: люди бились головой о стекло в религиозном экстазе; другие вставали на колени и целовали разные предметы сомнительной чистоты (особенно противно это писать сейчас, пока прохожу курс лечения от чесотки…). Бьющиеся вызывали еле сдерживаемую улыбку – я окрестил их «людьми-Нокиа» (выглядело, будто они подзаряжаются аки мобилы). У несколько других предметов культа стояли, соответственно, богомольцы другой категории – «люди-Сименс мобайл»… Началась служба. На нас чем-то брызнули неприятным. И мы ушли от греха (!) подальше. Закончили посещением «Макдоналдса», и я окончательно понял, что даже бездуховная суррогативная привозная глобальная пища мне милее в разы, чем напоминание о том, о чём почему-то никто кроме меня, как правило, не помнит. Ян Гус выступал против индульгенций и был сожжён. Почему этот и подобные факты не отторгают от церкви? Потому что людям присущ эгоизм. Они следуют за тем, что сулит выгоды, пусть и в загробном мире. И поэтому имена жертв церкви предаются забвению, кроме самых известных… Все знают имя французской героини Жанны Д’Арк, но далеко не все помнят о том, какая именно организация предала юную Орлеанскую деву смерти. Энергия душ невинно убиенных никуда не девалась, вот в это я верю!
Великий наш боец Фёдор Емельяненко (с ним о жизни беседовал сам Путин, принимая у себя) свою победу во втором раунде над Бреттом Роджерсом объяснял так:
«Во втором раунде я пытался действовать на разных скоростях: атаковать, клинчевать, атаковать, клинчевать – изматывать его. Смотря на него, можно заметить, что он терял концентрацию, уставал, а затем мне удалось подловить его на движении и отправить в нокдаун».
И тот же Фёдор стоял с массивным «гимнастом» перед объективами видеокамер и рассказывал, что эта победа – не его, а всех тех, кто молился у него на родине за победу. Где логика? Формально она такая: Бог внял мольбам и надоумил подловить на движении. Но такая логика меня не может удовлетворить, я не согласен жить под её гнётом. Пусть сто христиан ополчатся на меня в попытке нокаутировать, я не признаю, что между отточенными, выверенными в многолетних тренировках движениями опытного бойца и ритуалами внутреннего проговаривания определённых слов, осуществляемыми за чёрт-те сколько миль от места боя, есть некая мистическая связь.
В церкви мне просто нечем дышать, да ещё и брызгаются на меня, роботы-нелюди бесстыдно лбами стукают по поверхности непроверенной. Не моё, извините. На «Автозаводской» перед храмом кто-то написал на асфальте: «Вытри навоз с лаптей»… Иначе обстоит дело, когда, например, я иду по работе, а в уши мои плеер доносит звуки «Зова Теней» с магнитоальбома «Коррозии Металла», сменяя их на «Jennifer’s body» от «Hole». Тогда я внезапно понимаю, что с такими песнями не только можно жить, но и просто грешно не жить на все сто!..
Не стоит забывать и об обратной стороне теодицеи (мне, правда, несколько ближе фрейдодицея), с которой смог совладать Иов, так как Творец пас его непосредственно, в то время как нас он пасёт опосредованно – через церковь; в лучшем случае – через откровения в видениях и снах, но тут мы вновь сталкиваемся с риском впасть в ересь с позиции ортодоксального вероучения (кстати, «Orthodox Church» – это и есть православная церковь по-английски)…
Ну вот читаю я этого Павла Флоренского… И что же я там вижу? А вижу всё то же. Отказавшись от доводов разума, мы, возможно, придём к истине – считал Павел. Ему присуще желание снять и выкинуть светящуюся радужную корону Разума и смело прыгнуть в водоворот интуиции, причём благо бы собственной, так ведь нет, даже чуждой… Смело и глупо. Впрочем, недаром в «Подростке» Фёдора Михайловича есть такие слова:
«И разве он может женить меня? А может, и может. Он наивен и верит. Он глуп и дерзок, как все деловые люди. Глупость и дерзость, соединясь вместе, – великая сила».
В том же произведении Достоевского сказано:
« уголок Греческого архипелага, причем и время как бы перешло за три тысячи лет назад; голубые, ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце – словами не передашь. Тут запомнило свою колыбель европейское человечество, и мысль о том как бы наполнила и мою душу родною любовью. Здесь был земной рай человечества: боги сходили с небес и роднились с людьми… О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками; великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость. Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей…»
Гм… И этому «земному раю» и «Золотому веку» сам автор предпочитает хотя и не костёр инквизитора и меч крестоносца, но всё же христианство, которое привело к… чему?
А к тому, что сам он написал, не желая видеть той связи «заката» человечества с его, автора, убеждениями, что возникает в восприятии читателя:
« это заходящее солнце первого дня европейского человечества, которое я видел во сне моем, обратилось для меня тотчас, как я проснулся, наяву, в заходящее солнце последнего дня европейского человечества!»
Кстати, сквозной мотив и образ «заката» в этом произведении очень многозначен – сюда привязано и самоубийство Крафта, и появившаяся в душе главного героя «светлая надежда», и воспоминания об обещании быть «добрыми, прекрасными», данном Версиловым и его старшей сестрой друг другу в то время, когда Версилов готовился в университет. Сравните с моей трактовкой образа «заката» чуть выше: подобно предшественникам, я в чём-то наследую писателям прошлого, но всё же и иду своим путём.
Теперь, дорогой мой читатель, окунёмся в затхлое болото моей биографии.
Начну с начала не просто своей сознательной деятельности, которая фиксирует, выделяя его, собственное «я» в окружающем мире, но такой сознательной деятельности, которая и фиксирует себя в окружающем мире, и сам этот акт рефлексии архивирует и сохраняет на всякий случай в папке «Долгосрочная память» мозгового железа субъекта (в данном случае – меня). Что это всё означает? То, что речь пойдёт о моём втором детском саде, о котором я обмолвился ещё в прошлой главе. В этом саду я проводил не только дни, но и, порою, ночи.
Огороженная забором территория. Площадка для игр, но я не люблю быть с другими детьми – хожу по дорожкам садика и мечтаю, размышляю… Будучи маленьким пацаном, я поражался примитивизму взрослых, которые могли, как правило, думать только об одной теме, из-за чего их лексика к месту и ни к месту казалась мне переполненной бранными словами и целыми бранными синтаксическими конструкциями (последнего термина я, конечно же, не знал), а если и нет, то всё равно ужасающе ограниченной.
Впрочем, хотя я, аки философ-«от горшка два вершка», больше думал или просто отвлечённо фантазировал, чем делал что-либо (это верно до сих пор), плоды моих размышлений (отчасти) и умение выделять смешное (в основном) всё чаще становились доступными товарищам по садику – и вскоре здесь становится часто слышен смех, которым меня уже тогда награждают за остроумие.
Итак, как же развивались религиозные представления в моей жизни, и что способствовало их развитию…
Хотя в моём мозгу всё так же жива картина типичного дня в детском саду, некоторые эпизоды я помню особенно ярко. Нам – по шесть лет. Тёмными холодными зимними вечерами приходит старая нянечка. В противоположность мне, она рассказывает перед сном об ужасах войны, о которых знает не понаслышке. Девочки (помню точно – меня они тогда не интересовали; лишь с первого класса они станут музами и богинями, без которых жизнь не в радость, и для которых, по большому счёту, всё и делается… в саду я не знал абсолютно ничего о содержащейся в их и моих трусах Великой Тайне), мяукающие слова песенки о пленной девочке: «жгли ей губы алые», да «рвали волоса». Утро. Я смотрю с радостью в окно детсада, вижу пришедшую за мною мамочку… Впервые я очутился в этом саду, вернувшись с Азовского моря, где мы в 1988-ом отдыхали всей семьёй: я, брат, мать и отец. В тот год я начинал читать жюль-верновскую «20 000 лье под водой». Потом, классе в первом или втором, отец очень критиковал меня за «Тарзана» – так назывался прочитанный в то время многократно экранизированный цикл романов Э.Р. Берроуза (не путать с Уильямом Берроузом!), который способствовал формированию моих эстетических вкусов.
Вернувшись с моря и оказавшись в садике, я сравнивал длинный коридор, в котором было полно дверей по бокам, с вагоном поезда, с его убранством изнутри.
Обычно меня забирала мама, но иногда и отец. Так вот, о пробуждении сознания. Как-то мы с отцом ехали на автобусе. Разумеется, к тому времени я давно имел некоторое представление о внешнем мире и своём месте в нём (по моим наблюдениям, у современных детей благодаря компьютерам этот процесс начинается ещё раньше), но отец ни о чём подобном не догадывался, что меня отчасти веселило, отчасти – бесило. Впоследствии подобный феномен «недооценки» меня имел место минимум дважды (на самом деле, куда больше раз, ведь родителям вообще свойственно недооценивать своих детей): когда отец не верил, что я искренне смеюсь в сатирических и юмористических передачах, то есть что я понимаю там что-то, и когда он, пьяный, хотел заставить меня поверить, что он онемел и не может произнести ни слова – с помощью записок и больно толкаясь.
А в автобусе я трактовал надпись «Продукты» как «продук-ты», то есть: «Ты, батя, – продук!», чем привёл старика в восторг, и он начал рассказывать сказки, что это проснулось моё сознание. Однако интересно, что обыгрывание созвучий и разных значений обрело чрезвычайно важное значение в моём творчестве.
Чем мне запомнился детский сад? Тем, что там я впервые увидел перед своим мысленным взором двух людей, сидящих за столом и беззвучно обсуждавших мою судьбу. Они сидели не где-то ещё на Земле, и не просто в моей голове – нет, хотя это было чем-то вроде шизофрении, о которой я узнал из фильма «Сияние» по Кингу, но я верил, что просто вышел за пределы доступного разуму мира. И они управляли моей судьбой, уже тогда стремясь направить её в нужное русло. Они не говорили словами, но я понимал их довольно естественно и без посредства вербального способа коммуникации – как, мне уже не понять. Однажды они покинули мою голову. Куда они ушли, я уже никогда не узнаю…
…Я иду по территории детсада. Под ногами – листва и перышко вороны. Размышляю о том, получится ли из него сделать перо, которым пишут.
…Средние классы. Хожу по улицам, как всегда, погружённый в себя и ничего не видящий вокруг – я в плену своих фантазий полностью, там мой кислород, остальной мир не может пробиться сквозь толстое стекло этого аквариума для Золотой рыбки. И всё же… Замечаю странную закономерность в окружающем миропорядке: когда события оказываются приятными для вашего покорного слуги, мир предвосхищает их вороньим криком, а когда события чреваты членовредительством в самом широком смысле, до меня всегда предварительно долетает звук автомобильной сигнализации, оставляя время для принятия единственно правильного в данной ситуации решения. Отмечая стопроцентное попадание во всех случаях, до сих пор шагаю по шоссе жизни, не опасаясь за здоровье своей психики и просто следуя указателям на те кочки, которые предотвратят попадание в трясину. Вороны мне разрешили открыть этот язык общения с внешним миром. С внутренним своим миром я всегда договорюсь и так, без «ворон» и «сигналок» – не знаю, хорошо это или плохо, но моё внутреннее равновесие неподконтрольно никаким ударам судьбы. Пусть даже весь мой внутренний мир будет разрезан перочинным ножиком неудачной любви, снаружи я останусь невозмутимым, пока в моей душе остаются навсегда определённые железные жизненные ориентиры. Вот они: если на улице, как сейчас, резко закаркает ворона, то это означает положительное решение, а если, напротив, завизжит «сигналка» – отказываюсь от своих намерений. Отчасти со мной солидарны уже древние ахейцы: я был приятно поражён, что они тоже гадали по птицам… Хоть и по внутренностям, но тогда время жестокое было.
Проблема религии всегда меня интересовала. Ранние классы школы. Иностранные мультфильмы по центральному ТВ наподобие «Летающего дома», косящие под анимэ, склоняют детские души к христианству. Подобного толка брошюры в пионерском лагере. Крещение в 92-ом. Все крестящиеся, кроме меня – взрослые люди. Дама в ночнушке со скрипками. ДК фабрики имени Петра Алексеева и бесплатные книги «Путь к новой жизни» (Новый Завет): американские «конкистадоры» приехали разрыхлять почву… Сорокин в «Романе», мне кажется, пародирует Библию. Столб света. Первое соприкосновение с чудесным. Потом – вуз. Елена Анатольевна, о которой в числе прочих речь пойдёт в следующей главе, как-то сказала, что писателю нужна жена, которая будет с головой погружена в его творчество, чтобы поддерживала на раз и навсегда избранном пути. В отношении меня это глупо – я сам всех поддерживаю, а меня – Господь Бог собственной персоной, как бы тупо и непоследовательно для кого-то это ни звучало… или банально. Начитавшись Пелевина, я стал стихийным буддистом (фраза про буддизм из вещички Артура Кларка: «Из всех видов веры, какие существовали до прилета Сверхправителей, выжил лишь своего рода облагороженный буддизм – пожалуй, самая суровая из религий».), так же, как, начитавшись Белова/Шатунова, становился стихийным язычником, так называемым «родновером» (пока мужик не перекрестится, гром не ударит). Златояр помог отойти от этого дела. Атеизм, деизм… Вера в непривязанное к религии божественное начало, которое если и вмешивается в дела мира, то только так, как вмешивается в наши дела голос радио на кухне. Конечно, если это интересное радио.
Пятый курс. Прохожу спецкурс у Евгения Александровича Карунина, за глаза все называли его «Женечкой». Настоящий крестоносец в деле похода против «бесовского» тяжёлого металла. Я читал в его глазах, как он хочет меня убить за рюкзак «Арии», где при известной мнительности можно разглядеть «гимнастические аллюзии». Больше всего на свете он ненавидел рок- и металл-музыку, полагая, что подобные группы зашифровывают в своих произведениях сатанинские послания. Читая лекции, не глядя на меня, но очевидно для меня он не упускал малейшей возможности втоптать в грязь ненавистное ему музыкальное направление. Доставалось от него и празднику Хэллуин. Сам он играл на гитаре и пел нудятину в духе новой «Алисы»; ни в какое сравнение с Кинчевым он не годился.
На том же пятом курсе – лекция зашедшей христианки. Не советует читать постмодернистов. Тезис о том, что то, что не христианское, по сути – уже не талантливо. Конспектирую имена хулимых авторов, чтобы прочитать на досуге. Не прогадал ни с одним именем. Последний – Ерофеев с «Русской красавицей».
Напоследок. Лимонов пишет, какой он крутой мужик и автор, раз ездил на войну и убивал. Эдуард, конечно, человек авторитетный, но Бог – авторитет куда больший. Бога я увидел в глазах глухонемой девочки. Эти глаза живут в моей памяти и несут в себе вечный упрёк лимоновцам – один взгляд этой девочки с улыбкой для меня перевешивает с лихвой деятельность шестидесяти с лишним лет жизни Эдуарда. Однако сам Лимонов высказался о религии для меня очень интересно:
«Секрет существования человека состоит в том, что он задуман не как индивидуум, но как вид. А обеспечивает сохранность вида – семя. Как кораллы, громоздится человечество друг на друга, поколение на поколение. По сути дела человек должен был бы обожествлять семя – в семени его бессмертие. Вместо этого придуман на ближневосточном ландшафте некий тощий мертвец на кресте. Получается, что вместо жизни человек обожествляет смерть. На самом деле, семя – это чудо жизни» («Книга мёртвых»).