ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЗЕМЛИ
Фантастико-приключенческая
повесть
Глава 1
Мечта сбывается
Совершенно секретно.
Дервиш Минарету срочно. Объект прибыл. Установлено круглосу-точное наблюдение. Испытания ориентировочно через неделю. Ждем «Черного Циклопа».
Над входом покореженной тайфунами развалюхи красовалась но-венькая вывеска, на которой большими буквами было выведено слово «HOTEL». Слово было взято в жирные кавычки, они, кстати сказать, многое объясняли: в «отеле» имелось всего несколько комнат и маленькая столовая, дверь ее, разумеется, была украшена еще одной вывеской — RESTARAUNT — без кавычек. Кормили здесь, наверно, неплохо, но в такую жару есть совсем не хотелось, да и время было неурочное: часы я еще не перевел, они показывали без пяти десять, стало быть, дома, в России, давно уже позавтракали, а до обеда было самое малое два часа. Но дело даже не в этом.
Как говорил наш общий знакомый: сбылась мечта идиота. Она была не очень оригинальной, ибо практически любой нормальный человек хотя бы раз в жизни грезит о далеких жарких странах, о тропических островах и коралловых рифах. В годы моего пионерского детства и комсомольской юности мечта эта была почти неосуществима, армейская служба прошла на родной российской суше, позже я не был большим начальником или членом какого-нибудь важного общественно-политического органа.
В новые времена пришлось крутиться, вертеться и карабкаться, потому что открывшиеся новые возможности должны были подкрепляться финансовыми ресурсами. Наконец, ресурсы появились, но к тому времени я давно уже перешагнул тридцатилетний рубеж…
Как бы то ни было, она сбылась… Я сидел в ресторанчике «отеля», похожего на пэтэушную общагу, но этот «отель» стоял неподалеку от удивительно чистого пляжа, чей золотой песочек ласкали волны Тихого океана. Над песочком и частично над волнами простерли свои блестящие кожистые листья высокие пальмы. Несомненным достоинством пейзажа было также полное отсутствие асфальта, бетона, брусчатки, а иже с ними — трамваев, троллейбусов, автомобилей и даже мотоциклов с мопедами. В рамке распахнутого окна, как на экране телевизора, виднелись немногочисленные отдыхающие, некоторые из них барахтались в воде, другие неподвижно лежали на бамбуковых топчанах. Братья по разуму, такие же, как я, чудаки, предпочитающие суперотелям и многозведочным удобствам обаяние почти не тронутой природы.
Я сидел за столиком, прихлебывал пиво и думал о том, что главная моя задача на сегодняшний день — не напиться, не опошлить торжественного момента, не испоганить сказку, ставшую видимой, слышимой, осязаемой былью. Может быть, вообще не стоило сюда заходить? Но, с другой стороны, где-то далеко-далеко на севере остались сумрачные российские хляби, надоевшие хмурые лица, раздраженные голоса, проблемы, усталость и скверное настроение. А здесь было совсем по-другому — здесь было хорошо. Когда же нашему человеку хорошо, то непременно хочется, чтоб было еще лучше. Как ни крути «сбыча мечт» вполне достойна того, чтобы ее отметить.
Кроме меня, в душном ресторанчике находились еще несколько человек, если быть точнее — семеро, не считая смуглого, с блестящей кожей, бармена, который одновременно выполнял и обязанности официанта. За угловым, у распахнутого окна, столиком устроились две молодые женщины; сидевшая лицом к центру зала была из разряда «мне столько не выпить», она весело улыбалась и негромко, но оживленно говорила что-то своей подруге. Подруга молча кивала и вообще старалась не привлекать к себе внимания, но ей это плохо удавалось. Взоры всех присутствующих были прикованы именно к ней, голубоглазой блондинке в коротеньких шортах, которые при всем своем старании не могли скрыть удивительно стройных и поразительно длинных ног. Собственно говоря, именно на эти ноги беззастенчиво пялился бармен-официант, именно от них не могли оторвать восхищенных взглядов три аборигена-островитянина, таких же смуглых и блестящих.
Если бы (не дай Бог!) я был расистом-куклусклановцем, то и тогда, наверно, не смог бы удержаться от соблазна лицезреть это чудо природы — дивные ноги молчаливой блондинки производили совершенно одинаковое впечатление на мужчин любой расовой принадлежности, любой национальности и культурного уровня. Не был исключением и сидевший в углу крепкий парень в камуфляжной форме и огромных армейских ботинках на толстенной подошве. Судя по внешнему виду, человек он был нездешний — европеец или американец, определить точнее было невозможно, да и незачем. Здесь, вдали от цивилизации, это не имело никакого значения. Костюмчик, по правде сказать, выглядел слегка экстравагантно, но и это никого не волновало.
Вообще, в зале царила атмосфера сонливой расслабленности, все мы наслаждались покоем, неспешно потягивали купленные напитки и совершенно бесплатно любовались прекрасными ножками голубоглазой блондинки. За порогом заведения шумел прибой, кричали чайки, где-то вдали, у рифов, качался на волнах небольшой оранжевый катер…
Один из аборигенов, улыбчивый малый в видавшей виды футболке и стареньких, но довольно чистых шортах, подмигнул товарищам и бодро направился к дамам. При его приближении та, что сидела в углу, явно напряглась, хотя старалась не подать вида и по-прежнему щебетала что-то своей красивой молчаливой подруге. Кавалер остановился, слегка наклонился вперед и сказал что-то совсем негромко. Страхолюдина польщенно улыбнулась во все свои тридцать два ослепительно желтых зуба — видимо, она была рада любому проявлению мужского интереса. Однако, красотка не обратила внимания на энтузиазм подруги и открыла прелестный ротик. Лицо кавалера вытянулось, улыбка растаяла, он попятился, оглянулся назад и тотчас бесславно ретировался. Любовная схватка, не успев начаться, сразу же окончилась.
Парень в камуфляже, отхлебнув изрядную толику пива, открыто глянул на меня. Взгляд его говорил яснее всяких слов: теперь твоя очередь, пробуй, посмотрим, на что ты способен…
Я полагаю, что язык жестов, мимики и взглядов является древней-шим средством общения людей, и здесь, вдали от цивилизации, он наилучшим образом подходил к случаю.
Вообще, все люди делятся на две категории. Представители первой, наиболее многочисленной, поклоняются алгебре, в их жизни слишком много иксов, игреков и прочих переменных величин. Алгебраисты рвутся к власти, которая в любой момент может рухнуть; они стремятся к славе, имеющей обыкновение испаряться бесследно и безвозвратно; очень часто целью являются большие деньги, но так же часто они, деньги, внезапно меняют своих хозяев…
Люди другой категории взяли за основу жизни арифметику, то есть мир натуральных чисел, простых действий и бесспорных аксиом. Основные приоритеты: здоровье, семья, дети, внуки, чистая совесть, крепкий сон… Жизнь арифметиста скучна, но надежна, безошибочна, она наполнена высшим смыслом и почти не дает поводов к итоговому сожалению и раскаянию.
Превращение ретивого алгебраиста в умудренного опытом любителя арифметики происходит постепенно, в течение многих лет и десятилетий. Но иногда возможен революционный скачок, и скачок этот чаще всего случается в измененных обстоятельствах, в непривычной обстановке, не фоне величественной дикой природы. Человек осознает вдруг тщетность суеты, относительность материального благополучия, бесплодность страстей, которые изначально не могут быть вечными…
Да, да, я осознал это, как только выбрался из салона маленького самолетика, доставившего мое бренное тело на остров. Я чувствовал это, пока жадным взглядом осматривал окрестности, пока на сильно ломаном английском общался с хозяйкой «отеля», поселяясь в крохотную каморку на втором этаже. Здесь, в этой почти не тронутой цивилизацией глухомани, следовало забыть о суете, жить достойно, думать о вечном…
И чтобы адекватно ответить на вызов парня в камуфляже, я должен бы изложить ему все эти соображения. Но, во-первых, если он иностранец, то вряд ли сможет понять нюансы, и, во-вторых, я далеко не первый из тех, кто сошел с истинного пути по вине таких вот длинноногих красоток. Ладно, будем считать, что я отношусь к третьей категории — не достигших совершенства, но, безусловно, стремящихся к нему всей душой…
Лезть напролом глупо, прямым доказательством этого была явная неудача местного хлопца. Все правильно: именно так должна реагировать на беспардонные приставания порядочная женщина. Значит, нужна иная тактика. Главное: не спешить. Также можно использовать свою национальную принадлежность, ибо русский на захолустном тропическом острове встречается пока еще гораздо реже, чем западный европеец и, паче того, северный американец.
Парень в камуфляже чуть заметно подмигнул, подбадривая меня, в ответ мне пришлось слегка кивнуть головой, после чего я поднялся из-за стола и бодренько направился к барной стойке. Ага, это привлекло всеобщее внимание, и даже белокурая мисс (или миссис на отдыхе?) взглянула в мою сторону коротко, но довольно внимательно.
Бармен почтительно склонил голову и смиренно полузакрыл глаза, но толстенные его губы сложились в радостную улыбку. Понятно: торгаш и в тропиках торгаш, ждет, видимо, сверхщедрого заказа — а как иначе белый господин сможет привлечь внимание красивой леди…
— А водочки нет? — спросил я по-русски, громко и нахально, краем глаза наблюдая за реакцией красивой леди.
Сразу после этого парень в камуфляже вскочил с места и устремился в узкую дверку между фасадной стеной и баром — там, за этой дверкой, была кухня. Путь пролегал мимо женского столика, и страшненькая дамочка, разумеется, обратила внимание на почти бегущего военного, красотка же скосила взгляд на меня, и в голубых глазах, насколько я разбираюсь в древнейшем языке, стоял один вопрос: как одному человеку удалось короткой фразой вызвать такую бурную реакцию другого человека? Разумеется, я не знал ответа и требовательно смотрел на бармена, который непонимающе качал головой — похоже, он впервые видел русского человека.
— Айм рашен,— громко сказал я. Блондинка повернула лицо и уже неотрывно смотрела на меня. Чувствуя это, я продолжил так же громко и уверенно: — Ай вонт рашен водка!
Бармен беспомощно развел руками, радостная улыбка сошла с его толстых губ, и он посмотрел в сторону притихших соотечественников, словно ища у них поддержки и защиты.
— Есть, есть рашен водка! — закричал вбежавший из кухни парень в камуфляже. Я оглянулся — в руке его действительно призывно светилась бутылка явно российского происхождения.
— Земеля! — радостно простонал он и раскинул руки, чтобы обнять меня. Я не разделял этой радости — стоило ли забираться в такую даль, чтоб нарваться на соотечественника с бутылкой водки? — но деваться было некуда, и мне пришлось «изобразить радость».
Землячок увлек меня за собой и почти насильно усадил за свой столик. Бармен моментально вник в ситуацию и уже нес чистые стаканы.
— Я ведь один не пью,— объяснял камуфляжный парень.— Третий день сижу за столиком, а она, родимая, тоскует в холодильнике. Разве это справедливо? Ну, за встречу!
Он торжественно поднял вполовину налитый стакан.
— Может, познакомимся? — предложил я и, не дожидаясь согласия, представился: — Алексей Евсеев, Российская Федерация.
Парень захохотал, водка в его стакане закачалась, но не сильно.
— Молоток, Леха! — радостно закричал он.— А меня Ванькой зовут, в смысле, Иваном. Ну, за знакомство!
Пить не хотелось, но деваться было некуда, и я выпил. Красотка, повернув лицо, все так же смотрела в нашу сторону. Впрочем, все присутствующие смотрели в нашу сторону, почти во всех взглядах читалось восхищение, и это немудрено — на чемпионате мира по синхронному опрокидыванью стаканов мы с моим новым знакомым, безусловно, могли войти в тройку призеров.
— Эх, огурчика бы соленого,— помечтал он.— Ладно, закусим бананом… Молоток, Леха! Как ты ее, а!
— Кого?
— Ладно, брось прикидываться! Я к ней два дня клеился, косил под янки на спецзадании — бесполезняк! Даже глазом не ведет. А ты вон как лихо: айм рашен — знай наших! Давай-ка, земеля, милый ты мой, за Россию, за великую нашу родину, которая всегда и везде в каждом русском сердце!
Здесь, в далекой чужой глухомани, тост не казался напыщенным и высокопарным, как это было бы дома, в России, и мы, поднявшись на ноги, торжественно выпили за великую родину. Воистину, пусть твердят: — уродина, а она мне нравится! По мере того, как благословенная влага растекалась по жилам, далекая родина, а иже с ней и вся вообще жизнь нравилась мне все больше… На Ивана вторая доза произвела иное действие: он притих, погрустнел, о чем-то задумался.
— Ты как здесь? — спросил я, чтоб отвлечь его от мыслей, которые могли быть не вполне приятными.
— Спецзадание,— бестрепетно признался он, и я засмеялся, оценивая чувство юмора моего нового товарища. Иван вскинул взгляд, в котором ощущалось некоторое удивление, потом кивнул головой.— Серъезно, братан, без всяких шуток. Ребята из лаборатории по изучению океанских глубин приехали сюда, чтоб испытать новый аппарат, а я у них охранником. Господи, да кому они нужны со своей каракатицей? Есть еще трое наших, из охранки, но они рыбу ловят на соседнем острове. А мне Петр Иванович сказал: не вертись под ногами, не мешай работать серьёзным людям. Они же, товарищи ученые, на работе ни-ни, правильно? Вот и кукую в скверном кабачке, а здесь даже выпить не с кем. Если бы не ты… — Иван как-то разом ободрился и снова похвалил меня: — Молоток, Леха! Кстати, а ты чего тут делаешь?
— На отдыхе.
— Это хорошо,— одобрил он.— Считай, что тебе повезло. Тихо здесь, спокойно, для отдыха самое то. Лишь бы тайфуна не было.
— Будем надеяться.
Иван кивнул и внезапно сменил тему.
— А на эту моль белобрысую,— он пренебрежительно кивнул в сторону красотки,— плюнь три раза, все равно ничего не выйдет.
— На какую моль?
— Опять за своё! — укоризненно воскликнул он.— Ты, часом, не актер? Если так, то тебя зря держат в театре. Видел я, как ты на эту спирохету пялился… Только зря все это. Таких красоток я знаю наизусть. Они кайф ловят с того, что клевых пацанов в сети затаривают. До тех пор мозги пудрят, пока у клиента крышняк с места не тронется. Что-то вроде спорта. А для любовных утех таскают с собой подруженцию типа этой вон зубастой…
Он опять кивнул в сторону женского столика.
— Бог простит,— смиренно сказал я.— Он, говорят, добрый. А я, Ванюша, приехал отдохнуть от работы, суеты, проблем, ну, и, конечно, от женщин.
— Вот и славно! — обрадовался Иван.— Вот и отдохнем. Двигай сюда стакан!
Под бананы и разговоры мы допили водку, и я предложил прогуляться по берегу. Однако, мой новый знакомый, сославшись на жару, предпочел остаться в ресторанчике. И он, конечно, прав, таскаться по пляжу в хэбэ и луноступах — удовольствие явно ниже среднего…
Выбравшись наружу, я пересек утоптанную площадку перед крыльцом, немного постоял в тени ближней пальмы, миновал горячую полосу пляжа и вышел к самой воде. Спокойные, незлые волны лениво подкатывались к ногам и с влажным шумом отползали назад. Их мерный плеск усугублял вызванное водкой легкое головокружение, мягко усиливал приятное мозговое несоответствие, яркие блики вынуждали прикрывать глаза… Барахтаясь в реке Жизни, мы не ощущаем ее течения; крутясь, пробиваясь, выгадывая, не замечаем прохлады и сладости жи-вительных струй. И только остановка, отвлечение от суеты, позволяют почувствовать, какое же это счастье — жить, стоять на краю земли, слушать неумолчную песнь Океана, бескрайнего и бесконечного, как само время…
В неумолчную песнь Океана беспардонно вплелось тарахтенье двигателя внутреннего сгорания. Я открыл глаза и, проморгавшись, увидел, что к пляжу, слева от меня, причалил оранжевый катер, на днище которого были навалены баллоны, маски, ласты и прочий подобный спортинвентарь. За рулем сидел хорошо накачанный загорелый мужчина, вероятно, инструктор по подводному плаванию. Заглушив движок, он выбрался на песочек и призывно махнул мускулистой рукой. На призыв прибежал откуда-то совсем слева, из-за благоухающего цветника, средних лет мужичонка с прореженной макушкой, пивным животиком и волосатыми ногами. Справа, от бамбуковых топчанов, притащилась улыбчивая тетка в полосатом, туго набитом купальнике. Легонько скрипнула дверь, я оглянулся и увидел, как из «рестараунта» вышла на своих длинных ногах красотка («белобрысая моль»), следом за ней показалась подруга-страхолюдина. Сопровождал дам — кто бы мог подумать! — охранник Иван собственной персоной.
Пока троица добиралась до берега, пузатый мужичок и тетка в ку-пальнике забрались в катер. Тренер шагнул в мою сторону, радушно улыбнулся и спросил что-то, кажется, по-английски. Похоже, предлагал принять участие в погружении около рифов. Я покачал головой и неспешно двинулся вправо, в сторону видневшегося вдали зеленого мыса. Там, на другом конце длиннющего пляжа, навстречу мне вышагивал человек в майке и шортах.
Через малое время меня окликнули, я остановился и оглянулся.
— Леха! — кричал Иван.— Давай без обиды! Ты же сам сказал, что приехал отдохнуть от женщин! А я от них не устал! Да и что зря добру пропадать!
Я засмеялся, пожал плечами и продолжил свой путь.
— Вот и ладненько! — крикнул вслед Иван.— Молоток, Леха!
Сразу после этого тяжелые ботинки загремели по металлической палубе. Тренер что-то сказал, все, кроме Ивана, засмеялись, через несколько секунд взревел двигатель, и компания отчалила.
Почему-то расхотелось идти к далекому зеленому мысу, я остано-вился, сел на горячий песок и стал бесцельно наблюдать за катером.
Глава 2
Великий Куст
Совершенно секретно.
Минарет Дервишу срочно. Продолжайте наблюдение за объектом. «Черный Циклоп» вышел в срок и прибудет без опоздания.
Вот уж действительно — мир тесен. Не знаю, кто сказал это первым, но он был совершенно прав. Еще раз убедиться в этом мне довелось, когда шагавший по кромке пляжа далекий человек приблизился. Случайно взглянув на него, я замер, обомлел, протер глаза и вскочил на ноги. Впрочем, картинка не могла быть реальностью, поэтому я снова сел и даже отвернулся. Во-первых, каждый… почти каждый человек имеет двойника или даже несколько очень похожих на него экземпляров человеческой породы. Во-вторых, я где-то читал, что перемена часовых и климатических поясов иногда становится причиной глюков, легких сдвигов по фазе и прочих временных отклонений от нормы. В-третьих… Я резко оглянулся — прямо на меня шагал Петька Кустов, или Великий Куст, мой бывший одноклассник, с которым мы не виделись лет двадцать. Я присмотрелся очень внимательно, и чем дольше я смотрел, тем меньше оставалось сомнения — это был он!
За два десятилетия Кустище, естественно, изменился, но не очень сильно. Конечно, неумолимое время сделало свое дело — на некогда гладком и румяном личике появились приметные складки-морщинки, густые волосы начали редеть, освобождая место юной лысинке, и во всем облике друга детства чувствовалась уже некая пожухлость, потертость и непреодолимая бэушность. Но фигура — суховатая, неуклюжая, слегка сутулая, — осталась почти без изменений, пытливые глаза по-прежнему зорко и внимательно вглядывались в окружающий мир, все так же импульсивно дергались руки, по-пионерски готовые энергичными движениями подтверждать изрекаемые хозяином доводы.
Научная деятельность Великого Куста, тогда еще Кустика, началась в третьем классе нашей поселковой школы. Помнится, он пытался изготовить пластмассу, смешивая для этого измельченный сухой творог и негашеную известь. Провал эксперимента объяснил разницей между весовыми и объемными частями (кажется, надо было брать весовые), а также низким качеством местного творога.
В четвертом классе Кустиком овладела страсть к водной стихии во всех ее проявлениях. Поначалу была освоена территория обнесенного забором свиного загона, который, будучи залит вешними водами, превращался в озеро правильной прямоугольной формы. Кустик додумался сколотить плотик и торжественно курсировал вдоль и поперек покоренной акватории, чем вызывал законную зависть пацанов, коротавших время на покатой крыше свинарника. Потом Кустик надоумил зрителей последовать его примеру, и вскоре в поросячьем океане разгорелись настоящие морские баталии.
В шестом классе неутомимый Кустило организовал экспедицию на противоположный берег пруда, который в то благословенное время имел весьма приличные размеры; длина водоема составляла более восемнадцати километров, ширина — около трех. Предприятие трудно назвать героическим, если бы не одно обстоятельство: гарантийный срок эксплуатации найденной в кустах лодки вряд ли превышал двадцать пять минут. К тому же, когда переполненное отважными мореходами судно достигло средины пруда, поднялся сильный ветер, вызвавший нешуточное волнение; через малое время выяснилось, что днище имеет сильную течь; один из гребцов, взволнованный этим неприятным из-вестием, упустил весло, пришлось выламывать скамейки, которые неунывающий адмирал именовал банками…
Он много читал о морских путешествиях, о знаменитых яхтсменах и их одиночных кругосветках, в разговорах сыпал названиями корабельных снастей, живо рассуждал о ветрах и течениях.
Когда мы учились в девятом, кумиром адмирала стал Жак-Ив Кусто. Поначалу поразило почти полное созвучие фамилий, некоторые из нас были склонны видеть в этом перст судьбы. Телесериал о подвигах великого француза тогда еще не появился, все сведения черпались из книг, журналов и газет. Природная пытливость позволяла Кусту добывать информацию, казалось, прямо из воды, около которой он проводил много свободного времени. Мы даже подозревали, что где-нибудь в укромном сарайчике строится из подручных средств (бочки, ведра, водо-сточные трубы) деревянная субмарина, но новоявленный Ихтиандр, к счастью, ограничивался маской для подводного плавания.
После выпускного вечера с брызгами шампанского и пеной тополиного пуха мы какое-то время не виделись и встретились только во время прохождения военкоматовской комиссии — помнится, у Петьки выявились какие-то проблемы со здоровьем. Потом Великий Куст исчез из моей жизни, и вот через двадцать лет я вновь увидел его сутулую фигуру на фоне непостижимо прекрасных и величественных океанских вод.
— Привет! — воскликнул я радостно. Великий Куст посмотрел на меня с явным непониманием и некоторым подозрением. Он даже не пытался «изобразить радость», как это бывает со мной, когда я не могу вспомнить имя некогда знакомого человека, но чувствую, что он, этот неузнаваемый мною прежний знакомец, хорошо меня знает. Нет, Кустило не только не узнал школьного товарища, но и смотрел на меня вопрошающим взглядом золотой рыбки — чего тебе надобно, старче?
Неужели мой внешний облик настолько переменился?
— В транссексуалы записался? — спросил я без улыбки и тут же пояснил: — Раньше был кустом, а теперь стал деревом.
В петькиных глазах проблеснуло удивление, через пару-тройку секунд сменившееся радостным изумлением — он, наконец-то, меня узнал. ЧиТэДэ, как говорил наш учитель геометрии,— «что и требовалось доказать…»
— Леха! Ёо-кэ-лэ-мэ-нэ! — завопил Великий Куст и беспорядочно замахал длинными руками, приноравливаясь обнять старинного друга. Вскоре это ему удалось, и он облапил меня, согнувшись при этом крутой дугой, ибо ростом я, прямо скажем, явно ему уступал.
— Прости подлеца,— бормотал Кустик растроганно,— не узнал, долго жить будешь. Да просто не ожидал встретить тебя в этой дыре…
Он отстранился, придирчиво оглядел меня пытливым взглядом и удовлетворенно кивнул головой, после чего подвел итог:
— Хорош, ничего не скажешь. Какими судьбами в здешних краях?
— На отдыхе,— скромно ответил я, скромностью своей стараясь не выпячивать тот факт, что мое материальное положение позволяет прошвырнуться по далеким континентам и на недельку осесть в дикой тропической глухомани. Потом до меня дошло, что ведь и Петька находится сейчас в той же географической точке, значит, и он может себе позволить… К счастью, Великий Куст не обратил внимания на нюансы, тем более, что мой взгляд выражал искреннюю радость и неподдельный интерес к его персоне.
— А ты как здесь? — спросил я в свою очередь.
— Экспедиция,— сказал он просто, без выпендрежа.— Я, Леха, занимаюсь изучением морских, вернее, океанских глубин. Такая, брат, работа.
— А, так это ты Петр Иванович! — я засмеялся и хлопнул его по костлявому плечу.— Наслышан, наслышан…
— От кого? — изумился Кустище.
— Да есть тут гражданские лица… в военной форме.
— Иван? Кстати, я иду как раз за ним.
— Опоздали, гражданин начальник. Ты за ним, а он за ней…
И я показал рукой на оранжевый катер. Гражданин начальник неопределенно хмыкнул, но ничего не сказал, лишь махнул длинной рукой.
— А что мы, собственно, стоим? — спросил я.— Думаю, самое время заглянуть в заведение и достойно отметить встречу. Ты знаешь, я чертовски рад!
— Да, да! — горячо согласился Великий Куст.— Просто удивительно, как все здорово получается. И ты, конечно, прав — это надо отметить. Но в заведение мы не пойдем, потому что есть способ лучше…
Он снова махнул рукой, приглашая следовать за ним. Мы дружно двинулись вдоль кромки прибоя в сторону дальнего мыса, поросшего густой растительностью. Кустище сразу же начал говорить, но я, признаться, слушал не очень внимательно, потому как с непривычки сознание мое постоянно рассеивалось, а глаза легкомысленно разбегались в разные стороны. Слева рокотал прибой, за которым зеленоватая, в ярких бликах, зыбь лениво покачивала головы немногочисленных купальщиков, а далее, чуть поодаль, пенились коралловые рифы, узкой полосой тянувшиеся вдоль берега на одинаковом расстоянии от него. Возле пенящейся этой полосы болтался на волнах ярко раскрашенный катер, из которого по команде инструктора смешно вываливались любители подводного плавания. За рифами расстилалась голубая бескрайная ширь, которая где-то очень далеко почти незаметно переходила в такое же голубое и бескрайнее небо.
Справа, на удивительно чистом песчаном пляже, нежились под полосатыми зонтами также немногочисленные отдыхающие, среди которых наблюдались такие экземпляры, вернее, экземплярши, что мне приходилось перекашивать глаза в сторону океана. В противном случае взгляд мой (я сам это чувствовал) становился таким блудливо-масляным, что было нестерпимо стыдно перед самим собой за собственную же моральную распущенность (или аморальную активность, хотя это, наверно, одно и то же).
А Кустик с безмятежностью третьеклассника отмерял журавлиными своими ногами метр за метром и, не обращая внимания на загорелые прелести пляжных русалок, увлеченно рассказывал о своей экспедиции. Из слов, которые мне удалось услышать, следовало, что в лаборатории, которой заведует (поздравляю!) бывший корсар поросячьего моря, изобрели доселе невиданный и даже неслыханный аппарат для погружения в самые заповедные уголки Посейдонова царства. Куст, дорвавшийся до свежего слушателя, вдохновенно бренчал языком о какой-то сверхпрочной керамике, о новых сплавах, о суперсовременных тех-нологиях, о том, что гораздо легче добыть из морской воды кислород, чем выбить из начальства деньги на организацию испытаний… Давно зная натуру Кустика, я с легкой печалью подумал, что если не удастся найти благовидный предлог, то весь остаток дня придется терпеливо слушать нескончаемый треп о крабах, медузах и морской капусте.
Мы обогнули поросший зеленью мыс и оказались на небольшой площадке, по периметру которой расположились несколько домиков, покрытых пальмовыми листьями и слегка похожих на сараи; с трех сторон на домики-сараи и на весь укромно-уютный уголок активно напирала буйная тропическая флора. С четвертой стороны, то есть со стороны Тихого океана, имелась крохотная бухточка, в которой осанисто покачивалась… покачивалось… по всей видимости, покачивался тот самый глубоководный аппарат, о котором Кустович тарахтел всю дорогу.
Чудо-субмарина интенсивно-оранжевого цвета по форме напоминала летающую тарелку, но только сдавленную с боков, как если бы энлэошная посудина аккуратно, но сильно врезалась в земную твердь и поменяла свое круглое очертание на овально-продолговатое. Еще эту металло-керамическую посягательницу на честь морского царя можно было бы сравнить с шляпой, поскольку нижняя, подводная, часть не просматривалась, но два мощных прожектора на макушке покорительницы глубин делали ее похожей также на светло-пунцовую от смущения лягушку. Внутри стыдливой лягушки что-то шуршало и постукивало.
Совершенно секретно.
Дервиш Минарету срочно. «Черный Циклоп» прибыл на место. Ждем указаний.
— Веня! — призывно закричал Великий Куст.— Полундра! Свистать всех наверх!
Внутри кто-то запыхтел, вскоре из раскрытого люка начала выдви-гаться сизая гладко-выбритая макушка, венчавшая голову того, кто был назван Веней, и сразу после этого на свет явилось лицо человека без определенного возраста. Лицо было обычным, непримечательным, таких много у всякого перекрестка, в каждом трамвае-троллейбусе, на любом базаре-вокзале. Как правило, подобные фейсы ничего не выражают, поэтому, наверно, они и не запоминаются.
— У нас гость! — радостно и немного даже хвастливо сообщил Великий Куст. Продолжая ничего не выражать, Веня выбрался наружу, спрыгнул на песочек и молча подал руку. Едва я успел назвать свое имя, как рука была отнята обратно и спрятана за спину.
— Это надо отметить,— радостно и как бы слегка извиняясь сказал Кустик. Веня молча кивнул и направился к ближнему домику. Мы медленно двинулись следом.
— Похоже, ты скрываешь от меня его подлинное имя,— негромко сказал я, когда крепко сбитая фигура моего свежего знакомого скры-лась за дверью бунгало сарайного типа.— И зовут его не Веня, а Герасим.
— Нет, он не глухонемой,— возразил Великий Куст.— Кстати, именно Вениамин уговорил спонсоров оплатить расходы экспедиции. Представляешь, он им сказал, что с помощью нашего аппарата можно отыскивать и поднимать на поверхность сокровища затонувших кораблей.
— Сказать легко,— философски изрек я и выжидательно посмотрел на враз поскучневшего командора.
— Ну да, да,— нехотя отозвался Куст.— Придется для отмазки на обратном пути пошарить по дну, поискать каких-нибудь амфор, что ли… Ерунда! Главное, мы добрались до острова, который расположен сравнительно недалеко от очень глубоких океанских впадин. И скоро, совсем скоро мы сможем погрузиться в такие бездны, что страшно даже подумать…
Совершенно секретно.
Минарет Дервишу срочно. Действовать по обстоятельствам. Операцию не затягивать.
И тут меня осенило! Мама мия, папа римский! К моменту озарения мы уже вошли внутрь и уселись на пыльных циновках (а может, цыновках?) рядом с каким-то ящиком. На ящике была расстелена в далекой «Роспечати» приобретенная газетка, на ней разложены местные кокосы-бананы, а рядышком скромно притулились одноразовые интернационально-пластиковые стаканчики, с трех сторон почтительно окружившие стеклянный, явно в московском «Гастрономе» купленный сосуд с влагой несомненно российского происхождения. И когда мы выпили по первой — за встречу! — я сразу взял быка за рога.
— Командир! — сказал я так, словно обращался к таксисту.— До рифов не подбросишь?
— То есть? — Кустидзе уставился на меня, как питекантроп на транзисторный приемник.— До каких рифов?
— Понимаешь, дружище…— начал я, но тут послышалось характерное бульканье благословенной влаги, разливаемой по сиротливо опустевшим стаканчикам. Да, Вениамин и вправду парень хоть куда, он, похоже, привык делать все основательно и, главное, вовремя. Кустило прав — этот парень намного лучше тургеневского дворника. Мы снова выпили и закусили тем, что послали местные боги.
— Понимаешь, дружище,— сказал я и покосился на Веню. Тот равнодушно жевал банан, всем своим видом выражая согласие послушать мои дальнейшие объяснения, которые, разумеется, я сразу же продолжил: — Есть тут одна русалочка, но не каменная, как в Копенгагене, а вполне живая и очень даже симпатичная. Я ее сразу приметил, у меня на такие дела глаз наметанный. Кстати, Петруша, ты как насчет женщин?
— Нормально.— Кустинский слегка пожал плечами, продолжая чего-то не понимать.— Но я не понимаю, при чем здесь…
— Объясняю! — торжественно провозгласил я.— Вышеупомянутая русалочка, как я заметил, входит в группу аквалангистов-любителей, которые ежедневно погружаются под воду неподалеку от рифов, вероятно, для того, чтобы осмотреть их, рифов, достопримечательности. Теперь представь картиночку, достойную пера: русалка в маске и ластах любуется буйными зарослями морской капусты, а в это время из океанской пучины поднимается твоя гениальная скороварка, ты, как самый главный, сидишь за рулем, а я выглядываю в окошечко и посылаю девице воздушный поцелуй. Девица, естественно, обалдевает, мы тихо-мирно-спокойно-достойно-благородно скрываемся в бездне, а ве-чером на местной дискотеке… Ну, ты понимаешь, что после такой «случайной» встречи мои акции сильно поднимутся в цене.
Мой друг некоторое время сидел молча, остановив пытливый взор на маленьком ворохе банановой кожуры. Наконец, взор этот сдвинулся с места.
— Во-первых, не в окошечко, а в иллюминатор,— заговорил Великий Куст.— Во-вторых, не скороварка, а уникальный аппарат для сверхглубоких погружений. В-третьих, мы занимаемся наукой.— Он посмотрел мне в глаза взглядом честного человека, для которого дело превыше всего.— Понимаешь, дружище…
И тут Веня снова забулькал. Ага, кажется, я начал понимать алгоритм действия магической фразы — через раз… А вот на создателя железной улитки венино бульканье произвело непонятное мне действие.
— Хорошо, хорошо! — вскричал Кустище и для вящей убедительности вскинул руки с растопыренными пальцами, словно защищаясь от Вениамина, хотя тот невозмутимо выжимал капли из осушенной бутылки. Похоже, за долгие годы совместной работы эти люди научились понимать друг друга без слов. Мы снова выпили.
— В крайнем случае,— примирительно заговорил Кустик,— спишем на поиски подводных кладов.
Я послал благодарный взгляд в сторону Вени, который все больше мне нравился, но молчаливый собутыльник равнодушно жевал очередной банан. Кстати, бананы здесь очень вкусные, не чета тем, что продаются в наших торговых точках.
— Когда прикажете подавать такси? — спросил Петька. Он заметно захмелел, глаза возбужденно блестели, на щеках сквозь загар проступил легкий румянец. Я назвал примерное время и добавил: — Там есть еще одна, тоже ничего, если хочешь — познакомлю…
Мы посидели довольно долго, поговорили о том, о сём, вспомнили прошлое. Веня вытащил еще одну посудинку, но было слишком душно и жарко, чтоб продолжать сие пагубное занятие, поэтому решили оставить дозу до другого случая.
Глава 3
Бездна
Я никогда не страдал клаустрофобией и не понимал, как можно бояться замкнутого пространства. Детство, проведенное на улицах и дворах Белой Росстани — тихого, глубоко-провинциального поселка — не давало возможности зацикливаться на такой ерунде. Нашим энергичным играм сопутствовала постоянная необходимость забиться в немыслимо-узкую щель, спрятаться в зарослях чердачной паутины, укрыться в собственноручно вырытой пещере, и все это для того, чтоб не быть «убитым», пойманным, замеченным и т.д. Мы не только не знали самого слова «клаустрофобия», но и не подозревали, что в душе человека может возникнуть состояние, этим мудреным словом обозначаемое.
Но именно это состояние приготовилось овладеть мною, как только я забрался внутрь петькиной супер-лягушки. Нет, поначалу все было нормально: раза три стукнувшись о какие-то железки, я добрался до места исследователя.
— Пристегнись! — строго сказал командор, неуклюже вползавший в узкий люк подводного аппарата. Смешно — тоже мне, ралли Париж-Дакар… Угнездившись в кресле, я выглянул в круглое окошечко… простите, в иллюминатор. За толстым слоем оргстекла светило солнце, блестела качавшаяся у берега вода, безмолвный Веня еще более безмолвно, чем обычно, топтался на промытом волнами песочке, а за его широкой спиной неслышно колыхались листья, цветы и колючки буйной тропической флоры. Пряные запахи джунглей явственно ощущались даже здесь, внутри нагретого солнцем корпуса, среди множества всевозможных металлоизделий, и это успокаивало.
Налюбовавшись весьма содержательной картиной забортной жизни, я перевел взгляд на внутреннее убранство чудо-кастрюльки, в которой мне предстояло погрузиться в океанские глубины для свершения очередного подвига во имя очередной любви. Убранство это выглядело гораздо менее презентабельным, чем внешний дизайн, и состояло, в основном, из разноцветных проводов, тускло мерцающих трубок, кнопок, тумблеров, рукояток и прочей технической дребедени, в гущу которой были чудом втиснуты два узких кресла для размещения водителя-руководителя и пассажира-исследователя. Здешнюю мебель совершенно невозможно отнести к разряду мягкой, об этом через пару минут сигнализировала аръегардная, пониже спины, часть моего бренного тела. Неизбывный российский парадокс: изобрести уникальный аппарат можем, а «подушечку подклядывать», по выражению известного юмориста, не научились… Но водителю-руководителю приходилось гораздо хуже — Великий Куст с его фотомодельным ростом был вынужден еще и сложиться почти пополам, хотя это, похоже, совсем не мешало ему вести плановую подготовку к незапланированному подводному полету. Впереди, за узкой согбенной спиной, что-то щелкало, зуммерило, начинало тихонько завывать, и всякий раз командор бормотал какие-то непонятные слова, словно отдавая устный отчет о собственных действиях. И вот тут я заметил, что узкая согбенная спина загораживает мне вид на еще раскрытый люк субмарины; это маловажное обстоятельство вызвало где-то внутри, под ложечкой, неприятный сосущий холодок, который слегка охладил мой пыл и породил сомнение в целесообразности затеянного мероприятия. Послушай, дружище, сказал я себе, из возраста Тома Сойера ты давно вышел, поэтому ходить колесом вокруг избранницы просто несолидно и даже смешно. Хотя, если на то пошло, есть множество достойных и вполне безопасных способов обратить на себя внимание хорошенькой женщины. Да если разобраться по-хорошему, то не такая уж она и хорошенькая, по крайней мере, не настолько, чтобы безрассудно рисковать своей неповторимой, единственной, бесценной…
Лязгнуло железо, командор, пыхтя и отдуваясь, закрутил барашки люка, обеспечивающие герметизацию входного устройства, тотчас пропали куда-то уютные запахи земной тверди, интеллигентно забормотал электродвигатель, и мы отчалили от берега. Полоска пляжа, увенчанная крепкой фигурой Вени, стала удаляться, вскоре она исчезла из вида, потому что судно повернуло под прямым углом и решительно направилось в сторону украшенных белой пеной рифов. Великий Куст, выгнув корпус невообразимым способом, обратил ко мне потное лицо, которое было украшено счастливой улыбкой, освещено блеском глаз и очень напоминало вчерашнюю физиономию подвыпившего друга детства. Понятно — обмочи мою тельняшку, жить без моря не могу…
— Отойдем подальше, чтоб сэкономить кислород,— радостно доложил он и лихо, по-пиратски, подмигнул правым глазом. Странно, но факт: оптимизм командора частично передался мне, я улыбнулся в ответ и молча кивнул головой. Продолжая экономить кислород, мы добрались до рифов и после неприлично смелого маневра вышли с забрызганными пеной иллюминаторами в открытый океан. Похоже, отважный капитан Немо слегка забыл о цели нашего путешествия… Словно услышав мои мысли, Великий Куст заерзал в жестком кресле.
— Пройдем с внешней стороны рифов,— сказал он, не оборачиваясь.— Это будет гораздо эффектнее.
Послушай, дружище, сказал я про себя, кого ты вводишь в заблуждение или, как выражаются в современных высокохудожественных романах, кому ты паришь мозги? Дорвался до родной стихии, почувствовал себя всемогущим тритоном и хочешь порезвиться на просторе? Пожалуйста, но зачем же так беспардонно врать? Впрочем, я уже немного привык к новой обстановке, сосущий холодок под ложечкой стал утихать, временами он исчезал вовсе и заменялся нормальным человече-ским любопытством. Нет, все-таки тетенька вполне симпатичная; интересно, откуда она родом, в смысле, из какой страны? Латинскую Америку, Юго-Восточную Азию и Африку не предлагать… Нет, я не расист, Боже упаси, и, паче того, не бритоголовый нацист, просто подобное тянется к подобному; наверно, это заложено в человеческой природе; да-да, кажется, где-то когда-то об этом писали…
— Куда прикажете? — спросил, не оборачиваясь, командор.
— Давай прямо,— скомандовал я.— Они как раз напротив отеля. Посудина раскрашена, как матрешка…
Разглядеть отсюда катер аквалангистов было невозможно, особенно через мой иллюминатор, который выходил в сторону открытого океана, но я был уверен, что катер на месте, я же видел его, когда шел на базу Великого Куста.
Мы прошли вдоль рифов еще немного, и водитель-руководитель, наблюдавший картины внешней жизни через передний иллюминатор, слегка похожий на лобовое стекло автомобиля, радостно подтвердил:
— Есть такое дело! Вижу матрешку, иду на абордаж! Ёолы-палы…
Сразу после этого началось погружение. Аппарат заметно накренился вперед, забортная вода поднималась все выше, она перекрывала иллюминатор колеблющимся зеленоватым полем и постепенно заглушала звуки надволного мира. На смену крикливым чайкам пришли безмолвные рыбы и медузы — м-да, на трибунах становится тише…
Совершенно секретно.
Дервиш Минарету срочно. Объект вышел в море раньше срока, движется непредполагавшимся курсом. Ждем указаний.
Совершенно секретно.
Минарет Дервишу срочно. Действовать решительно, использовать любую возможность!
Внутренность субмарины, залитая прежде ярким дневным светом, наполнилась призрачным бирюзовым сияньем. Забыв недавние страхи, я прильнул к иллюминатору и вгляделся в толщу прозрачной, пронизанной солнечными лучами воды. Помимо солнечных лучей, вода была нашпигована множеством мелких, разноцветных, безмятежно резвящихся рыбешек, похожих на аквариумных обитателей; среди них встречались другие — покрупней, поосанистей, по внешнему виду они слегка напоминали продукцию рыбных отделов наших «Гастрономов». Но были и такие, которых увидишь разве что в научно-популярном телефильме о подвигах ученых-исследователей. Тут же плавно бултыхались ме-дузы, порхали какие-то белесые мотыльки, толпилась еле различимая глазом планктонная пыль и прочая подводная шелупень. А в сумрачной глубине двигался параллельным курсом и на той же скорости некий темный силуэт, от которого веяло американским ужастиком про страшные челюсти гигантской акулы. Впрочем, если сопоставить примерное расстояние и видимые размеры, то наш неведомый спутник смахивал больше на взрослого нехилого кашалота.
— Петька, тут киты водятся? — спросил я на всякий случай.
— Откуда? — Великий Куст засмеялся, но потом все же (на всякий, как я понял, случай) добавил: — Если и заплывают, то очень редко.
— А это что за зверюга?
— Где? Где? — заинтересовался Кустище и даже завертел головой.
— Да вон, справа по курсу, чуть ниже нас.
Командор довольно долго молчал, щелкал тумблерами и прикладывался к торчащему сбоку окуляру.
— Странно,— сказал он наконец.— Похоже на субмарину. Но откуда? В консульстве нас заверили, что никаких военно-морских учений не планируется, подводного флота у них вообще нет, а что касается иностранных лодок…
— Если и заплывают, то очень редко,— подсказал я.
Реакции на подначку не последовало, я просто не был удостоен вниманием. Вместо этого Великий Куст озадаченно почесал затылок и, немного подумав, включил бортовой компьютер. Пока машина загружалась, командорской рукой были повернуты нужные переключатели на главном пульте, отжаты заветные кнопки на верхней панели; кроме этого, прозвучало несколько слов… Их воспроизведение и объяснение не представляется возможным 1) по этическим соображениям и 2) в силу нецелесообразности, так как смысл озвученных командором фразеологических оборотов без всяких объяснений понятен природному российскому гражданину в любой жизненной ситуации.
Я все так же наблюдал в иллюминатор за темным силуэтом неопознанного ныряющего объекта, который по-прежнему совершенно синхронно тащился за нами.
— Ого! — воскликнул водитель-руководитель.— Длина двадцать пять метров.
— С чего ты взял?
— Я его отсканировал,— скромно ответил Кустило.
— А что это вообще за посудина? — поинтересовался я.
Вместо ответа компьютерный умелец-очумелец недоуменно пожал плечами. Мы какое-то время помолчали, слушая тишину, в которой ненавязчиво жужжал двигатель да тихонечко сипел кулер системного блока. Знакомый холодок коротенько ворохнулся под ложечкой и тут же исчез, но на смену ему пришло более устойчивое недоброе предчувствие. Похоже, проснулся убаюканный отпускным бездельем инстинкт самосохранения.
— По-моему, пора линять,— сказал я как можно спокойнее, с некоторой небрежностью, как бы в шутку.
— А русалка? — спросил Кустидзе, и в голосе его прозвучала если не язва, то словесный гастрит точно.
— Да в Копенгагене я видел твою русалку!
— Вот она уже и моя! — Кустафа-оглы, похоже, не хотел униматься, но тут началось то, что отвлекло его от зловредного образа мыслей.— О, ёкись-мокись! Они приближаются…
— Я же говорю — линять надо.
Таинственная субмарина пошла на обгон, одновременно с этим поднимаясь до нашего уровня. По мере приближения, неправдоподобно стремительного и явно целенаправленного, её темная туша становилась все больше, очень скоро она загородила собой значительную часть подводного горизонта. Показалось даже, что можно различить приглушенный шум мощных двигателей.
— Бери левее! — начал командовать я.
— Куда? — Великий Куст даже засмеялся, правда, не очень весело.— Слева рифы, просветов пока не видно. Всплывать опасно — волнение на поверхности усилилось. Можно остановиться, но тогда потеряем маневренность…
— О чем же ты думал раньше?
— Разве в твоем присутствии можно о чем-то думать? — саркастически парировал друг детства.
— Ты что-то имеешь против моего присутствия? Открой, я выйду!
— Если мальчик захотел пописать, то придется потерпеть до сле-дующей остановочки…
— Какой нехороший дяденька!
Пока мы бездельно трепались, трепом своим маскируя подлинные чувства, чужая лодка приблизилась почти вплотную, я в свой иллюминатор видел только черную железную стенку, почти неподвижную, так как скорость наших аппаратов снова стала одинаковой. Если сидящий за этой стенкой водила возьмет чуть левее, то легко разотрет нашу лягушонку о рифовый известняк. Конечно, думать об этом не хотелось, да и не приучены мы думать о плохом; напротив, в любой ситуции привыкли верить в то, что коллектив придет на помощь, комсомол поддержит, родная страна встанет на защиту. Кустило из того же теста, именно поэтому проморгал нужный момент, все надеялся на лучшее, все верил, что как-нибудь обойдется по-хорошему…
— Что им надо? — не вытерпел я.
Тишина.
— Есть у тебя какая-нибудь спецтруба для переговоров с подводными рэкетирами?
Кустинский молчал, сосредоточив все внимание на процессе судовождения в экстремальных условиях.
— Ё-охен-мохен! — вдруг заорал он и лихорадочно задвигал руками в разные стороны, включая и выключая одновременно несколько включателей и выключателей. Аппарат содрогнулся, словно наткнувшись на некое препятствие, я внезапно для себя сорвался с кресла и врезался лбом в толстую, черную, железную трубу…
Когда закончился краткосрочный отпуск моей на время отлетевшей души, наш доселе интеллигентный двигатель выл, как старая бомжиха, сердечно приласканная резиновой дубинкой поперек спины. Хотя, может быть, усиление звука можно объяснить за счет мощного гула, заполнившего мою бедную головушку.
За стеклом все так же бездумно и совершенно безответственно веселились равнодушные к несчастью ближнего обитатели подводного царства, а спереди слышалось невнятное бормотанье командора, перемежаемое энергичными экскурсами в паранормальные области могучего русского языка.
— Ну ты Шумахер! — сказал я громко и неодобрительно. Кустище, мгновенья не промешкав, послал меня по известному российскому адресу, причем, послал не просто так, а в рифму. Тоже мне, народный сказитель… А что еще ждать от человека, выросшего в стране с великой древней культурой? Впрочем, если судить по тону голоса этого разъяренного Садко, случилось что-то достаточно серьезное. Человек психует, а мне досталась роль громоотвода.
— Что это было? — спросил я более миролюбиво.
— Эти козлы вздумали заловить нас сетью! — возмущенно доложил Кустенберг. Непонятно было, чем он возмущен больше: тем, что нас решили «заловить», или тем, что нас решили заловить именно сетью.
— Что за козлы? — деловито спросил я, словно готовый немедленно идти и разобраться с этими нахально-наглыми деятелями.
Кустило молча пожал плечами. Тут я заметил, что за стеклом иллюминатора стало намного темнее.
— Мы что, погружаемся? — спросил я для проверки своей догадки.
— Иначе не уйти,— объяснил водитель-руководитель. Он немного отошел, говорил спокойнее — Когда я из их авоськи выскользнул, они же, ёксель-моксель, на хвост нам сели. Не сразу, конечно,— пока разворачивались, то-сё, но скорость у них выше, стали настигать.
Петька хмыкнул, и на всей обширной акватории Тихого океана я, наверняка, был единственным человеком, кто понял истинный смысл этой короткой ухмылки. Борис Сергеевич, наш преподаватель физкультуры, частенько говорил: «— А ну-ка, пацаны, давай на обостижку!» Это значило — рвануть с места всей толпой, и кто кого перегонит, то есть, кто кого настигнет и «обостигнет». Мы какое-то время молчали, вспомнив любимого учителя и всё то время, безопасное, беззаботное, невозвратно ушедшее…
— Зато у нас неограниченный запас глубины,— заговорил после паузы Великий Куст,— так что, Алексей, одно из двух: либо они нас заловят, либо мы их утопим.
— Оружия нет никакого? — спросил я без особой надежды.
— Манипулятор для забора донного грунта,— ответил командор без особого отчаянья. Похоже, он сильно надеялся на уникальные способности своей царевны-лягушки.
Через некоторое время за стеклом стало совершенно темно, в непроглядном мраке лишь изредка что-то мерцало; это не напоминало даже самую глухую осеннюю ночь там, на земле — это был совершенно чуждый мир, не приспособленный для жизни человека…
— Куда ты, тропинка, меня завела? — пропел я трубадурским голосом.
— Не боись! — ободрил меня командор; он, слава Богу, понимал, что непривычному человеку в таких условиях не очень весело.— Глубина чуть больше, чем в бассейне типового детского комбината, всего каких-то 100 метров.
— А в прятки с этими Бармалеями никак нельзя сыграть? — спросил я как можно спокойнее.— Помнишь, в пруду купались? Ныряешь туда, а выплываешь вообще в другом месте…
Петька засмеялся, но смех его не был обидным,— друг детства вспомнил, как купались в пруду.
— У нас же не было таких приборов,— сказал он с легким вздохом.— Если я без прожекторов вижу этих раздолбаев на своем мониторе, значит, и наша посудина у них как на ладошке. Нет, Леха, уходить надо как можно глубже, рано или поздно корпус у них затрещит, тогда они от нас отстанут. Сколько можно приставать к честной девушке? Кстати, на горизонталке мы им уступаем, зато скорость погружения у нас выше. Это еще раз доказывает…
— А если в дно упремся? — перебил я.
— До дна, Леха, как до Луны пешком,— радостно сообщил Великий Куст. Понимаю, что товарищ пытался меня успокоить, но попытка оказалась неудачной — лучше б он вообще ничего не говорил. Я представил черную глухонемую бездну, притаившуюся под днищем нашей консервной банки, и мне стало совсем не по себе.
— Ты аппарат свой в реальных условиях испытывал?
— Не-а! — бесшабашно ответил командор.— Премьера песни!
Как бы эта песня не стала лебединой, подумал я и отвернулся от темного иллюминатора.
— Техника зверь! — заверил командор, словно отвечая на мои тайные мысли.— Зря, что ли, в лаборатории парились? Такой техники, Леха, нет ни у кого в мире, это я тебе отвечаю. Уникальные разработки, суперсовременные технологии, полная гарантия!
— Слышал уже,— весьма невежливо буркнул я.— Может, из-за твоих суперов-пуперов эти придурки за нами и гонятся…
Кустецкий какое-то время молчал, издавая сосредоточенное сопенье, и можно было предположить, что он всесторонне обдумывает новую для себя мысль. Но я предположил другое, а именно: командор ищет очередное ругательство на популярную у россиян букву… Очень скоро предположение подтвердилось.
— Ёхан-грэм-тр-пр-цнэт-сифут к столу! — выдал командор, возмущаясь и восхищаясь одновременно.— Как я сразу об этом не подумал!
— Разве в моем присутствии можно о чем-то думать? — удивленно спросил я.
— Брось, Леха, дело нешуточное. Если эти двоечники действительно зарятся на наш аппарат, то ситуация очень даже серъезная.
— Конечно,— согласился я.— Разве я не понимаю? Аппарат ценный, уникально-ненормальный, единственный в мире. А мы? А мы нужны в Париже, как в бане пассатижи…
— Дело не только в нас. Если бы эти деятели хотели зафрахтовать аппарат, например, для подводных съемок, для поиска кладов, для глубоководного туризма, то их официальный представитель подошел бы к нам, как говорится, не таясь-не боясь, и предложил бы энную сумму в баксах или евриках, правильно? Но эти деятели попытались заловить нас внаглую своей сетью из толстенного троса, а это говорит о чем? Это говорит о том, что на уме у них не подводные съемки, не выискивание серебряной зубочистки капитана Флинта и не прогулки в океанских глубинах. На уме у них что-то уж совсем нехорошее, и это нехорошее может касаться не только нас с тобой…
— В следующий раз думай, прежде чем изобрести то, что может раззадорить Мальчиша-Плохиша,— искренно посоветовал я.
— Обязательно воспользуюсь твоим советом, если…
Кустёнис как-то нехорошо замолчал, и мне пришлось мысленно закончить прерванную им фразу: если доживем до следующего раза.
А если не доживем? Тридцать семь с хвостиком — много это или мало? Почти в том же возрасте Пушкин оказался в похожей ситуации — быть или не быть… Правда, дело происходило не в глубинах Тихого океана, а на берегу небольшой речки, которая, кстати, была покрыта льдом. Но суть в другом: к тому времени, когда прозвучал роковой выстрел, уважаемый Александр Сергеевич свершил всевозможных дел гораздо больше, чем положено обычному человеку. Александр Сергеевич создал огромное количество произведений различных жанров, от голимой эротики до божественной поэзии, от неподражаемых сказок и пьес до добросовестнейших исторических трудов. Причем, все выпол-ненные работы отличаются изумительным качеством. Правда, я где-то читал, что великий гений допустил в трудах своих две небрежности, но не зря же благодарные почитатели назвали его солнцем русской поэзии — на солнце должны быть пятна. Кстати, на звезде с аналогичным названием пятен не два, а гораздо больше. Так что, наш замечательный Пушкин в делах своих превзошел дневное светило.
Но это еще не все. Как известно, Александр Сергеевич был женат, причем, не на какой-то замухрышке, а на первой красавице, которая родила ему четверых детей. Трагическая преждевременная гибель не позволила поэту увидеть внуков и правнуков, но они появились позже, стало быть, и чисто человеческая программа была выполнена в полной мере. Кроме того, Пушкин издавал журнал, путешествовал (иногда по инициативе властей), имел множество друзей, успевал предаваться русской лени, играл в горелки с крепостными, волочился за женщинами… Как же много можно сделать за неполных сорок лет!
А что вы, уважаемый Алексей Петрович, можете сказать в свое оправдание? Как вы, гражданин Евсеев, распорядились бесценным Божьим даром по имени Жизнь, как провели свои тридцать семь с хвостиком? Если отбросить детали, то выйдет негусто: родился, учился, женился, развелся. Детей не нажил, по крайней мере, в официальных документах они не зарегистрированы. Бизнес? Ха-ха, бизнес… Все прогрессивное человечество до сих пор оплакивает преждевременную гибель Пушкина, и это понятно: проживи он еще хотя бы год, и мы имели бы новые поэтические сокровища. Если же закроется твоя, господин бизнесмен, контора по снабжению пробирных палаток и сбыту рогов-копыт, никто просто не заметит. И лишь некоторые из конкурентов, таких же суетливых тараканов, обрадуются и энергично потрут потные ладошки… Стоп! Вот именно — таких же. Пушкин уникален, неповторим и недостижим, а я такой же, как миллионы обыкновенных людей; жизнь миллионов регламентируется нормой, стало быть, я живу нормальной человеческой жизнью…
— Не боись,— внезапно пробормотал командор.— Москва-Воронеж, хрен догонишь!
Похоже, Великий Куст тоже занимался инвентаризацией прошлого.
— Петька, у тебя дети есть?
— Есть, двое,— сказал Кустик с удивлением в голосе.— Я же тебе вчера рассказывал.
— А, точно,— вспомнил я.— Тинэйджеры, сбоку пэйджеры.
— Ты что, Леха, со ста пятидесяти ничего не помнишь?
— Трудно адаптируюсь к новым климатическим условиям.
— Охотно верю. Я первые два дня вообще больной ходил. Вене хоть бы что, а я засыпал прямо на ходу, как муха под дихлофосом…
Кустишвили начал рассказывать, как трудно было в первые дни пребывания на острове, как он мучался бессонницей в темное время суток, а днем валился с ног, как догадливый Веня предложил работать по ночам, тем более, что по ночам не так жарко…
В иллюминаторе не наблюдалось ничего интересного, таращиться в полумрак на черные провода и железки было тоже бессмысленно, поэтому я закрыл глаза. Петька, конечно, молодец, он понимает, что в сложившейся обстановке молчание действует на нервную систему удручающе. Но, с другой стороны, в рассказах друга детства было так мало смысла, что кто-то внутри меня потянул на себя ползунок микшера, звук стал убавляться, а потом и вовсе утих…
… На самом краю волнореза стоял кучерявый, смуглый, хитро улыбающийся Пушкин. Серые шорты с вертикальными карманами и эмблемой «AIR FRANCE» были ему немного великоваты, их широкие штанины спускались до средины коленных чашечек. Зато футболка, светло-сиреневая, с короткими рукавчиками, сидела как влитая. Экипировку завершали пляжные шлепанцы.
Я пытался выбраться на край волнореза из бушующего моря. Каждый раз, когда волна поднимала меня вверх, видны были брошенные поодаль фрак, манишка и панталоны великого русского поэта.
Пушкин присел на корточки, и я, надеясь на его помощь, вытянул руку как можно дальше. Но вместо того, чтоб протянуть свою и ухватить меня за растопыренные пальцы, он ласково спросил:
— С…шь, когда страшно?
— Александр Сергеевич! — возмутился я.— Как вы можете?
— Мы все могём,— добродушно отвечал Пушкин.— Чай, не англичане, это у них строго, а нам все можно.
— Дай руку! — потребовал я.
— А почему так грубо? — он перестал улыбаться.— Хамить не надо, не люблю.
— Так все же можно! — напомнил я.
— Это кому как.
Он сбросил шлепанцы, неспешно уселся рядом с ними на самом краю и спустил ослепительно белые ступни в бушующее море. Стон блаженства вырвался из его обтянутой сиреневой футболкой груди. Я пытался уцепиться за одну из возникших перед глазами лодыжек, но Пушкин отстранил ногу и погрозил пальцем.
— Но-но, не балуй,— сказал он строго, хотя и без злости.— Пока правду не скажешь, из моря не выпущу. Так что думай, землячок. Да и мне мыслишка пришла, сюжетец забрезжил, начало проклюнулось… Ну-ка, оцени.— Он начал декламировать, размахивая правой рукой:
— Жили-были старик со старухой у самого синего моря…
Пушкин помолчал, отыскивая, видимо, продолжение.
— Старик ловил неводом рыбу, старуха пряла свою пряжу,— без долгих раздумий подсказал я.
— Ну, ты даешь! — изумился он.— Почти как я. Молодец! Я ж говорю: мы все могём. Нам бы врать перестать — хотя бы самим себе…
Тут подошел Веня, молча выдернул меня из моря, после этого мне пришлось немного попрыгать, чтоб вытряхнуть воду из ушей. Когда вода вытряхнулась, я спросил Пушкина:
— Александр Сергеевич, хотите, фокус покажу?
— Валяй! — великодушно разрешил он.
Тогда я повернулся к Вене и сказал заветную фразу:
— Понимаешь, дружище…
Веня послушно достал из-за пазухи не менее заветный сосуд, быстренько разлил содержимое по невесть откуда взявшимся рифленым пластиковым стаканчикам, после чего сказал густым генеральским голосом:
— Ну, за поэзию!
Мы с ним беззвучно чокнулись и хотели было выпить, но Пушкин подозрительно обнюхал содержимое стаканчика, поморщился и с тоскою в голосе спросил: — А бургундского нет?
Мы с Веней громко захохотали, тогда Пушкин крикнул петькиным голосом: — Ё! — и хватил меня стаканчиком по лбу…
Пробуждение было ужасным, сразу после этого ужасного пробуждения выяснилось, что я стою коленями на вибрирующем полу, лоб мой впечатался в толстую трубу (старая знакомая!), мне неудобно и больно, аппарат трясется и раскачивается, а спереди доносится раздраженный голос командора: — Говорёно же было пристегнуться!
— Что случилось? — спросил я, с кряхтеньем и стонами забравшись в кресло.— Нас опять ловят в сеть?
— Пристегнись, дубина! — заорал Великий Куст.— Ты своим медным лбом всю аппаратуру мне расколотишь!
С «медного лба» капала кровь, колени саднило, по непонятной причине побаливали ребра с правой стороны грудной клетки, одним словом, было довольно погано, поэтому я не ответил и стал молча отыскивать ремень безопасности. Кустерман прав: гораздо удобнее было бы сделать это сразу, при дневном свете, в спокойной обстановке. А еще лучше было сразу отказаться от всей этой дурацкой затеи…
Вдруг я заметил, что внутри аппарата гораздо светлее, чем раньше. Ага, свет проникает снаружи, через иллюминатор. Я прильнул к стеклу и тотчас увидел освещенную прожекторами каменную стену, напрочь лишенную какой бы то ни было растительности. Стена находилась совсем близко и довольно быстро проплывала мимо иллюминатора. Вернее сказать, мы плыли довольно быстро вдоль стены, то отдаляясь от нее на некоторое расстояние, то приближаясь почти вплотную. При каждом таком сближении командор начинал громко материться.
Видимое глазом забортное пространство было совершенно безжизненным — ни рыб, ни водорослей, ни даже планктонной пыли. Похоже, что тропинка завела нас в такие места, где любая жизнь просто невозможна. Примерно так же выглядит, если, конечно, верить художникам-фантастам, поверхность далеких мертвых планет. Но до этих планет лететь и лететь, целой жизни не хватит, а тут мы как-то очень уж быстренько… Еще бы обратно как-нибудь, желательно поскорее.
Стена снова неотвратимо придвинулась к иллюминатору.
— Да отойди ты подальше! — не выдержал я.— Возьми левее.
— Куда левее? — злобно отозвался Кустяускас.— Слева такая же стенка. И сверху то же самое, и снизу. Труба, понятно тебе или нет!
Мне пока еще было непонятно, к тому же здорово болел раздолбанный лобешник, поэтому я промолчал. Видимо, командором мое молчание было истолковано как проявление обиды на его беспардонную несдержанность, и он заговорил более мирно:
— Очень сильное подводное течение, аппарат не слушается, вот и таскает нас, как алкаша по гололеду.
— Ну, и куда мы… течем? — осторожно спросил я, вовсе не надеясь на исчерпывающий ответ. И точно, командор молча пожал плечами, после чего наступила тишина. Краткие мгновенья такой нехорошей тишины уже случались в истории нашего беспримерного плаванья, но тогда все быстро менялось, теперешнее же безмолвие навалилось на душу неподъемной гранитной плитой.
— А эти где? — спросил я, чтобы хоть немного сдвинуть плиту. Какое-то время было тихо.
— А, эти,— ответил, наконец, командор. Похоже, управление аппаратом очень сильно занимало его внимание.— Эти, говоришь? Они отстали, как я и предполагал. ЧИТэДэ, как говорил… ну, ты помнишь. И как только они отстали, нас всосало в эту дырку неизвестного науке происхождения. Движок слабоват, на большие нагрузки не рассчитан. Да я же и не знал, что здесь такое течение. Я об этой трубище вообще понятия не имел.
— Если имеется вход,— сказал я рассудительно, стараясь успокоить, прежде всего, самого себя,— значит, найдется и выход.
— Очень на это надеюсь,— отозвался командор после некоторой паузы. По продолжительности этой паузы я понял, что лучше будет не отвлекать водителя-руководителя от непосредственного выполнения служебных обязанностей…
Плавание в подводной каменной трубе продолжалось довольно долго, хотя определить более точно его продолжительность не представляется возможным. Несмотря на ушибы и ссадины, я опять уснул самым безответственным образом. Вероятно, все еще сказывалась разница часовых поясов, резкая смена климата, к этому, наверняка, добавились стрессы, испытанные во время нашего увлекательного путешествия. Я никогда не считал водную среду своей стихией, и первое же плотное общение с наивысшим проявлением этой стихии — Океаном — подтвердило правильность моих интуитивных ощущений. Можно называть меня как угодно: портовой крысой, земляным червем и т.д., но здесь, в этих черных глубинах, мне неуютно, невесело, я здесь лишний. Придорожная канава, трущобная помойка, вонючая свалка кажутся мне гораздо интереснее, даже если я вижу эти заветные уголки земли во сне. Кстати, так оно и было: вокруг вздымались, подобно барханам, горы пищевых отходов, пивных жестянок, пластиковых бутылок, картон-ных коробок, обломков, огрызков, остатков. Во что бы то ни стало нужно было преодолеть окружившие меня преграды, но крутые склоны осыпались, я снова и снова оказывался в яме.
На деревянном ящике, увенчавшем вершину ближнего бархана, внезапно возник Пушкин. На этот раз он обрядился в белоснежную манишку, светло-голубой фрак и бежевые панталоны, то есть, в тот самый комплект одежды, который я уже видел на волнорезе. Безукоризненно-черные кудряшки сверху покрыты были цилиндром нежно-дымчатого цвета, а на ногах красовались добротные штиблеты с блестящими металлическими пряжками. Картину довершала легкая трость с полированным набалдашником.
Обратив взгляд в мою сторону, Пушкин весьма вежливо поклонился. Мне стало стыдно оттого, что кто-то видит меня в таком нехорошем месте и в таком непрезентабельном виде. Почувствовав это, Пушкин сделал вид, что не замечает моей конфузии.
— Сударь! — учтиво сказал он.— Почту за честь оказать вам посильное вспомоществование, насколько это возможно.
— Не надо! — хмуро ответил я.— Грязно здесь. Запачкаетесь.
— У нас всегда грязно,— сказал Пушкин и грациозно спрыгнуп с деревянного ящика.— Это не Англия, милостивый государь, это Россия.
Он начал спускаться вниз, сделал два шага и замер, остановленный внезапной мыслью.
— Простите, сударь, мне необходимо сделать некое уточнение.
Он устремил глаза к серому небу и забормотал какие-то слова. По ритмичности бормотанья было понятно, что это стихи. Не теряя времени, я в очередной раз начал карабкаться вверх по склону. Вскоре удалось разобрать, что он бормочет.
— Там царь Кощей… Там царь Кощей над златом… Над златом…О! Там царь Кощей над златом ч а х н е т! Неплохо, неплохо. Однако, продолжим. Там… там…
— Там русский дух,— подсказал я.— Там Русью пахнет.
Вонь, действительно, стояла неимоверная.
— О! — воскликнул Пушкин, вынул из кармана шелковый платок и несколько раз плавно обмахнул нос.— Если абстрагироваться от конкретных обстоятельств, то строчка просто гениальная. Позвольте выразить искреннее восхищение вашим несомненным поэтическим дарованием.
Он снова учтиво поклонился и протянул в мою сторону тросточку.
— Держитесь, сударь! Почту за честь оказать вам посильное вспомоществование, насколько это возможно.
— Слышал уже,— хмуро ответил я.— Не надо. Неровен час, шмяк-немся оба. Запачкаетесь.
— Не извольте беспокоиться,— Пушкин ободряюще улыбнулся, энергично вскинув подбородок.— Не пристанет.
И он наклонился вперед, чтоб я мог дотянуться до тросточки. Что случилось с нами дальше, неизвестно, потому что я проснулся. Вокруг стояла тишина, аппарат плавно завис в подводном пространстве, и было непонятно, движется он или стоит на месте. Похоже, я проснулся оттого, что прекратилась прежняя вибрация и тряска. Такое иногда бывает: сон нарушается от внезапно наступившей тишины, например, после остановки поезда.
— Петька, ты живой? — спросил я на всякий случай.
— Ё-ожики колючие! — энергично отозвался командор.— Он еще спрашивает! — Кустище возмущенно фыркнул.— Я-то живой, а вот ты был на грани вымирания.
— Не понял! — действительно не понял я.— Что случилось?
— К счастью, ничего. Но могло, и даже очень.
— Да объясни толком, что там еще могло случиться?
— Не там, а здесь,— непримиримо поправил меня Великий Куст.— Ты своим храпом довел меня до полного отчаянья, лишил последней капли гуманизма. Еще немного, и я убил бы тебя своей мозолистой рукой!
— Мой храп мешал тебе уснуть за рулем? — поинтересовался я невинным голосом. Кустенбаум коротко ёкнул и какое-то время молчал, он не ожидал подобного поворота. Я же, напротив, усилил натиск:
— Без моего храпа ты бы обязательно и бесповоротно уснул, а это, как пить дать, привело бы к аварии и неизбежной гибели двух человек — одного хорошего, другого по имени Петр…
— Ну, ты нахал! — изумился Кустинайтис.
— Вот она, черная людская неблагодарнось! Вместо медали за спасение утопающих скромный, порядочный человек должен выслушивать незаслуженные упреки и обвинения.
— Аккуратнее с терминами,— предостерег командор.— Тем более, что мы не утопаем, а, кажется, совсем наоборот.
— Всплываем? — спросил я с искренней радостью.— Ура! Да здравствует величайший капитан всех времен и народов Петр Иванович Кустов!
— Всплывать-то мы всплываем,— отозвался Петр Иванович,— но как-то странно. Если верить показаниям приборов, то мы с тобой висим вниз головами. Тебе не кажется?
— Да нет, нормально. А какая, собственно говоря, разница? Мы же поднимаемся вверх, значит, все в порядке. А приборы могли выйти из строя во время наших кульбитов во вражеском неводе. Да и в трубе им, наверно, досталось. В конце концов, ты же сам сказал, что в реальных условиях аппарат не испытывался. Мало ли о чем вы в своей лаборатории мечтали! Гладко было на бумаге, да попутали овраги…
— Хамить не надо,— строго сказал Великий Куст.— Не люблю!
— Простите, Александр Сергеевич…
Какое-то время командор озадаченно молчал. Потом, выгнув корпус невообразимым способом, он обратил назад встревоженное лицо и внимательно окинул меня взором, который был наполнен срочно вернувшимся гуманизмом и бескорыстной заботой о ближнем.
— Отдохни, Алексей. Понимаю, трудно тебе пришлось, да и мне нелегко, но я все-таки профессионал. И поверь моему опыту: самое сложное позади, остались сущие пустяки, так что ты расслабься, думай о чем-нибудь приятном, а лучше всего — попробуй снова заснуть…
— Храпеть можно? — жалобно спросил я.
— Да ради Бога! Храпеть, сопеть, зубами скрипеть — пожалуйста!
Глава 4
Возвращение в светлый мир
Я открыл глаза и тотчас снова их зажмурил: внутрь аппарата вливался поток света, который после длительных потемок казался просто ослепительным. Еще я успел заметить, что вливающийся в иллюминатор свет имеет красноватый оттенок, а это означало, что солнце склонилось к закату, стало быть, на улице был вечер. Вечер второго дня моего пребывания на тропическом острове. Я взглянул на часы — они стояли. Странно, ведь никогда прежде мне не приходилось жаловаться на безукоризненно-точный и безотказный прибор стоимостью в две моих не очень хилых зарплаты… А спереди слышались явно ночные звуки — утомленный плаваньем командор безмятежно спал, издавая храп, сопенье и зубовный скрежет. Все понятно: солдат спит, служба идет. А почему бы и не поспать за казенный (или спонсорский) счет? И этому безалаберному солдату нет никакого дела до ни в чем не повинного бедняги, который за свои кровные и весьма немалые денежки прилетел за тысячи километров, чтоб насладиться общеньем с природой, подышать живительным воздухом океанского побережья, окунуть усталое тело в теплые и ласковые волны. Да, совсем уж распоясались товарищи ученые, доценты с кандидатами…
— Рота, па-адъём! — гаркнул я голосом лютого старшины.— Ка-аму спишь, ё-пэ-рэ-сэ-тэ!
Никакой реакции. Ах, да, Кустилу же в армию не взяли, что-то там со здоровьем, не помню точно. Ладно, попробуем по-другому.
— Петька! — заверещал я голосом потоньше.— Наших бьют!
Кустик дернулся, угрожающе замычал, пытаясь вскочить на ноги, попытка оказалась безуспешной; тут он наполовину проснулся и завертел головой в разные стороны. Мой беззастенчивый хохот пробудил командора окончательно.
— Ты чего? — спросил он с обидой в голосе.
— Станция Березай, кто приехал — вылезай!
— Да что вы говорите! — язвительно отозвался Великий Куст и протяжно зевнул.— Может, вы еще мой билет проверите?
— Ладно, хватит трепаться. Открывай!
— Мальчик хочет пописать?
— Вот именно!
Кустище лениво потянулся, насколько это позволили размеры аппарата, неспешно открутил барашки люка и откинул крышку. Мы какое-то время сидели неподвижно, наслаждаясь свежим дыханьем забортной атмосферы. После специальной газовой смеси, которая во время плавания автоматически подавалась из баллона внутрь аппарата, этот новый нелимитированный воздух казался очень вкусным, он слегка опьянял, как хорошее вино, и сладко кружил голову.
— Пора,— сказал Петька и неуклюже полез в раскрытый люк. Вы правы, Петр Иванович — пора. От многочасового сидения в жестком кресле мой нижне-аръегардный фасад совсем задубел, ноги затекли, коленки ломило, лоб тихонько ныл… Утешало одно: скоро все закончится, я, наконец, приступлю к нормальному отдыху, и через пару-тройку дней мы будем со смехом вспоминать сегодняшнее приключение. Утешаясь этой приятной мыслью, я последовал за командором, который уже гремел подошвами по внешней обшивке своего чудо-аппарата.
Кругом плавно колыхались отливающие красным волны. Небо было чистым, но не голубым, а темно-синим. Солнце же — я сразу обратил на это внимание — стояло в зените. Значит, еще не вечер, и плаванье было не таким уж длительным, как показалось, просто в разных обстоятельствах время движется с различной скоростью. А может, это «не вечер» другого дня? Я взглянул на часы — они по-прежнему стояли. Тогда я встал рядом с командором и начал растирать занемевшие мышцы.
Однако, странно: солнце стоит в зените, как в полдень, но цвет его красный, как вечером. О, мама мия! Красное солнце — признак надвигающегося шторма. А до ближайшей земли довольно далеко, светлая полоска береговых песков смутно виднелась в розоватой дымке. Выше этой полоски так же смутно зеленели буйные тропические заросли, а еще выше и дальше громоздилась высокая гора, которая в свете странного сегодняшнего солнца казалась оранжевой.
— Где это мы? — спросил я. Великий Куст молча пожал плечами.
— Ну и? — снова спросил я, ибо бессловесный ответ меня совсем не устраивал, очень хотелось кушать, а истомленная безвестностью душа жаждала хотя бы какой-то определенности. Но командор молчал, морщил умный лоб и пытливо вглядывался в морскую даль. Так прошло не менее минуты. Наконец, молчание кончилось.
— О! — коротко окнул Кустище, энергично воткнув в небо длиннющий указательный палец.— Экспериментальный сухпай!
Он целеустремленно сунулся в раскрытый люк, поелозил тощими ягодицами и исчез в недрах аппарата. Сухпай так сухпай, подумал я, выбирать все равно не из чего. Экспериментальность тоже не пугает, ибо не все научные эксперименты заканчиваются летальным исходом живого подопытного материала…
Но какое странное солнце! То, что диск больше привычного размера, можно, наверно, объяснить географическим фактором — экваториальный бок планеты поближе к светилу, вот оно и кажется глазу северянина слегка разбухшим. А каким фактором объяснить наличие на этом диске довольно большого количества темных пятен? Еще сегодня утром солнце было нормальным, оно жарко плавилось в небесах и не позволяло смотреть на себя даже через защитные очки… А может, за время нашего плавания что-то случилось? Например, ядерный взрыв, который привел к глобальной катастрофе, к небывалому запылению атмосферы, к сходу планеты Земля со своей привычной, проверенной за миллионы лет орбиты…
— Принимай! — крикнул изнутри Кустинсон, и тотчас над обрезом люка появился пластмассовый ящик размером с автоаптечку. Я подхватил ношу и разочарованно присвистнул — она оказалоась довольно легкой, и это, конечно же, не могло не разочаровать такого голодного человека, как я.
— Не свисти,— назидательно сказал вынырнувший из люка Великий Куст.— Денег не будет.
— Зачем нам деньги? — со вздохом парировал я.— Пока добираемся до берега, успеем трижды умереть от голода. Местные жители зароют наши полупрозрачные тела под ближайшей пальмой, а в качестве платы за труды возьмут себе твой гениальный аппарат.
— Не каркай! — с более концентрированной назидательностью сказал командор и начал неуклюже выбираться из люка.
— Они вырвут бесполезную начинку,— настырно продолжил я противным протяжно-унылым голосом,— и устроят священный храм имени Бледнолицых Дохляков, Извергнутых Великим Океаном…
Кустяра тем временем выбрался наружу и открыл пластмассовый ящик. Тотчас прервав свои пророчества, я заглянул внутрь. В ящике лежали какие-то тюбики, баночки, бутылочки, а также бумажка с отпечатанной типографским способом инструкцией. Экспериментальная шамовка имела, прямо скажем, маловпечатляющий вид.
— А бургундского нет? — спросил я с тоской в голосе. Командор, не удостаивая меня ответом, вынул инструкцию и впился в нее пытливым взглядом. Через некоторе время командорская голова удовлетворенно качнулась и сказала человеческим голосом: — Будет тебе и бургундское, и шампанское, и какава с чаем.
Великий Куст вынул из ящика прозрачный мерный стаканчик и начал колдовать, то и дело заглядывая в инструкцию. Для начала выдавил из тюбика белую массу, которая напоминала зубную пасту, добавил несколько капель жидкости изумрудного цвета из маленькой капсулы с отвинчивающейся крышечкой; тщательно перемешав компоненты приложенной к комплекту стеклянной палочкой, обильно полил получившееся зелье влагой из продолговатой бутылочки (влага была похожа на водку, но воняла приторно-сладким духом кондитерского отдела).
— Кушать подано! — торжественно изрек Петька и протянул мне мерный стаканчик так, как будто это был редчайший деликатес, приготовленный величайшим шеф-поваром.
— Только после вас! — ответил я, отворачиваясь с самым презри-тельным видом, на который только был способен.
— Жри, пока дают! — зловеще посоветовал Кустик, но я не обратил внимания на эту неприкрытую грубость, недопустимую в обществе порядочных людей; внимание мое привлекла черная точка, возникшая вдали и хорошо заметная на желто-зелено-оранжевом фоне далекого берега. Точка довольно быстро увеличивалась в размерах, а это означало, что кто-то или что-то двигалось в нашу сторону.
— Совсем зажрались эти новые русские,— проворчал Великий Куст и, обреченно вздохнув, вознамерился вылить зеленоватое снадобье в рот, который уже начал раскрываться.
— Ладно, уговорил,— быстро сказал я, так же быстро завладел стаканчиком и мгновенно расправился с содержимым. По вкусу это содержимое напоминало жеваную бумагу, которой когда-то в детстве мы пуляли друг в друга через тонкие трубочки…
— Ага! — торжествующе воскликнул Великий Куст.— В мире есть царь, этот царь беспощаден, голод названье ему!
— В смысле? — с удивлением спросил я. Удивляться, действительно, было чему: тигры и шакалы, которые только что с рычаньем носились по моим кишкам, прощально мурлыкнули, как ласковые котята, и куда-то бесследно исчезли, а в покинутых ими внутренностях наступили мир, покой и благоденствие.
— В смысле: жизнь научит сухарики грызть! — пояснил Кустан-бек тоном умудренного жизнью аксакала.
— Если вы, уважаемый,— с ленцой в голосе отозвался я,— прекратите бесцельно блистать эрудицией, то вы, многоуважаемый, еще можете успеть вкусить от благ земных…
Я протянул руку в сторону черной тени, которая приблизилась уже настолько, что можно было заметить движение то ли крыльев, то ли лопастей, в любом случае, было понятно, что это летательный аппарат или большая птица.
— Береговая охрана,— уверенно пояснил Великий Куст.— Вениамин объявил тревогу, вот они и разлетались.
— Ты, Петруша, все-таки попробуй экспериментальной баланды, она, конечно, не борщец со сметанкой, но штука добрая, да и в отчете потом напишешь не от фонаря, а со знанием дела.
— Пожалуй,— согласился Великий Куст, быстро навел себе порцию чудодейственной кашицы и тут же проглотил её. Я тем временем внимательно разглядывал приближающийся летательный аппарат, который все-таки больше напоминал огромную птицу. Определить более точно природу этого неопознанного летающего объекта было пока невозможно, нужно было немного подождать, и, чтобы скоротать время, я стал оглядываться по сторонам. Почти сразу же в глаза мне бросилась одинокая скала, которая торчала из воды справа, сравнительно недалеко от нас. Выяснилось, что наша царевна-лягушка не стояла на месте — её довольно быстро несло мимо одинокой скалы в сторону берега, как раз навстречу птицеподобному НЛО.
— Нормально,— с чувством глубокого удовлетворения сказал Великий Куст и нежно погладил свой живот.— Как я раньше не допер насчет этого сухпая? Действительно, штука добрая, теперь жить можно.
Он аккуратно уложил тюбики, баночки, бутылочки в пластмассовом ящике, накрыл их инструкцией и захлопнул крышку. Вначале я даже позавидовал такому безмятежному спокойствию, а потом вдруг вспомнил, что Кустика не взяли в армию по причине недостаточно острого зрения. Если бы он отчетливо видел то, что приближалось к нам со стороны берега, то ему пришлось бы так же, как мне, протереть глаза не менее трех раз подряд.
— Чем ты меня накормил? — возмущенно спросил я.— Хочешь подсадить на наркоту, чтобы стричь мою капусту?
— Леха, ты что? — изумился Великий Куст.— Какая наркота? О чем ты говоришь? Ты успокойся, пожалуйста, я понимаю, плаванье было трудным даже для меня…
— Человек в нормальном состоянии может видеть это? — перебил я его бормотанье и указал рукой на «это», которое было совсем уже близко. Оно было похоже на огромную летучую мышь, размах крыльев которой достигал не менее шести метров. Вместо милой мышиной физиономии вперед выдвигалась продолговатая зубастая морда, по сравнению с которой любой из нильских крокодилов мог бы показаться гением чистой красоты. Дальше следовала длинная шея, переходящая в веретенообразное туловище, которое завершалось коротким клинообразным хвостом. Вообще-то, подобных тварей я видел на картинках в детской энциклопедии (дружил с тетенькой, у которой был любознательный сынишка), а также в импортном кино про всякую там фантастику. Но здесь имелось одно существенное отличие: на шее летящего чу-дища, у самого основания этой далеко не лебединой шейки, было прикреплено кожаное седло со стременами, а в седле важно восседал крепенький, кучерявый, завернутый в белую простынку мужичок…
Великий Куст в третий раз протер глаза, округлил их до правильной сферической формы и ошарашенно выдохнул: — Птеродактиль, ё-оо!
Мужика в развевающейся на ветру простынке он, похоже, еще не разглядел.
— Отвечай, когда спрашивают: человек в нормальном состоянии может видеть птеродактиля? — повторил я свой вопрос. Кустило беспомощно поморгал ресницами, удивленно вскинул редкие брови, (ага, увидел!), после чего облегченно вздохнул и улыбнулся.
— Кино,— сказал он радостно.— Наверно, Спилберг. Смотрел «Парк юрского периода»? Неплохая работа, мне понравилось.
— А я думал, что там компьютерная графика…
Свист крыльев становился все громче. Вот тень птеродактиля на мгновенье загородила от нас красное солнце, после этого крылатый дракон заложил крутой вираж, лихо развернулся, еще раз закрыл светило и стал удаляться в ту сторону, откуда прилетел.
— Все правильно,— подтвердил командор.— Но техника не стоит на месте. То, что вчера делалось на компьютере, сегодня можно сотворить так, как мы только что видели. Сильное зрелище, не правда ли?
— Так-то оно так,— согласился я.— А где режиссер, где оператор?
— Может быть, пока только реквизит испытывают, — предположил Кустик.— Кстати, ты заметил, что мужчина был в древнегреческом костюме? Это, несомненно, актер,— такое сейчас не носят.
— Я заметил, что мужчина был в древнегреческом костюме. А ты, кстати, заметил, что Древняя Греция и птеродактили — это совершенно разные исторические периоды?
— Все зависит от сценария…
Мы долго еще обсуждали увиденное, а тем временем наш аппарат, влекомый мощным течением, безостановочно двигался в сторону неизвестного нам берега.
Глава 5
На острове
Иногда мне кажется, что Великий Куст валяет дурака: он что-то знает или о чем-то догадывается, но делает вид, что все нормально, все в порядке, все идет своим чередом. Мы довольно долго добирались до суши, успели поговорить о многих вещах, подремать на солнышке, даже искупнулись в теплом море, а солнце — красное, в пятнах,— по-прежнему в зените. Я обратил на это внимание командора, он молча пожал плечами. Я высказал беспокоившую меня мысль о глобальной катастрофе, о ядерном взрыве и его последствиях, но Великий Куст ответил, что это предположение является необоснованным — не те признаки. Можно подумать, что господин Кустенфельд не менее трех раз в неделю наблюдает картину реального ядерного взрыва…
От нехороших мыслей и тяжелых предчувствий меня отвлек тот факт, что, оказывается, к носу нашего аппарата приварено титановое колечко, а к колечку приклепана железная цепь, на каких хороший хозяин держит лютого кобеля. И когда мы, наконец, причалили, командор деловито примотал свободный конец цепи к валявшемуся на песке толстому бревну, неизвестно каким образом здесь оказавшемуся. Мы прихватили ящик с экспериментальной кулинарией и двинулись по пляжу вправо, в сторону белых строений, которые были запримечены нами задолго до высадки.
Справа плескалось ласковое море, слева шелестели листвой заросли огромных хвощей, чьи зеленые ветви начинались почти у самой земли. Между хвощами торчали тут и там папоротники, которые были похожи на деревья. Их плотная стена вздымалась на высоту трехэтажного дома — с крышей, вытяжками и антеннами… Они плотной стеной придвинулись к песчаной полоске и, похоже, давно уже пытались заполонить свободную территорию, но неустанные волны отбивали нахальные попытки, вымывали и уничтожали семена, побеги и корни. В некоторых местах заросли смыкались неплотно, и сквозь прорехи видна была зеленая равнина, довольно широкой полосой тянувшаяся между при-брежными зарослями и подножием горы. Равнина казалась пустынной, но спереди, с той стороны, куда мы направлялись, слышался какой-то шум. Он то нарастал, то стихал, а потом раздавался с новой силой. Временами казалось, что сквозь этот шум прорываются чьи-то гневные возгласы, сухие щелчки, глухие удары. Иногда сквозь зелень папоротниковых верхушек видны были далекие темные тени, которые плавно парили над тем местом, откуда исходил все более и более нараставший шум.
Вскоре стало понятно, что это птеродактили, похожие на того летающего ящера, которого мы видели над морем после своего всплытия из пучины.
— Я же говорю, что это кино,— воодушевленно сказал Кустик.— Неутомимый Стив готовит новую бомбу.
— Может быть,— осторожно согласился я.
— Ой, Леха! — радостно спохватился Великий Куст.— Вполне воз-можно, что он сейчас на съемочной площадке. Мы же имеем право подойти и спросить, куда это нас занесло. Значит, можно, в принципе, увидеть живого Спилберга. А если повезет, то и отхватить автограф. У тебя авторучка с собой?
— У меня авторучка, у Спилберга охрана.
— Да брось, какая охрана. Остров пустынный, туристов не видно, а местные, наверняка, насмотрелись на голливудских звезд в первые дни съемок…
Так, в болтовне и мечтаниях, мы прошли километра полтора и почти вплотную приблизились к месту событий. Пока еще ничего, кроме знакомых гигантских растений, не наблюдалось, но по шуму, доносившемуся из-за их зеленой стены, было понятно, что там идет грандиозное сражение. Продолжительность этой битвы, ее звуковая цикличность подтверждали версию командора о киносъемках — дубль первый, дубль второй… С места, где мы оказались, хорошо были видны летающие ящеры, которые все так же планировали над воюющей за кустами толпой. Оседлавшие ящеров мужички в древнеафинских простынях сбрасывали сверху какие-то шары, которые летели вниз, оставляя длинные дымные хвосты. Из тех мест, куда падали эти бомбочки антично-юрского периода, доносились несильные взрывы и яростные всплески криков и гомона большой толпы.
Наконец, кусты кончились, и поле сражения предстало перед нашими глазами. Если быть точнее, то поле сражения предстало перед нашими изумленными глазами. Примерно в ста метрах от морского побережья сошлись в смертельном бою две огромные армии. Разглядев сражающихся, я трижды протер глаза, но виденье не исчезало. Вспомнилась зеленоватая тюря экспериментального меню, и подозрение в её, тюри, наркотичности и галлюциногенности снова невольно ворохнулось в моей душе.
Слева от нас копошилась огромная толпа лишенных одежды, но покрытых густым волосом существ, похожих на первобытных питекантропов (как нам рисуют их в книжках — покатые лбы, массивные челюсти, длиннющие руки-крюки). Размахивая дубинами, швыряясь огромными камнями, питекантропы яростно нападали на тех, кто находился справа от нас. Это были рыжие, гигантского размера муравьи, основная масса которых достигала примерно моего роста, но некоторые экземпляры могли бы посмотреть сверху вниз даже на Великого Куста. В отличие от беспорядочного стада разъяренных гоминоидов, муравьи были разделены на красиво выстроенные отряды, которые четко подчинялись указаниям своих полководцев. Отдельно взятый членистоногий воин прикрывался крепким щитом и был вооружен копьем, мечом и кинжалом, приводимых в действие одновременно. Кроме мечников-копейщиков-кинжальщиков, в армии имелись лучники, каждый из которых натягивал сразу два лука — конечностей хватало… Дисциплинированные насекомые защищали подступы к белым постройкам, то есть к некоему поселению, у чьей окраины такими же красивыми отрядами стояли в резерве вооруженные, в греческом одеянии, люди. Другие, также похожие на античных героев, летали на ящерах и бомбили питекантропов.
— Сюжет примерно понятен,— заговорил Кустик, глаза его при этом возбужденно сияли.— Одни защищают город, другие нападают, а вверху парят птеродактили. Насколько я разбираюсь в искусстве, где-то неподалеку должна находиться некая прелестница, из-за которой, собственно говоря, они и сражаются. Например, Прекрасная Елена, в которую влюбился вождь первобытных людей. Он хочет ее похитить и утащить в свою пещеру, но для этого надо захватить город, который охраняют отважные герои. Силы слишком неравные, и героям приходится прибегнуть к помощи дружественных соседей, то бишь гигантских муравьев…
Мы двинулись вдоль поля боя в сторону белого города. Петька продолжал восторженно фантазировать, но я не разделял его восторга. Если честно, то происходящее перед нашими глазами мало походило на кино, даже на кино американское. Во-первых, не было видно съемочной группы, никто не щелкал хлопушкой, не орал в рупор, не бегал туда-сюда, то есть, околокадровая жизнь практически отсутствовала. Предположим, что режиссер, оператор и остальной киношный чеснок находятся в белом городе, съемка ведется с той стороны, куда мы направляемся. Тогда, во-вторых, непонятно, почему воины, сражающиеся здесь, в непросматриваемой зоне, дерутся так яростно… Почему так обильно течет и дымится кровь, похожая именно на кровь, а не на томатную пасту голливудских боевиков… Никто не кричит «Стоп!», бойня продолжается, и убитые лежат неподвижно, уставив в небо остекляневшие глаза… Петьке легче, он видит этот бой в общих чертах, не фиксируя внимание на ужасающих деталях, которые делают картинку не по-киношному правдивой. Недоброе предчувствие снова вошло в мою душу и стало медленно, но верно расползаться по всем ее фибрам.
Следуя небольшому изгибу морского берега, мы подошли ближе к сражению, которое продолжалось с прежней ожесточенной яростью.
— Ой! — сказал Великий Куст. Похоже, он рассмотрел живописные подробности.
— Вот именно! — хмуро ответил я.
Некоторое время мы шли молча, и Кустило, напряженно о чем-то думая, морщил высокий лоб. Все понятно: товарищи ученые, доценты с кандидатами, не успокоятся до тех самых пор, пока не докопаются до истины…
— О! — коротко окнул Великий Куст, энергично вонзая в небо длиннющий указательный палец.— Го-ло-гра-фи-я!
Взгляд командора изливал торжество победителя.
— Ну, молоток этот Спилберг или кто там нонеча у власти… И ведь, главное, все элементарно просто: голографические проекторы устанавливаются не в павильоне, а на натуре. То есть, картинку сделали, конечно, на компьютере, а здесь ее воспроизводят, полученное объемное изображение вместе с окружающим антуражем снимают на обычную пленку…
— Может быть, может быть,— пробормотал я, и в голосе моем было больше сомнения, чем уверенности.
— Да точно! — уверил меня Великий Куст.— Врубили проекторы, запустили летательные аппараты и оттуда, сверху, выбирают интересные ракурсы. Надо ведь и светофильтры на кинокамеры подобрать, чтоб комбинированное изображение получилось качественным. Заодно, как видишь, синхронизируют пиротехнические эффекты с наиболее подходящими моментами голографического материала.
— Синхронизация, прямо скажем, идеальная.
— Фирма веники не вяжет! — с гордостью заявил командор.— Фабрика грез не может позволить себе халтуру.
Аргумент весомый, если учесть что фабрика не бразильская, не мексиканская, не индийская…
— Ты, Петруша, уверен, что это голография?
— Конечно! — воскликнул Великий Куст.
— Тогда зачем нам обходить неживую картинку? Рванем напрямки, срежем довольно большой крюк.
Некоторое время Кустик озадаченно молчал и привычно морщил высокий лоб. Похоже, мыслительные процессы, протекающие в этой мудрой голове, каким-то образом замкнуты на ее кожный покров. Впрочем, многие другие головы имеют ту же особенность.
— А если уже снимают? — спросил Великий Куст с быстро разго-рающимся воодушевлением.— Представь: толпы питекантропов дерутся с гигантскими муравьями, сверху парят птеродактили, и вдруг в кадре появляются два российских чувака в шортах, футболках, бейсболках… Нет, ты только прикинь! Два российских чувака с коробкой. Пласт-мас-со-вой! Дубль испорчен, время потеряно, а кто за это заплатит? Как ты думаешь, кто за это заплатит?
— Кто?
— Два российских лоха — больше некому.
— А если…
— Этого не может быть!
Мне стало смешно, и я засмеялся. Да, надо признать, что в открытом споре наука сильнее бизнеса. Почему же у нас она, сиротинушка, такая бедная? Когда вернемся домой, надо, пожалуй, подкинуть тугриков, в смысле, оказать посильную спонсорскую помощь какому-нибудь лицею или колледжу. Пусть на радость родной стране выращивают мыслителей, похожих на Великого Кустенштейна — замечательного изобретателя и неодолимого мастера практической болтологии.
А когда мы вернемся домой?
Впрочем, до белого города даже в обход оставалось не так уж далеко, и мы, не сговариваясь, прибавили шагу. Там все выяснится, все утрясется и встанет на свои места.
Глава 6
Конец фильма
Белые здания с колоннами, капителями и резными фронтонами просматривались уже в деталях. Видимая от нас улица выглядела пустынной, что было логичным для реальной жизни «греческого» поселения, осажденного врагами. Старики, женщины, дети в укрытиях, мужчины вышли на битву… Но если принять за основу петькину версию, то отсутствие людей в современных нам костюмах, с камерами, прожекторами и прочей подобной дребеденью становилось уже просто пугающим.
— Ну и? — насмешливо спросил я, разводя руками с подчеркнутым недоуменьем. Великий Куст наморщил высокий лоб, но ответить не успел: в рядах защитников города произошло небывалое оживление. Воины-муравьи и воины-люди, словно подчиняясь единой команде, очень быстро раздвинулись в стороны и освободили широкую дорогу, ведущую прямо в город. Поскольку войско защитников было весьма многочисленным, то дорога эта получилась довольно длинной. Нападавшие не преминули воспользоваться новой возможностью; не встречая сопротивления, они дружно бросились вперед.
Авангардный отряд питекантропов успел преодолеть примерно половину дистанции, когда из-за крайнего здания, похожего на античный храм (или на российский, средней руки, Дворец культуры), выдвинулась… Я уже начал немного привыкать к здешним реалиям, поэтому протер глаза всего два раза — из-за ближнего акрополевидного дома величественно выдвинулась грандиозно-огромная туша с длинной, утончавшейся к концу шеей, которая была увенчана маленькой головкой с коровьими ушами, но без рогов. Будучи человеком вполне образованным и частично эрудированным, я сразу же узнал в этой гороподобной твари динозавра (спасибо Стивену Спилбергу, а также любознательному сынишке бывшей знакомой тетеньки).
— Плезиозавр! — восхищенно выдохнул Великий Куст. Что ж, ему виднее, он человек ученый, и заглядывал он, наверно, не только в кинотеатр и в детскую энциклопедию с картинками… На шее динозавра в таком же, как на птеродактилях, седле сидел наездник, который, по всей видимости, управлял чудовищем. Хотя, если Кустило не ошибается насчет киносъемок, то чудовище управляется по радио, а наездник сидит «для мебели», то бишь, для создания законченного художественного образа.
Раскатисто мыча, динозавр грузно затопал по дороге навстречу питекантропам. Первобытные воители, завидев враждебную живую гору, начали замедлять свой бег. Это было непросто, тем более, что гигантские муравьи дружно сорвались с места и навалились на супостатов с двух сторон. Воины-люди по-прежнему стояли наготове.
— Вторая серия,— сказал я саркастически.— Теперь, Петруша, жди еще чего похлеще — землетрясения, наводнения, инфляции, девальвации, бури, грома и молнии.
— Ладно,— отмахнулся Великий Куст, всем своим видом показывая: не мешай смотреть кино. Согласен: давненько мы не видели интересного кино без перерыва на неинтересную рекламу…
Как по команде, один за другим приземлились бомбардировочные птеродактили. Наверно, у них закончился боезапас. Дальнейшие события развивались с нарастающим ускорением (ох, уж это мне ускорение!). Все шло обычно, и вдруг питекантропы в основной своей массе разом отхлынули назад и начали поспешно отступать от города. Муравьи, только что являвшие пример высочайшей дисциплины, рассыпали строгий строй и пустились в противоположную сторону. Не пересекая невидимую границу города, они двумя бурными потоками огибали белые строения и бесследно исчезали вдали.
— Третья серия! — объявил я с еще большей долей сарказма.
— Интересное кино,— отозвался Великий Куст.— Твари чистые и нечистые уже рвут когти, а люди не торопятся.
Действительно, завернутые в мануфактуру герои стояли на окраине города такими же красивыми отрядами. Я, кажется, догадался: они просто не видели еще того, что уже почувствовали гоминоиды и насекомые. Мы с Великим Кустом тоже вот видим пока одну только беспорядочную беготню, не чувствуем никакой опасности, а это еще раз доказывает, что мы не членистоногие питекантропы…
Там, где только что было не протолкнуться, остались одни «убитые» и «тяжелораненые» (согласно версии командора), по моему же мнению, подкрепляемому нехорошим предчувствием, это были существа, загубленные без всяких кавычек. В любом случае, они не предсталяли опасности для города. Динозавровый наездник гордо привстал на стременах, но вдруг резко повернулся в сторону горы, какое-то время сидел неподвижно, а потом замахал руками и что-то закричал своим согражданам. Ага, кажется, информация дошла по назначению и была понята: отряды рассыпались, многие воины стремглав кинулись в город, некоторые же, вероятно, самые гордые и отважные, покидали поле боя не спеша, с достоинством.
Динозавр неуклюже развернулся и затопал в сторону города. Через пару-тройку секунд открылся широкий обзор местности, и мы поняли причину всеобщей панической тревоги. От зеленой гущи зарослей, окаймлявших подножие горы, катилась в нашу сторону широкая, гулкая, грозно шевелящаяся конная лавина.
— Великолепный общий план! — восхитился Великий Куст.— Леха, у тебя как с английским?
— Так же, как и с нанайским. А что?
— Жаль. Перед тем, как попросить у Стива автограф, можно было бы сказать, что вот этот общий план просто великолепен!
— А тебе кто запрещает? Скажи сам, сделай человеку приятное. Он же, бедолага, ждет-не дождется, когда ты его похвалишь.
— Доброе слово и кошке приятно
— Так в чем же дело?
— Увы и ах! Компьютер, техническая литература — еще туда-сюда, а в разговорах не силен.
— Чем же ты, бездельник, занимался все эти годы?
— Да так, по мелочи,— скромно ответил Великий Куст.
Я уже заметил, что наш бездельный треп возникает не просто так; хотя его рождение кажется стихийным и безосновательным, он, во-первых, имеет в основе своей желание прикрыть подлинные чувства и, второе, предваряет достаточно важные моменты, определяющие дальнейший ход событий. По всей видимости, Великий Куст тоже обратил внимание на эту особенность наших отношений, поэтому сквозь почти искреннюю безмятежность его словесного выпендрежа нет-нет да и проскакивала чуть заметная искорка тревожного недоумения. Она импульсивно просверкивала в брошенном искоса коротком взгляде и тут же гасла под напором пустых, ничего не значащих слов.
Дробный топот множества конских копыт нарастал, сливался в единую звуковую лавину, и эта лавина стремилась перекрыть неумолчный шум морского прибоя. Уже можно было рассмотреть передовых всадников, их шлемы, щиты и наколенники тускло мерцали в ленивых лучах красного солнца, которое по-прежнему стояло в зените.
— Солнце встало выше ели,— сказал я, пытаясь еще раз обратить внимание товарища ученого на явное нарушение законов природы. Но товарищ ученый сделал вид, что не расслышал моей реплики.
Приблизившись к городу, всадники одновременно подняли щиты, и эти поднятые на полном скаку щиты начали мерно и грозно ударяться друг о друга. К поднявшемуся грохоту тут же прибавился оглушительный звук, напоминавший свист, но более похожий на дискотечно-фанатский девчачий визг. Я пригляделся, невольно протер глаза и твердо решил, что делаю это в последний раз. Мама мия, папа римский! Куда я попал, где мои вещи…
Катившаяся на город орда состояла из молодых, вооруженных и достаточно хорошо обнаженных молодых женщин. Кроме шлема и наколенников, каждая из них имела на себе короткую юбку в виде набедренной повязки, а также грубые сандалии, примотанные к ногам переплетавшимися до колен веревочками. И всё.
Кто-то умный сказал: женщина без одежды есть произведение природы, женщина в одежде — произведение искусства. То, что приближалось к городу, не имело, на мой непросвещенный взгляд, никакого отношения к искусству (разве что к современному кино, которое, в свою очередь, можно отнести к искусству с большой натяжкой)… Это было также оскорблением природы, потому что в природе все гармонично, а визжащая красотка со зверским выражением лица есть явное нарушение гармонии. Здесь красоток было много, нарушения носили массовый характер — о каком искусстве можно говорить?
Часть всадниц направилась в нашу сторону.
— Амазонки! — радостно догадался Великий Куст.— Гениально! Боевик в стиле стори-фэнтэзи с массовым стриптизом — это же обречено на полный успех, это же совершенно беспроигрышный вариант! А какие тут могут быть крупные планы — пальчики оближешь…
— Кабы не пришлось местным бродячим псам облизывать наши косточки,— мрачно сказал я.— Голография так не пахнет.
Действительно, быстро скакавшие «амазонки» или как их там, приблизились почти вплотную, и разогнавшийся от их движения воздух опахнул нас крепким конским духом, к которому примешивался кислый запах давно не мытых женских тел. Едва я успел заметить, что восхищение в петькином взгляде сменилось изумлением, как в воздухе мелькнула некая тень. Я рефлекторно выставил вперед руку (спасибо вам, Иван Михайлович, скромный тренер по русбою,— ваши уроки не прошли даром!), петля вонючего сыромятного аркана захлестнулась на моей кисти, тут же последовал сильный рывок, и я повалился на землю. Ощущение, надо заметить, не из приятных, нечто подобное испытывает, наверно, крупная рыба, которую подсекает опытный рыболов.
Великому Кусту повезло гораздо меньше: второй аркан затянулся на уровне его диафрагмы и солнечного сплетения, попутно притянув к туловищу локти длинных рук. После подсечки командор рухнул, как подкошенный (простите за банальность), разрыв носом один из пляжных мини-барханов. Как говорится, ударил в грязь лицом — а что оставалось делать?
Под дикий хохот и визг нас потащили вначале по песку, потом по измятой и истоптанной траве в сторону горной гряды. Вероятно, там, среди нагромождения каменных глыб, обитали плохо воспитанные и дурно пахнущие амазонки здешних мест.
Через полминуты я искренно позавидовал участникам телепрограммы «Фактор страха» — помнится, в похожей ситуации у них имелась возможность выйти из игры, для этого надо было всего-навсего разжать пальцы. Еще большая зависть выпала на долю зрителей вышеназванной телепрограммы — я и сам когда-то в праздник спозаранку полеживал на диване и посмеивался над злоключениями любителей острых ощущений.
Однако, положение водителя-руководителя было еще хуже, и он, вероятно, завидовал тому, кто в разгар общего веселья падает мордой в салатницу. Неподвижный, хорошо приготовленный и сдобренный майонезом салат для физиономии гораздо предпочтительнее жесткой, стремительно надвигающейся травы. Не надо забывать, что соприкосновение с «Оливье» происходит в состоянии, близком к летаргическому сну, Великий же Куст рассекал здешние сенокосные угодия без всякой анестезии…
Глава 7
Исповедь Великого Куста
К счастью, бешеные гонки на животах продолжались не очень долго. Поравнявшись с белыми строениями, летучий эскадрон остановился. «Наши» амазонки перестали визжать; они негромко переговаривались и вглядывались в сторону городской окраины, словно чего-то ожидая или поджидая кого-то. Одна из них, лохматая брюнетка с круглым прыщавым лицом, во все глаза смотрела на нас, при этом она сладострастно и совершенно беззастенчиво поглаживала своей чумазой десницей то, что Великий Куст, помнится, называл крупными планами.
Я осторожно пошевелил посиневшей кистью плененной руки. Лохматая девица хихикнула, остальные не обратили на меня никакого внимания. Я напряг правую ногу и немного протолкнул свое тело вперед — натяжение сыромятного ремня значительно ослабло. Никто не препятствовал моим действиям, и я продвинул вперед левую руку. Через малое время мне удалось немного ослабить петлю. Продолжая хихикать, прыщавая девица отрицательно повертела нечесанной головой и погрозила мне прицепленным к юбке длинным ножом.
Повернувшись на другой бок, я ощутил на себе еще один взгляд. Это была совсем молоденькая девушка, с рыжевато-желтыми волосами и зелеными глазами. Она смотрела на меня так же открыто, очень внимательно, но с некоторой внутренней опаской. Ощущенье было такое, что крошка впервые видела живых мужиков. Вероятно, это был ее первый набег, боевое, так сказать, крещение.
Сквозь частокол лошадиных ног было видно, что в городе царит большая суматоха. На главной улице разгорелся настоящий бой, но он представлял собой исключение из правил, по которым развивались здешние события. Повсеместно толпы визжащих амазонок азартно гонялись за разрозненными кучками местных кавалеров, те отбивались, как умели, но превосходство в воинском мастерстве было таким явным, что местные жители имели очень мало шансов отбиться. Извивающиеся тела многих мужчин уже волочились вслед за всадницами, которые с победными криками мчались к месту нашей дислокации.
— Петька,— тихонько позвал я.— Ты живой?
Желтое от песка, зеленое от травы, красное от натуги лицо командора с трудом повернулось в мою сторону. В любом другом месте его можно было бы сравнить со светофором, чьи фонари почему-то вспыхнули одновременно, но в этом сумасшедшем мире динозавров, питекантропов и амазонок подобное сравнение могло показаться совершенно неуместным.
— Ёок-макарёк! — вымолвил Великий Куст. Похоже, изумление, мелькнувшее в его глазах за секунду до пленения, значительно выросло во время нашей малокомфортной транспортировки, оно расширилось, укрепилось и вот теперь выплеснулось целиком и полностью в одном-единственном высокохудожественном изречении. Не нами сказано: краткость — сестра таланта.
— Они мне всю харю покарябали,— пожаловался командор, с трудом шевеля распухшими губами.— Вот же бабы лютые!
— Ты посмотри туда,— мстительно сказал я и кивнул головой в сторону города.— Уж не Спилберга ли тащат на аркане, чтобы он нам с тобой выдал по большому смачному автографу? Голография, блин!
Ответить Петька не успел, потому что несколько амазонок спрыгнули на землю и приблизились к нам. Действуя коллективно, грубо и решительно, они поставили нас на ноги и быстренько стреножили, как коней. То есть, мою правую ногу привязали к петькиной левой, а наши многострадальные туловища стянули веревкой так, что нас без всяких репетиций можно было показывать по телевизору в роли сиамских близнецов, причем, даже без грима. Я сразу же вспомнил, как, будучи семиклассниками, ночевали в рыбачьем шалаше на дальнем берегу пруда, и нам с Петькой выпало укрываться одной курточкой. Курточка была маленькая, ночь выдалась очень прохладной, поэтому пришлось потеснее прижиматься друг к другу. Почти как теперь. Но теперешнее наше положение было гораздо хуже — из-за тугой веревки дышать приходилось по очереди.
Амазонки запрыгнули на коней, одна из них, та самая зеленоглазая златовласка, ловко привязала конец опутавшей нас веревки к своему седлу, тотчас веревка натянулась, и нам пришлось попытаться сделать первый совместный шаг. Увы, попытка оказалась неудачной: я хотел, как обычно, шагнуть с правой ноги, но не смог этого сделать, потому что Великий Куст должен был начать с левой, но он об этом не подумал, мы дернулись, потеряли равновесие и упали вперед. Буксир натянулся, и я с ужасом представил, что нам придется бороздить носами всю эту равнину, привольно раскинувшуюся до самой горы. Наверно, об этом же подумал мой бедный товарищ. Не сговариваясь, мы согнули свободные, то бишь, боковые ноги, уперли ступни в почву и толкнулись вверх, после чего пришла очередь общей ноги… Сделав несколько шатких, неровных шагов, наше совместное трёхногое существо научилось ходить, подтвердив нетленную мысль классика: к чему ни привыкает подлец-человек! Нет худа без добра — при совместном падении и в процессе обучения навыкам ходьбы веревка слегка ослабла, так что дышать можно было уже произвольно.
И пошли они, солнцем палимы… Кстати, солнце — красное, в пятнах — по-прежнему стояло в зените. За время пребывания на проклятом острове мы прошли почти полный курс шоковой терапии, но неподвижность ненормально застывшего на месте светила становилась просто невыносимой. Мне захотелось еще раз привлечь внимание ковылявшей рядом научной общественности к этому загадочному явлению природы.
— Это как же, вашу мать, извиняюсь, понимать? — спросил я словами поэта, указав взглядом на прыщавый лик местного Ярилы. Командор посопел носом и откашлялся, как перед длинным докладом.
— Вообще-то, мне давно хотелось обсудить некоторые аспекты нашего пребываниия в этом чрезвычайно интересном месте.
— Да что вы говорите! — воскликнул я.— Если честно, положа руку на живот, то мне тоже этого хотелось.
— Да? — искренно удивился Великий Куст.— Не замечал.
Последнюю фразу он сказал на вдохе, голосом преображенной Людмилы Прокофьевны, внезапно увидевшей компьютерную репродукцию Джоконды.
— Петька, сволочь такая! — не выдержал я.— Говори, что это значит? Печенкой чую, что ты все знаешь.
— Все знает один Господь Бог, а мы можем только догадываться.
— Ну, и о чем ты догадался? Рассказывай.
Командор еще раз откашлялся.
— Странности начались сразу после каменной трубы. За нами никто не гнался, можно было возвращаться, и я начал всплытие. По мере приближения к поверхности воды глубина местоположения аппарата, естественно, уменшалась, но в это же самое время приборы фиксировали увеличение давления. Ты, помнится, списал этот феномен на нашу недобросовестность при разработке оборудования…
— Дальше что? — нетерпеливо спросил я.
— Чем дальше в лес, тем больше дров,— ответил Петька.
— Не томи, фольклорист несчастный!
— После всплытия мне сразу же бросилось в глаза странное солнце. Поначалу подумал, что это глюки после трудного плавания, и решил немного отдохнуть. Тем более, что ты тоже спал без задних ног. После пробуждения глюки не исчезли, и я начал думать, что бы это значило. Это как на экзамене: сначала кажется, что вообще ничего не знаешь, но по прошествии нескольких минут из глубины сознания начинает всплывать информация — если, конечно, она была туда заложена. Так и здесь: я начал смутно припоминать то, что в давние времена было мною то ли услышано, то ли прочитано, а может, увидено во сне…
— Ты можешь все рассказать по-нормальному, без Спилберга и Фрейда? — раздраженно спросил я.
— При чем здесь Фрейд? — обиделся Великий Куст.— Ну, хорошо, давай перейдем на программу для чайников… Ты видел фильм «Земля Санникова»? Что молчишь — обиделся на чайника? Извини, если что не так, но каждый выбирает свою программу.
— Ладно, проехали,— буркнул я.— Фильм «Земля Санникова» я видел, но при чем здесь это? Не вижу связи.
— Правильно,— одобрил командор.— Связи никакой. Но фильм поставлен по книге академика Обручева. Он же, Владимир Афанасьевич Обручев, написал еще одну книгу под названием «Плутония». Надеюсь, эту вещь ты читал?
— «Плутония», «Плутония»…— пробомотал я, припоминая.
— Не читал,— констатировал командор.— Да ты не переживай: нельзя объять необъятное.
— При чем здесь «Плутония»? — упрямо спросил я.
— По версии одного из персонажей книги наша планета представляет собой полый, то есть пустотелый шар. Что-то вроде накачанного футбольного мячика. В центре этого мячика расположено энергетическое ядро (Петька указал глазами на красное, в пятнах, светило), которое освещает и согревает внутреннюю поверхность земной сферы. В книге Обручева оно, ядро-светило, названо Плутоном. Герои попадают в подземный мир через гигантскую воронку, располагавшуюся на одном из островов Северного Ледовитого океана. Они называют открытый ими подземный мир Плутонией. Часть Плутонии, которую удалось изучить отважным исследователям, населена питекантропами, мамонтами, ихтиозаврами, птеродактилями и прочими ящерами, а также гигантскими муравьями…
— …И амазонками?
— Амазонок не было,— уверенно сказал командор.— По крайней мере, герои книги…
— Постой, постой! — перебил я.— Обратно они, случайно, не на плоту выбирались? По какой-то там кипящей магме или лаве…
— Это у Жюля Верна, в его фантастическом романе «Путешествие к центру Земли».
— Ты хочешь сказать, что Жюль Верн был фантастом, а Обручев создал шедевр голимого реализма?
— Нет, конечно! Он и сам писал в предисловии, что гипотеза относительно пустотелости Земли существовала в девятнадцатом веке, а к началу двадцатого была развенчана новейшими исследованиями. Он критикует французского фантаста и поясняет, дескать, сам он, то бишь, Обручев, сознательно использовал устаревшую гипотезу для того, чтобы наглядно проиллюстрировать геологическую и палеонтологическую историю планеты.
— Ты, Петруша, меня совсем запутал. Если он добровольно признается в том, что развел по жиже доверчивых читателей, то вся его Плутония — просто БэЭсКа, как выражался… ну, ты помнишь.
— Ты имеешь в виду: бред сивой кобылы, как выражался наш учи-тель геометрии?
— Вот именно!
— Согласен. Если бы остров с дыркой посредине имел место быть в реальной жизни, то его давно уже обнаружили бы со спутника. Сейчас такие приборы…
— Все правильно! — горячо поддакнул я.
— А ультразвуковые исследования земной коры?
— Да, действительно! — я помнил о них днем и ночью.
— А скважины сверглубокого бурения?
— Ну конечно! — я всегда был готов лично бурить эти скважины.
— Какая, к черту, Плутония!
— Бред сивой кобылы!
— Бэ-Эс-Ка! — заключил Великий Куст.
Какое-то время мы ковыляли молча, уперев решительные взгляды в почву прямо перед нашими ногами, стараясь не слышать лошадиного ржанья и фырканья, пытаясь не замечать кислого запаха давно не мытых женских тел. Этот остров с горами, долами и белыми строеньями, эти жуткие амазонки, динозавры, питекантропы и муравьи именовались одной энергичной аббревиатурой, обозначавшей чушь, дичь и прочий набор порожних глюков.
Но…
— Но они же есть,— тихо сказал Петька.
— Есть,— тихо согласился я и тут же возвысил голос: — Но почему? Вот ты, ученый человек, можешь мне ответить?
— Пока нет,— признался ученый человек.
— А когда? — требовательно спросил я.
Вместо ответа Великий Куст молча пожал плечами — он, действи-тельно, не мог ответить на мой вопрос. Заросли, скрывавшие подножие горы, были уже сравнительно недалеко, и нам не оставалось ничего другого, как молча переставлять ноги, неотвратимо двигаясь навстречу своей совершенно неизвестной участи.
Глава 8
Беседы на горной тропе
Широкая тропа круто пошла в гору. Сначала она плавно изгибалась, следуя рельефу местности, потом отвесные скалы стали наседать с обеих сторон, и тропа сделалась гораздо уже. Местами дорогу преграждали осыпавшиеся сверху камни, через которые мы с командором ковыляли так неуклюже, что, в конце концов, амазонкам пришлось нас развязать. Однако, ехавшая впереди молоденькая амазонка не выбрала веревку: продолжая таращиться на нас, как на диковину, она указала пальцем на тащившийся по камням конец веревки. Ага, я понял — надо схватиться за буксир, тогда легче будет идти в гору. Ну, что ж, мир не без добрых людей, спасибо, милая, дай тебе Бог здоровья и хорошего жениха… Шагать стало, действительно, легче, но естественную в нашем положении мысль о побеге пришлось сразу же оставить. Бежать было некуда, справа и слева громоздились неприступные скалы, сзади гомонили «бабы лютые», как, помнится, выразился Петька. Спереди то и дело поглядывала через плечо добрая девушка из недоброго племени диких воительниц. И оттуда же, спереди, откуда-то издалека и сверху, доносился чуть слышный шум.
Предположим, что мы сбежали, и что дальше? Куда податься бедному крестьянину? Можно вернуться к аппарату, если, конечно, его не раздавил какой-нибудь доисторический ящер с коровьими ушами. Ладно, не раздавил. Тогда можно погрузиться в море и поискать вход в каменную трубу, вернее, выход из нее. Вполне возможно, что он найдется, но вряд ли слабенький движок сдюжит против могучего подводного течения. Да ведь и аккумуляторы наверняка уже подсели, газовая смесь на исходе, а без обогрева, без воздуха мы погибнем, даже если удастся пройти каменную трубу… Чтобы вернуться домой иным способом, надо отыскать в земной оболочке дырку, описанную автором «Плутонии». Но как это сделать, если уважаемый академик, дорогой товарищ Обручев, добровольно сознался в том, что он эту дырку просто выдумал?
— Ёолы-палы! — внезапно подал голос ковылявший следом за мной Великий Куст.— Леха, это же золото!
Погруженный в свои мысли, я и не заметил, что справа началась сплошная отвесная стена почти черного цвета с красными и желтыми пятнами и подтеками на поверхности; на этом траурно-ржавом фоне ярко выделялась толстая, сантиметров в сорок, ярко-желтая прослойка. Человека, привыкшего видеть золото в виде колечек, цепочек и разных там крестиков-ноликов, этот жирный ломоть дьявольского металла мог ввергнуть в шок. Но я в течение одного неполного дня испытал столько стрессов, душа моя, стремившаяся к покою и отдыху, так часто трепетала от всякого рода неожиданностей, что мне, честно говоря, все уже было до лампочки.
— Ну, и чему ты радуешься? — спросил я.— Хочешь отломить кусочек и купить себе иномарку?
— Тогда уж лучше осла,— отозвался командор.— По этому хайвэю на нем сподручнее.
— Да, для полного счастья нам не хватает именно третьего осла…
После некоторой паузы Великий Куст назидательно изрек:
— Уныние — это большой грех.
— Так, может, мне в присядку пройтись? — разозлился я.— С час-тушками про колхозную любовь, да?
— Про колхозы здешние не знаю,— спокойно ответил Кустило,— а вот любовь может… нечаянно нагрянуть.
— С этими, что ли? — презрительно спросил я и смачно плюнул под ноги.— Да я с ними на одном гектаре не присяду!
— Ты думаешь, они будут тебя спрашивать?
— Не понял! Послушай, дружище, ты, вообще, о чем? Чтобы я с этими вонючками…
— Что тебе известно про амазонок? — перебил Великий Куст.
— Ну, были такие в древности,— неуверенно начал я.— Типа: бабье царство, одни сплошные феминистки, мужиков на дух не переносили, давили, как тараканов.
— И как же они размножались? — поинтересовался командор. Мне пришлось слегка задуматься: действительно, как?
— А! — вспомнил я.— Был же такой фильм, кажется, польский. Там размножение происходило при помощи пробирок.
— При помощи пробирок размножались новые амазонки из одно-именного фильма. А настоящие, древние?
— Да шут их знает! — признался я.— Докладывай, если в курсе.
Великий Куст выдержал довольно длинную паузу.
— Агапевесса,— наконец, сказал он.
— Чего-чего?
— Агапевесса,— повторил командор значительно.
— Что за зверь такой?
— Это не зверь, а, скорее, обычай. Вообще, амазонки, я так полагаю, были последним оплотом матриархата, на смену которому пришел… ну, ты знаешь. Основная масса женщин смирилась с тем, что ключевые жизненные позиции заняли представители сильного пола. Исключение составили именно амазонки, которые не хотели соглашаться с таким положением дел. Причем, их несогласие приняло форму перманентного вооруженного конфликта…
— Какого-какого? — перебил я, но Кустик не обратил внимания на мою реплику и продолжил:
— Однако, природу не обманешь, общество без детей обречено на вымирание. Но ведь ни одна, даже самая крутая феминистка, не сможет иметь ребенка без участия мужчины. А мужчина — это враг, и что тут делать? Ясно-понятно — отправиться в поход и взять врага в плен. Такой поход и последующая неделя тесного общения с захваченными в плен мужчинами назывались агапевессой, которая случалась один раз в год.
— Всего? Представляю, какими голодными были эти амазонки!
— Почему только были? — спросил Великий Куст.— Жажда любви не проходит с веками. Она толкает людей на самые неожиданные поступки. Ну, например, погрузиться в море и через иллюминатор помахать своей пассии ручкой. Или взять штурмом город, чтоб захватить в плен молодых мужчин, а вместе с ними двух российских придурков с пластмассовой коробкой. Кстати, где она?
— Не знаю,— растерянно сказал я.— Наверно, там, на берегу. А какая, собственно, разница?
— Да, действительно,— согласился командор.— Потерявши голову, по волосам не плачут. К тому же, в течение недели нас будут кормить очень хорошо — им, прежде всего, нужна работоспособность.
— А потом?
— Ты не знаешь, что бывает потом? — удивился командор.
— Нет, не после еды, а после того, как кончится неделя…
— Про этих не знаю, а те всех своих пленников убивали.
— Какой ужас! — невольно воскликнул я.— Как они могли!
— Элементарно, Ватсон: накачивали вином и перерезали глотку длинным ножом. Трупы сбрасывали в горную реку…
Казалось, что Великий Куст читал лекцию, он выдавал информацию так отрешенно, словно история, в которую мы вляпались, его вовсе не касается. Спокойствие лектора в какой-то мере передалось и его очень внимательному слушателю.
— Ага! — заметил я.— Значит, операция все-таки проходила под наркозом? Это меняет дело…
— Через девять месяцев,— продолжил командор,— в стране амазонок начинались массовые роды, их принимали особые храмовые служительницы. Они определяли половую принадлежность младенца, именно она, эта самая принадлежность, играла решающую роль в его дальнейшей судьбе. Мальчиков тут же умерщвляли самым безжалостным образом — их сбрасывали со скалы, девочек определяли в специальные детские ясли, а по достижении возраста переводили в заведение, которое можно было бы назвать военно-спортивным интернатом. Впрочем, нет: в интернате живут дети, разлученные с родителями, юные же амазонки не знали не только своих отцов, но и матерей. Это было запрещено законом и обычаем. В заведении прививались главные качества — воинское мастерство и ненависть к мужчинам.
— Ненависть к мужчинам — невольно повторил я.— Это что же получается? Большая часть наших земных женщин — наполовину амазонки?
— Не знаю,— ответил Великий Куст.— Я имею дело с теми, кто из меньшей части…
Какое-то время мы шли молча. Неясный шум впереди незаметно усилился, он стал гораздо слышнее. Девушка снова оглянулась, и я встретился с ней взглядом. Не отводя зеленых глаз, она открыто, по- детски, разглядывала меня с ног до головы, и даже не верилось, что это простодушное создание способно после недели любовных утех перерезать мне горло длинным ножом…
— А ты уверен, что это та самая ага…как её там…повеса? — спросил я с затаённой надеждой.
— Нет, конечно. Но, согласись, все это очень похоже на дикий обычай древних амазонок. Кстати, ты заметил, как эта черненькая, с прыщами, смотрела на тебя? Она же сиропом исходила, представляя, как пересаживается с лошади на тебя, красавчик ты этакий.
Буксирный конец, за который мы держались, натянулся сильнее обычного. Я поднял глаза от наползавших под ноги камней — ага, понятно: хорошо накачанной десницей девушка подтягивала веревку и неторопливо наматывала ее на локоть левой руки. Видимо, это нужно было для того, чтобы конвоируемые не отставали, были поближе к гражданину начальнику — мало ли чего…
— Но как здешние вонючки узнали о наших древних амазонках?
— Логично! — одобрил Великий Куст.— Чтобы цепочка размышлений и впредь оставалась логичной, вспомним и соединим несколько фактов. В древности на Земле жили огромные ящеры, так? Так. В древности же, пусть и в другое время, на Земле жили женщины-воительницы, правильно? Правильно.
Буксирная веревка значительно укоротилась, задние ноги лошади энергично шевелились перед моими глазами примерно в двух метрах, чуть дальше маячили торчащие из сандалий грязные пятки всадницы. А Петька, не поднимая глаз от скверной дороги, продолжал свои высокоумные объяснения:
— Теперь ни тех, ни других на поверхности планеты не наблюдается. Здесь, в Плутонии, живут огромные ящеры, так? Так. Если рассуждать логически, то наличие амазонок вполне вероятно…
— Опять трындишь, как Леня Голубков! — не вытерпел я.— Вопрос был задан конкретно: как здешние вонючки могли узнать обычаи амазонок, живших в другое время и, к тому же, на другой стороне земной коры?
— Не знаю,— растерянно ответил мастер логических построений.
— Вот так и скажи: не знаю. А то завелся — вполне вероятно, вполне вероятно… Мы же не на симпозиуме.
— Кто учил тебя грубить старшим?
Я невольно улыбнулся — командор был старше меня, дай Бог памяти, дня на три или четыре.
— Ладно бы наедине,— не унимался Великий Куст.— Но при дамах!
Мне стало смешно. Петька умел сохранять спокойствие в самых сложных обстоятельствах, именно это мы всегда ценили в нем. Более того, в разгар сыпавшихся на нас пацанячьих неприятностей он мог сказануть такое, что все невольно начинали хохотать, после чего неприятности не казались уже непреодолимыми. Иногда Петька обижался, и это доказывало, что его словесные перлы не являлись «домашними заготовками», не сочинялись специально для разрядки напряженности, а были результатом сиюминутной реакции на происходящие события. Похоже, наш одобрительный смех избаловал природного мастера конферанса, и в течение всех последующих лет он не пытался избавиться от способности к словесной импровизации. И вообще, Великий Куст, в общем и целом, остался тем же смешным и добрым Петькой, и хотелось ему, как и прежде, того, чтоб всем было хорошо и спокойно. Подумать только, как долго он не открывал мне своих догадок о Плутонии — не хотел нервировать раньше времени. За последние пятнадцать лет ни одному из моих знакомых не пришло бы даже в голову обращать внимание на такие нюансы… Теплая волна всколыхнулась внутри меня, и горячий гребень этой волны почти дотянулся до моих глаз. Чтоб не расплакаться от внезапно нахлынувшего умиления, я резко вдохнул в себя воздух через ноздри, и в этом воздухе почудился мне легкий запах дыма. Это означало, что до конечной цели нашего вынужденного путешествия осталось не очень далеко.
Глава 9
Бабье царство
Тропа повернула влево, скалы закрыли следовавших за нами амазонок, и тут буксирная веревка совсем ослабла. Я поднял глаза и увидел, что девушка остановила лошадь. Она сидела молча, повернув голову, и смотрела на меня через плечо. Я остановился, Петька, наткнувшись на меня, охотно замер, облегченно вздохнул, и тут прозвучал голос девушки. Он был низкий, сипловатый, такие голоса, заключающие в себе некую загадку, волнуют почти всех мужчин.
— Клузи,— сказала девушка и, отвернувшись, тронула лошадь с места. Мне было непонятно, что означает это слово, пыхтевший сзади Петька, кажется, вовсе его не услышал. Веревка вновь натянулась, и движение вперед продолжилось. Через малое время горная тропа повернула влево, раздвинулась, и мы оказались на широкой, сравнительно ровной площадке, заставленной высокими войлочными шатрами. Я оглянулся назад, чтобы в последний, может быть, раз взглянуть на синевшее внизу море, на приморскую равнину, на белый город, в котором так и не удалось побывать. Захотелось отыскать взглядом наш аппарат, но он, похоже, был скрыт полосой прибрежных хвощей и папоротников…
Справа от того места, где кончалась тропа, громоздились скалы, они окаймляли площадку и скрывали селение амазонок от взоров жителей долины. Вдали за шатрами, прямо по курсу, виднелись белые колонны храма, задней своей стеной примыкавшего к каменному боку горы. Слева от храма низвергался с отвесной кручи широкий водопад, именно его влажный шум был слышен на протяжении всего пути по горной тропе.
Следуя за конским хвостом, мы повернули налево и двинулись вокруг серых войлочных шатров по едва приметной дороге, выбитой в камне множеством копыт и человеческих ног. Пространство между шатрами было пустынным, зато около храма наблюдалось заметное оживление.
Через малое время дорога привела нас на берег рожденной водопадом реки, бурно стремившейся влево по террасе, которая уползала вниз, вдоль пологого склона горы, длинной желто-зеленой лентой. Вернее, лента была желто-зелено-белой — по берегу реки в три ряда выстроились шатры, но не войлочные, а полотняные. Примерно в ста метрах от дороги была видна каменная, из валунов, стена, в ней имелись добротные ворота, створки которых были плотно закрыты; перегораживая террасу, стена тянулась слева, от обрыва, до берега реки, и река с трудом протискивалась между горой и правым концом стены. Селение амазонок со всех сторон защищалось неприступными препятствиями; иными словами, побег отсюда мог быть отнесен к разряду фантастических происшествий…
Ковыляя по дороге, которая все больше забирала вправо, мы, наконец, добрались до белых храмовых колонн. Площадь перед широким, через весь фасад, крыльцом была заполнена гомонящей толпой, состоявшей, в основном, из юных амазонок. Они издали встречали нас диким воем и воинственными криками. Некоторые выбегали вперед, чтобы принять коней у вернувшихся из похода старших подруг. В этой шумной суматохе я не заметил, когда исчезла и куда подевалась наша странная конвоирша
В окружении вооруженных воительниц мы поднялись по широким ступеням, и местные девчонки заметно присмирели — редкий зверь по имени мужчина требовал внимательного визуального изучения. Впервые в жизни я стоял перед толпой полуобнаженной молодежи женского пола, и эта толпа жадно пожирала меня глазами. Впрочем, такого же пристального внимания удостоился стоявший рядом Великий Куст, а также несколько десятков лиц псевдогреческой национальности, то бишь мужичков из приморского города. Они, кстати, тревожно косились в нашу с командором сторону и так же тревожно о чем-то переговаривались. Так мы и стояли, чувствуя на себе опасливые взгляды братьев по полу да любознательные взоры здешних пацанок. И только одна па-ра глаз, обращенных в нашу сторону, излучала иные чувства. Вначале я почувствовал этот взгляд, потом отыскал в толпе рыжевато-желтые космы — это была она, «наша» амазонка, которая сказала непонятное слово на изгибе горной тропы.
Со скрипом растворилась высокая храмовая дверь, мы невольно оглянулись назад и увидели, как из-за частокола колонн важно вышагнули несколько очень пожилых женщин в длинных лиловых балахонах. Подобно плывущим за матерью утятам, они сопровождали огромную старуху, которая величественно двигалась впереди процессии. Вообще-то, похожую компанию можно увидеть у любого нашего подъезда, во всяком городском скверике — сидят, балакают, ну, и флаг им в руку. Но здесь, в стране амазонок, безобидные бабушки вместо флага, видимо, взяли в руки бразды правления. Кажется, есть даже термин, обозначающий такую форму государственного устройства…
— Да у них тут геронтократия,— шепнул Великий Куст.— Власть старых и мудрых.
Главная геронтократка остановилась перед широкими ступенями, отдышалась, вытерла пот со лба и, перекрывая шум водопада, заговорила громким неприятным голосом. Я не Илона Давыдова и, конечно, не понял, о чем вещала малоуважаемая леди, но если судить по жестам, по движению крючковатого пальца, который частенько нацеливался в нашу сторону, разговор шел о нас, мужиках. Слушательницы воспринимали речугу своей президентши очень внимательно, ибо тема выступления, насколько я разбираюсь в медицине, была интересна большинству присутствующих. Мы с Кустиком, а также псевдоэллины, относились, видимо, к меньшинству, и наше мнение вряд ли кого здесь интересовало.
По окончании начальственного словоизвержения началась процедура распределения военной добычи. Основная масса стоявших на площади юных созданий в процедуре не участвовала — вероятно, барышни не достигли определенного возраста. В течение короткого времени толпу рассортировали, и жаждущие любви Джульетты были оттеснены женщинами-воительницами к войлочным шатрам. Туда же отправились пожилые тетки, для которых, увы, отцвели красные розы и отпели шальные соловьи… Остальные амазонки в весьма изрядном количестве прихлынули к ступеням крыльца, и зеленоглазая златовласка тоже оказалась значительно ближе.
— Штуки по две с половиной на брата,— быстренько, очень приблизительно, подсчитал я.— Не боись, Петруха, сдюжим!
— Ёлки зеленые! — отозвался Кустик с искренним возмущением в голосе,— Я супруге своей, Виктории Викентьевне, никогда не изменял!
— Надо же когда-то начинать… Да не волнуйся, Петька, она ничего не узнает. А если и узнает, то я подтвердю… в смысле, подтвержу, что тебя принудили, хотя ты и сопротивлялся до последнего.
— Сила ломит и соломушку,— покорно согласился Великий Куст.
Две воительницы вытолкнули на подиум первого пленника — худого, сутулого, с длинными мосластыми руками. Лысый череп и волосатая грудь выдавали в нем философа и жизнелюба. Пока начальственные старухи совещались на крыльце, он стоял спокойно, уперев взгляд перед собой. Наконец, главная мегера крикнула дважды, из толпы выскочили две радостные молодайки, они решительно подхватили бедолагу под локотки и поволокли его в сторону полотняных шатров. Ага, значит, там у них праздничные апартаменты. Агапевесса, блин!
— Етишкина контора! — продолжал возмущаться командор.— Что за идиотизм этот секс втроем! Просто скотство какое-то!
— Как ты можешь судить о том, чего не пробовал? — спросил я.— И что ты хочешь от женщин, живущих в одно историческое время с динозаврами? Да у нас, людей двадцать первого века, этого скотства бульдозером не выгребешь!
— Да, да,— согласился Великий Куст.— Гаремы, свободная любовь, шведская семья…
— Кстати, о свободной любви. Телки здесь, конечно, бойкие, но мужик — он и в Плутонии мужик. Среди нашего брата всякие бывают, а вдвоем все-таки легче справиться даже с самым несговорчивым клиентом. Так что, может, это и не скотство, а обычное укрощение строптивых..
— Может быть.
Распределение благ шло полным ходом: две лихие конвоирши выталкивали на средину очередную жертву, старухи быстренько совещались, звучали имена, и очередная троица отбывала к месту любовных схваток. Группа античных товарищей стремительно редела. Нас пока не трогали — может быть, оставили на десерт, для избранных, или, наоборот, мы с Кустиком считались четвертым сортом. Покарябанная харя командора мало способствовала мыслям о любви. И вообще, наука логика и женская логика не являются родственниками даже там, на поверхности лучшей из планет, а здесь вообще, как говорится, своя котельная и труба отдельная…
Прошло еще какое-то время, и на крыльце осталось трое мужчин — мы с Кустом и местный красавец, слегка похожий на великого русского актера Тихонова в роли Штирлица, только в другом наряде. Старушки слегка задумались: перед широкими ступенями стояли три амазонки, в том числе, наша недавняя спутница, которая смотрела на нас зелеными глазами и слабо улыбалась.
— Может, обойдется без шведских делишек? — с надеждой спросил Кустик.— Нас же поровну.
— А вышибалы? — напомнил я.— Чем они хуже других?
Воительницы-конвоиры вытолкнули на средину Штирлица и остались стоять рядом с ним. Старушки еще немного побалабонили, после чего мегера гаркнула во все мегерье горло, и вышибалы радостно потащили бедного штурмбанфюрера в сторону полотняных шатров. В мою голову пришла забавная мысль: теперь, когда все основные амазонки удалились на берег реки, можно было бы попытаться убежать из этого бабьего царства. Рвануть вправо, по дороге, и, обогнув войлочные шатры, сигануть по горной тропе в обратном направлении. Бабульки все свои забеги давно уже закончили, женщин-воинов из шатров калачом не выманишь… Ой, мама мия! А толпа молодяшек? Разберут же на сувениры, блин!
Снова грянул голос главной старушенции, две амазонки запрыгнули на крыльцо и уцепили побледневшего Кустика за длинные руки.
— Везет же некоторым,— пробормотал он и добавил громко, с чувством: — Прощай, Леха! Если что — не поминай лихом!
Я молча махнул рукой. Спустившись с крыльца, командор заблажил вдруг совсем по-блатному: — Волчицы позорные, мать вашу, так-перетак! Ну, ты, мочало, убери грабалки, в натуре! Я сам пойду!
Мы с девушкой остались вдвоем. Главная атаманша крикнула своим противным голосом очередное непонятное слово, но я, к своему удивлению, разобрал его…
— Клузи!
А, так это имя девушки! Там, на горной тропе, она представилась, пытаясь таким образом познакомиться с… кем? С нами? Но взгляд был направлен именно на меня. Ну, что же, милая, придет время, и познакомимся…
На этот раз старухи совещались гораздо дольше обычного, хотя, если честно, о чем тут совещаться? Он и она — вполне нормальный вариант, узаконенный многовековым опытом общения полов. Но, видимо, этот вполне нормальный вариант почему-то не нравился здешнему руководству. Может быть, матерей народа не устраивало резкое снижение рентабельности (50% — это вам не шуточки!); или бабульки опасались, что одинокая представительница слабого пола не справится с пленником, не похожим на обычных здешних мужчин…
Молодяшки подняли скулёж. Пользуясь отсутствием взрослых амазонок, они стали медленно приближаться к ступеням крыльца. Без психологической экспертизы было ясно, что вся эта воющая толпа состоит из недозрелых особей, жаждущих контакта с мужчиной. Если честно, положа руку на живот, то я начал искренно опасаться массовых беспорядков. И то сказать: коль скоро люди поднимались на медные, соляные, картофельные бунты, то почему невозможен бунт на половой почве? Сексуальная революция в буквальном смысле слова. Тем более, что речь идет о представительницах подрастающего поколения, а подрастающее поколение во все времена отличалось максимализмом, недос-таточным нравственным развитием и агрессивностью.
Ан нет! Главная мегера сделала небольшой шажок вперед, притопнув при этом ногой в деревянной сандалии, и рявкнула так, что на долю секунды водопад замер в воздухе. Непокорная молодь враз отхлынула на место. Спасибо, добрая бабуля! Тебе бы, милая, работать в инспекции по делам несовершеннолетних, звание лучшей по профессии я тебе обещаю без всякого раздумия.
Совещание закончилось. Оказалось, что ареопаг выдвинул из своих сплоченных рядов даму посвежее, лет пятидесяти с небольшим хвостиком,— она, насколько я разбираюсь в политике, должна была занять вакантное место. От шатров донесся коллективный возглас разочарования — так футбольные болельщики провожают мяч, летящий мимо ворот. А я поспешил призвать в свою душу надежду на то, что эта немытая образина предпенсионного возраста выступит не в качестве активной участницы проекта, а только для соблюдения традиции.
Златовласка по-прежнему являла собой пай-девочку — этакая тормознутая Настенька из детского боевика про Морозко. Она смотрела на меня зелеными глазищами и мигала довольно редко. Подумалось даже, что если бы эта очарованная странница посягнула на мою честь, то я сопротивлялся бы не очень сильно.
Выбранная местной властью депутатка низко поклонилась своей президентше и отправилась выполнять ответственное поручение. Она подошла ко мне и несообразно своему почтенному возрасту, то есть, довольно грубо, схватила меня за руку. Девушка опустила голову. Возможно, ей неловко было видеть акт моего унижения, но неужели это варварское создание способно чувствовать такие нюансы?
Тетка потянула меня в сторону. Я, конечно, мог бы вспомнить множество разных выражений с обратной стороны современного русского фольклора, но почему-то на память пришли слова великого Пушкина, сказанные им в моем недавнем сне.
— Хамить не надо,— вежливо посоветовал я.— Не люблю.
Судя по дальнейшему поведению, о великом русском поэте мало-уважаемая фрау не слышала вовсе. Никак не реагируя на моё предупреждение, она что-то крикнула, после чего девушка, не поднимая глаз, медленно взошла по ступеням и осторожно прикоснулась к моей руке. Неугомонная ветеранша снова дернула меня за руку. Я, конечно, мог бы передать ей пламенный привет от Ивана Михайловича, скромного тренера по русбою, но… Она, конечно, тетка, но, тем не менее, все-таки женщина, Михалыч вряд ли одобрил бы мою несдержанность. Пускай тетенька живет… пока что. И второй момент: в случае моего активного сопротивления златовласка, подчиняясь здешнему уставу, должна помочь старшей по званию, но я чувствовал, что девушке очень не хотелось этого делать.
Глава 10
О любви не говори
Насколько я разбираюсь в арифметике, свободным оставался один шатер. Он был раскинут на берегу реки, неподалеку от дороги, и стоял крайним в продольном и поперечном рядах. Подходя к месту своего грядущего позора и, вполне вероятно, трагической гибели, я обратил внимание на деревянное, из бревен, сооружение, которое распласталось на воде у самого берега и нервно содрогалось под напором мчавшихся от водопада тугих и пенных струй. Проще говоря, это был внушительных размеров плот, связанный из могучих стволов и притороченный к береговым уступам толстенными веревками. Разумеется, он не мог быть пристанью, ибо любое плавание в местной буйнопомешанной ак-ватории казалось делом абсолютно бесперспективным.
Скорее всего, сооружение выполняло роль банно-прачечного комбината. Хотя, подобный вывод мог быть сделан более или менее цивилизованным человеком, имеющим привычку регулярно мыться и носить чистую одежду. Судя же по запаху и внешнему виду, здешние жительницы относились к разряду менее или вовсе нецивилизованных представителей человеческого рода. Тогда зачем им баня и прачечная? Вполне возможно, что деловая древесина была спущена на воду для других целей. Например: чтоб удобнее было хоронить концы в воду, то бишь, избавляться от трупов бэушных Ромео…
Задышав взволнованно и радостно, тетка втащила меня в шатер, девушка покорно вошла следом. Внутри было прохладно, сумрачно и довольно уютно. Правда, воняло какой-то палениной наподобие ладана, зато пол был застелен мягким войлоком. В центре шатра поверх войлока горделиво раскинулась скатерть-самобранка, украшенная довольно разнообразным ассортиментом напитков и кушаний. Впрочем, за то время, пока мы карабкались по горной тропе и ждали своей участи на секс-аукционе, чувство голода вновь посетило уголок, именуемый моим желудочно-кишечным трактом, поэтому я обрадовался бы любому набору белков, жиров и углеводов.
Тетка что-то сказала, и девушка покорно опустилась на колени около скатерти-самобранки. Видимо, пока ее, девушки, роль заключалась в том, чтобы наглядно объяснить гостю порядок его действий. Ну, точно — тетка указала мне место по другую сторону стола. Хорошо, что мы сходимся с этой страхолюдиной хотя бы в одном: первым делом, первым делом самолеты… Я охотно присел на мягкий войлок, и тут из соседнего шатра заблажил Великий Куст.
— Там сидела Мурка,— заорал он дурным голосом,— в кожаной тужурке… Леха, не пей! Они, стервы, подмешали чего-то, я уже отрубаюсь… Мурка, ты мой муреночек…
Голос командора, настороживший моих дам, пошел на убыль, лихая песня сменилась невнятным бормотаньем с преобладаньем популярных российских звуков. По приказу тетки девушка почтительно подала мне золотой кубок с вином. Поначалу во мне взыграло ретивое, а потом вспомнилось, что золотишка в Плутонии немерено, и кубок этот для местных, наверно, то же самое, что для нас граненый стакан. Я вежливо поклонился и попытался показать жестами, что мне необходимо вымыть руки перед едой. Обе сотрапезницы смотрели на меня с явным непониманием.
— Чистота — залог здоровья,— пояснил я, взял кубок в правую руку и отлил часть содержимого в левую ладонь. Тетка нахмурилась, девушка смотрела на меня во все глаза.
— Подержи!
Я растер влагу между ладонями. На ощупь вино было не очень липким — наверно, полусухое. Впрочем, судить трудно, мне же никогда не приходилось мыть руки ни полусухим, ни, тем более, полусладким. После повторного обливания кубок опустел, и только тогда старшая по званию встрепенулась. Она что-то сказала, девушка заглянула в пустую посудинку и молча поставила ее на скатерть.
— А водочки нет? — нахально спросил я. Ответа, естественно, не последовало. Нихт ферштейн — твоя моя не понимай…
— Жаль,— со вздохом сказал я и потянул с деревянного подноса ломоть жареного мяса. Спасибо Петьке — трапеза началась совсем не так, как планировали организаторы банкета. Тем не менее, она началась. Со стороны это могло показаться нормальным семейным обедом — этакий пикничок на дачном участке. Обычное дело: муж, жена, любимая теща. Ах, мамаша, вы изумительно готовите, мне чертовски повезло, что я женился на вашей очаровательной дочурке… А что касается языкового барьера, то в обычной жизни отсутствие такового успешно компенсируется хроническим нежеланием понимать друг друга.
Выпив вина, тещенька оттяпала крепкими зубками изрядный кус подрумяненного мяса и со скоростью электромясорубки искромсала его мощными, как у бультерьера, челюстями. Бедняжке стало жарко, и она откинула назад капюшон, обнаружив круглую голову с короткой, без седины, прической и дубообразной шеей минимум двухлетнего бычка. Я начал опасаться, что тетенька войдет в раж и продолжит раздевание. Дело, конечно, хозяйское, но зачем портить аппетит дорогому гостю?
К счастью, стриптиза не последовало, хотя я и понимал, что это только временная отсрочка. А, собственно говоря, чего вы испугались, уважаемый господин Евсеев? Опасаетесь, что вам придется созерцать природное произведение, попорченное временем, потерявшее свои первоначальные кондиции, и это может оскорбить ваше эстетическое чувство? Полноте, Алексей Петрович! Такие ли оскорбления наносит вам ежедневно современная российская действительность! И стоит ли думать о подобных пустяках в начале недели, которая вполне может стать концом вашей драгоценной жизни…
Тещенька закончила трапезу; судя по плотоядному взгляду, престарелой Джульетте не терпелось перейти к главному угощению. Утерев измазанные жиром губы, она легко, по-спортивному, поднялась на ноги и решительно скинула на пол свой лиловый балахон. Подчиняясь эстетическому чувству, глаза мои готовы были зажмуриться, но в самый последний момент невольно распахнулись, насколько это было возможно. Вместо дряблого, обвислого убожества, которое принято называть остатками прежней роскоши, предо мной явилось гладкое, блестящее, тугое чудо, способное украсить чемпионат бодибилдинга любого ранга. Да что там! Даже на мировом первенстве по культуризму стоявшая передо мной женщина непременно взяла бы все призы и награды.
В ней не было тихой прелести тех милых простушек, которые никогда не занимались спортом и жили самой обычной жизнью. Их образы включают в себя природную привлекательность женственной фигуры, лицо, улыбку, тихий голос, и все это сливается в единое целое, волнует, тревожит сердце, будит воображение.
Здесь же каждая мышца, накачанная до предела, жила отдельной жизнью, стремилась выпятиться, показать свое превосходство. Именно по этой причине тело, доведенное, казалось бы, до совершенства, создавало впечатление уродства. Да, да, кто-то когда-то уже объяснил, почему это происходит. Слияние множества компонентов, их переплавка и тщательная выделка рождают художественное произведение. А вот выделение и смакование отдельной детали являет собой то, что принято называть порнухой. Вообще-то, я ничего против нее не имею, но когда живое воплощение порнографии с уродливо выпяченными частями и деталями посягает на мой мужской суверенитет — это уже слишком.
Похоже, тетечка не разделяла моих взглядов или считала их безнадежно устаревшими. Грозно шевеля бицепсами, трицепсами и прочим декоративным хламом, она неспешно, по-хозяйски, двинулась в мою сторону. Сбоку блеснул тревожный взгляд девушки. Кажется, старшая тоже заметила этот взгляд, буркнула что-то невразумительное, и златовласка покорно отползла к полотняной стенке шатра.
Я безмятежно догрыз косточку, бросил ее на скатерть и сделал вид, что вытираю руки о мягкий войлок. Конечно, удобнее было бы встретить агрессора в положении стоя, но и фактор внезапности тоже чего-то стоил. Простите, мадам, но у меня нет иного выхода.
Ладони и левая ступня незаметно уперлись в пол. Пора! Тело мое «выстрелило» вверх, резко выпрямившаяся правая нога ударила в левое колено бедной женщины. Прошу пардону — слегка усеченный переход в «тачку» подкатом… Впрочем, женщина не такая уж и бедная, каким-то непостижимым образом она успела слегка присесть, и удар моей голой пятки (о, где вы, где вы, кирзачи с твердыми каблуками!) ушел скользом чуть выше. Более того, моя соперница успела уцепить мою летящую ногу, после чего ловко отскочила назад; теряя равновесие, я был вынужден развести руки в стороны и упасть на спину, иначе моим плечевым суставам пришлось бы очень туго. Лопатки мои проелозили по войлоку, и тут же невольно вспомнились все пропущенные тренировки. Простите, Иван Михайлович, если б я только знал о грядущих испытаниях, то непременно записался бы на дополнительные занятия…
Тетенька по-хозяйски оседлала меня, резко закинула мои руки вверх, попутно скрестив кисти, и прижала их к полу. Стыдно, батенька, а что делать? Противостоять бурному натиску никак не получалось. Кустик прав: сила ломит и соломушку. Невольно вспомнились ежедневные теле- и радиосообщения о множестве честных, порядочных, благородных женщин, которые были вынуждены испытывать нечто подобное. Если только удастся выжить и вернуться домой, если на жизненном моем пути встретятся маньяки-насильники, то пару-тройку я завалю без всяких раздумий — за нас, обиженных, униженных и оскорбленных…
Придерживая одной левой мои скрещенные кисти, тетка начала стаскивать с меня шорты. При этом она гоготнула так радостно, что мне стало совсем тошно. Я посмотрел на насильницу в упор, самым укоризненным взглядом, на какой был способен, но даже тени сострадания не мелькнуло в ее безжалостных глазах.
— Мадам,— прокряхтел я, борясь до последнего,— вам не кажется, что вы ведете себя не совсем прилично?
Мадам ничего не ответила. С упорством, достойным лучшего применения, она рвала ни в чем не повинные шорты. Кстати, штанишки совсем почти новые, куплены перед самым отпуском в одном из сильно юго-восточных павильонов Центрального рынка и, между прочим, стоят не так уж и мало.
— Ты, старая карга, плесень пещерная! — попробовал я по-другому.— Совсем офигела?
Целеустремленность старой карги сделала тщетными мои интеллектуальные усилия. Ах, как стыдно, и стыдно тем более, что все это беспардонное безобразие происходит на глазах постороннего человека. Было понятно, что есть только один выход — бороться! — и я боролся как лев. Моё яростное противодействие начало злить недобрую тетеньку, она приоткрыла рот и тихонько заурчала. Мне вдруг показалось: еще немного, и крепкие оскаленные зубки вцепятся в мое горло. Чтобы не видеть страшную пасть, пришлось закрыть глаза…
Бтухссс!
На лицо брызнуло что-то жидкое и просыпалось что-то твердое. Железная хватка жадных рук заметно ослабла, и почему-то вспомнились слова поэта:
…Пьяный сторож стучит мертвой колотушкой.
Я открыл глаза. Максимально откинув нижнюю челюсть, тетушка бессильно заваливалась на бок, физиономия была мокрой, с носа и прочих мест сильно капало, плечи и грудь осыпаны кусочками глины. Рядом стояла девушка, ее лицо выражало решимость и непреклонность. Ага, понятно: именно она оглоушила старшую кувшином по темечку. Похоже, неуставные отношения случаются и здесь. Я с трудом выбрался из-под обездвиженной гроссмуттер, при этом решимость и непреклонность в направленном на меня взгляде девушки сменились преданностью и неподдельной нежностью.
— Зачем? — спросил я.— Тебе же после этого секир-башка!
Девушка кивнула, кротко улыбнулась и подала веревку, которую, видимо, заранее отвязала от одного из шатровых полотнищ.
— Логично,— одобрил я и начал крепко-накрепко связывать поверженную львицу, которая при этом стонала, не открывая глаз, слабо, жалобно, совсем по-женски. Девушка согласно кивала, протягивала скрученную рулетом тряпку и все так же преданно смотрела на меня. Доведись встретить подобный взгляд там, на поверхности — о, мне, как порядочному джентльмену, просто пришлось бы жениться на той, которая тот взгляд подарила…
— Ну, хорошо,— сказал я, завязав последний узел и заткнув кляпом теткин рот,— неделю можно жить относительно спокойно. Дальше что? Мне так и так хана, а ты зачем в этот гудрон вляпалась?
Девушка горестно вздохнула и прикрыла глаза. Такое ощущенье, что она понимала смысл сказанных мною слов. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Когда-то давно, ещё в Белой Росстани, у меня был пес, который очень тонко чувствовал интонацию человеческого голоса. Одна и та же фраза, произнесенная ласково и, наоборот, укоризненно, заставляла его сначала радостно прыгать и вилять хвостом, а потом поджимать этот самый хвост и очень жалобно скулить. Кстати, он и смотрел на меня точно таким же преданным взглядом. Да и псиной от барышни припахивает почти так же, как от четвероногого друга детства…
Я взял девушку за руку, и мы вышли на улицу. Вокруг было пустынно, из-за ближних полотняных стен слышалось пыхтенье, урчанье и протяжные стоны, а вдали, у высоких войлочных шатров, прогуливались туда-сюда часовые в лиловых балахонах. Понятно: члены правительства блюдут нравственную чистоту подрастающего поколения. Прячась за прибрежными валунами, я спустился к бешено ревущему потоку и выбрался на шевелящиеся мокрые бревна. Девушка покорно, с бесстрашием и ловкостью, следовала за мной.
— Ты, подруга, не бойся. Это совсем не больно. Наоборот, это очень приятно и полезно для здоровья.
Я с трудом примостился на коленях у края плота и начал демонстративно умываться. Сначала Клузи смотрела на меня с недоуменьем и недоверием. Мне пришлось довольно долго плескаться в ледяной воде, радостно фыркать и довольно щуриться, прежде чем спутница рискнула присесть рядом и осторожно прикоснуться пальцем к тугой струе. Девушка вздрогнула, чуть слышно ахнула, но все же смогла пересилить страх, и за пальцем последовала раскрытая ладонь.
— Вот так, Клузи, вот так! — показывал я, и вскоре урок практической гигиены стал нравиться моей способной ученице. Особенно привлекли ее лабораторные занятия, во время которых заботливые ладони учителя не только черпали и выливали воду на голову, плечи, спину и прочие части тела, но также массировали их во избежание переохлаждения и связанных с ним неприятностей. Массаж был, конечно, не профессиональным, но зато от чистого сердца, и как-то незаметно перерос в то, о чем юная дева наверняка давно уже мечтала…
А мечтал ли о любви на мокрых досках Алексей Петрович Евсеев, скромный представитель российского полусреднего бизнеса? Не мечтал. Напротив, еще совсем недавно он принципиально не соглашался даже присесть на одном гектаре с местными красавицами. А вот ведь пришлось не только присесть, но и прилечь с одной из них на двух квадратных метрах. Ох, грехи наши тяжкие… Хорошо-то как!
Глава 11
Прощай, любимый город
Девушка спала в сумраке шатра, покойно раскинув руки. Золотые волосы, почти просохшие, разметались по мягкому войлоку. Крепкая грудь мерно вздымалась, непривычно загорелые круглые холмики шевелились так заманчиво, что у меня внутри все прямо-таки переворачивалось. Я смотрел на спящую девушку и боялся признаться самому себе, что никогда прежде, даже в юности, мне не приходилось испытывать чего-то похожего.
Если честно, то женился я потому, что подошло время выполнять намеченную жизненную программу: школа, армия, институт, женитьба, квартира, машина, дача, пенсия, некролог в газете… Похоже, в мозгах моих завелся вирус, и программа дала сбой. После женитьбы случился развод. А потом мне встретилось немало женщин, они имели разную внешность, интеллект, образование, характер, темперамент, но все романы были похожи друг на друга, как две таблетки аспирина.
Всё, как правило, начиналось очень хорошо (цветы, мечты и прочие понты) и продолжалось прекрасно до той поры, пока не наступала ночь любви и счастья. Нет-нет, в эту ночь все было также чудесно и восхитительно, но потом наступало утро — первое утро после первого секса. Я просыпался рано, как и положено порядочному жаворонку, замечал спящую рядом очередную даму сердца и с ужасом задавал себе один и тот же вопрос: — Кто это? Что эта чужая женщина делает в моей постели? (Вариант: что я делаю в постели этой чужой женщины?)
Потом она просыпалась и, памятуя о ночных страстях, принималась называть меня слоником, коником, котиком, бегемотиком… Здесь начиналось самое ужасное: мне нужно было очень талантливо исполнять роль одного из вышеназванных животных, а также подавать в постель легкий завтрак, приносить разбросанные по комнате носильные вещи и постоянно-периодически выдавать на-гора слащавые комплименты. Как ждет любовник молодой минуту верного свиданья, так и я ждал нетер-пеливою душой, когда же гражданочка дожует булку с маслом, завяжет-затянет все свои бантики-рюшечки, когда она скажет все свои дурацкие слова и, наконец-то, оставит меня в покое.
Один мой знакомый, безусловно умный человек, за рюмкой чаю объяснил мне ситуацию и вскрыл суть проблемы. Он сказал, что женщина — это, в первую очередь, человек. В подавляющем большинстве случаев она даже более человек, чем мы с тобой — так он сказал. И если между мужчиной и женщиной существуют человеческие отношения, то каких-либо серьезных проблем нет и быть не может. А вот в случае отсутствия человеческих отношений женщина в глазах мужчины есть не что иное, как инструмент наслаждения. Примерно такой же, как пачка сигарет, бутылка водки, доза наркотической дури. И если ты, Леха, маешься с похмелюги после дружеской попойки, почему бы тебе не помаяться после злоупотребления нелюбимым, но желанным, как стопка «Смирновки», женским телом?
Глядя на спящую девушку, я не испытывал обычного психологического похмелья. И это было странно. Если поверить моему высокоумному товарищу, то между мной и дикой подземной амазонкой возникли человеческие отношения. Тогда непонятно, каким образом этому варварскому, необразованному, некультурному созданию удалось разбудить человеческие чувства там, где тщетно старались не самые, надеюсь, худшие представительницы сравнительно цивилизованного общества. Это можно было бы объяснить несколькими причинами.
Первое. Вполне возможно… тьфу, нахватался у Петьки, самому противно! Проще говоря, я по своему духовному развитию стою на такой ступени, что только с первобытной женщиной и могут возникнуть у меня человеческие отношения.
Второе. Наше сравнительно цивилизованное общество с его жеманными условностями, расплывчатой моралью, вариативной нравственностью и прочей подобной требухой не позволяют людям искренно раскрыться навстречу друг другу, поверить ближнему и возлюбить его, как завещал Великий… и так далее…как учит… и тому подобное.
Третье. Мы знаем, что умрем, но надеемся, что это произойдет еще не скоро. Все успеется, обязательно произойдет завтра или через год, все случится само собой, новая жизнь начнется с понедельника, а сегодня можно поваляться на диване. И если вдруг объявляется жестко определенный срок (неизлечимая болезнь, ультиматум рэкетиров, обычай подземных амазонок), человек начинает остро ощущать жизнь, как подводник ощущает воздух после аварийного затопления субмарины.
И последнее. Уважаемый Алексей Петрович! Да будет вам известно, что человек, обуянный страстью, просто не в состоянии анализировать свои ощущенья и раскладывать пробирки с анализами по полочкам. Поэтому мозговая пудра, производство которой вы пытаетесь тут наладить, может обмануть кого угодно, но только не…
— Леха! Друг! Ты живой? — завопил из соседнего шатра Великий Куст. Девушка вздрогнула и открыла глаза. Судя по амплитуде плавания голосовых обертонов, командор был не совсем трезв. Впрочем, если быть откровенным до конца, он был практически пьян.
— Жив и вполне счастлив,— честно признался я.
— Шутите, парниша? — не поверил Кустило.
— Петька! Слушай меня внимательно! Ты не связан?
Некоторое время командор молчал. Может быть, пытался установить факт наличия или отсутствия веревок на руках и ногах. Девушка смотрела на меня тревожным взглядом — она не понимала, с кем я разговариваю и что, вообще, происходит.
— Еще чего! — наконец, возмутился мой товарищ.
— Тогда будь готов, скоро мы придем за тобой.
— Всегда готов! — по-пионерски отрапортовал Кустик. Примерно через три секунды он осознал смысл второй половины моей фразы и спросил с подозрением в голосе: — Кто это мы?
— Не перебивай! Твоя задача — нейтрализовать одну из своих новых женщин. Мой товарищ тебе поможет.
— Я не перебиваю… Дружище, ты не продашь меня Вике? Она… Погоди, какой товарищ? Леха, ты сошел с ума! Откуда здесь товарищи? Мы же не в России!
Я понял, что продолжать разговор бессмысленно. Бесполезняк, как выражался охранник Иван. Оставалось прикинуть варианты своих дальнейших действий. Вариант первый: оставить все как есть, в течение недели отрываться по полной программе, а дальше будь что будет. Номер два: отложить выполнение своего плана до тех пор, когда Петька станет трезвым. Но если мой бедный товарищ выбрал первый вариант, то трезвым он не станет уже никогда. Третье: начать действия немедленно, решительно и бесповоротно; как поется в песне — куй, братан, железо, не отходя от кассы, и слюнявь капусту, пока горячо. В случае неудачи третий вариант снова станет первым, только и всего. Не дрейфьте, гражданин Мцыри, нам «терять сегодня неча, окромя своих цепей»…
За время моих глубокомысленных размышлений девушка поднялась с войлока и встала на ноги. Я обнял ее и, отстранив пальцем золотые волосы, шепнул прямо в ухо: — Пошли.
Мы выбрались наружу и побежали в сторону шатра, из которого слышалось бормотанье пьяного командора и чей-то заливистый храп. Шатер стоял крайним в среднем ряду, то есть находился в противоположном от реки направлении. К счастью, расстояние было небольшим, и мы преодолели его так быстро, что высокопоставленные часовые, следившие за порядком среди юниорок, нас не заметили. Я еще раз удивился слаженности наших совместных действий — спутница понимала меня без слов и двигалась осмысленно, как будто мы с ней часа три обсуждали план и нюансы предстоящей операции.
Я ворвался внутрь первым, следом вбежала девушка, в ее правой руке грозно сверкал длинный нож. Мы были готовы к решительному нападению, яростной схватке и, вполне возможно, героической гибели в объятьях друг друга. Однако, представшая перед нашими глазами картина разочаровала мое разгоряченное сердце и, в то же время, порадовала мой возмущенный разум.
Справа от входа, уткнувшись носом в полотняную стену, мирно почивала одна из новых близких знакомых командора. Она лежала спиной к нам, поэтому разглядеть лицо не было возможности, но нацеленная на всякого входящего внушительная корма невольно бросалась в глаза. Вторая обитательница брачного шатра также отдыхала, причем, перед тем, как уснуть, она, видимо, забыла скатиться с распластанного на полу тела своего пленника.
— Петька, подъем! — решительно скомандовал я.— Быстренько прощайся с дамами, нам пора.
Великий Куст медленно, с усилием, раскрыл глаза и устремил на меня мутный малосмысленный взгляд. Похоже, что, пока мы преодолевали расстояние между шатрами, он успел слегка добавить. Хотя, может быть, до сих пор продолжалось действие подсыпанного амазонками зелья.
— Вставай, дружище,— попросил я.— У нас мало времени.
— Я требую продолжения банкета,— капризно ответил командор и царственно махнул рукой с зажатым в горсти пустым кубком в сторону сильно разукомплектованной пиршественной самобранки.
— Отвернись,— сказал я девушке. Мне почему-то не хотелось, чтобы она увидела моего друга после того, как с него будет свергнута спящая амазонка. Девушка послушно устремила взор на полотняную стенку, и я решительно освободил командора от сопящего тела. Тело, кстати, было вполне подходящим для участия если не в чемпионате культуристок, то хотя бы в региональном конкурсе красоты — для тех, кому за 36,6… Оно, тело, было довольно тяжелым, мне пришлось приложить весьма значительное усилие, но претендентка на лавры районной красавицы, к счастью, не проснулась. Освободившись от ига, мой друг облегченно вздохнул и тут же выдохнул.
— Где твои штаны? — строго спросил я. Командор немного помолчал, осознавая, а потом по-детски захныкал и попытался прикрыть срам ладошкой. Не отводя взора от полотняной стенки, девушка молча протянула мне скомканные петькины шорты. Я воспринял это спокойно, первоначальное удивление по поводу феноменальной понятливости моей спутницы начало постепенно сменяться невольным осознанием факта, что это дикое, некультурное, варварское создание является половинкой того целого, в котором остальные 50 процентов принадлежат мне…
Когда-то давненько, лет двадцать пять назад, мне пришлось переносить Петьку через разлившийся ручей (Петька был в ботинках, а я в сапогах). Хотя мой друг уже тогда отличался завидным ростом, он не показался мне очень тяжелым. Операция прошла успешно, переправа закончилась удачно. Однако, за пролетевшую над миром четверть века Кустище изрядно прибавил в весе, в основном, конечно, за счет набившихся в черепную коробку золотых слитков бесценного научного знания. Мне с трудом удалось поставить командора на ноги, он рефлекторно пытался держать равновесие, но слишком умная голова постоянно клонилась к земле. Кроме этого, казалось, крепеж суставов раскру-тился полностью, внутренний каркас потерял жесткость, и тело, подчиняясь неким случайным импульсам, то и дело видоизменялось самым непостижимым образом. Я подтолкнул это медузообразное скопище материи к выходу, и оно тотчас упало бы лицом вниз, но девушка вовремя подхватила падающего командора с другой стороны. Прилагая титанические усилия, мы добрались до выхода, и тут я понял, что наших сил не хватит на то, чтобы осуществить задуманное мною.
— Что будем делать? — горестно спросил я. Девушка, не выпуская из объятий Великого Куста, сокрушенно вздохнула и тоже пригорюнилась. Ах, да, конечно, мы же с ней одно целое, и она испытывает мои замешательства и стрессы в полной мере. И, похоже, процесс этот имеет двустороннее движение. Еще раз вздохнув, она с укоризной посмотрела на командора, и я тотчас почувствовал, как мою возмущенную душу захлестнула волна ненависти к пьяницам.
— Петька, пёс смердячий! Что, обязательно надо было наклюкаться, как свинья в апельсинах? Чего пыхтишь, как ёжик в тумане? Чем ты думал, ишак бакинский? Да какой ты, к черту, ученый,— ты тля без мозгов и совести, инфузория запойная, ты хуже мухи под дихлофосом, ты, вообще, блин…
Девушка была полностью согласна с моими обвинениями в адрес полубесчувственного существа, к характеристике которого вполне подходили все вышеназванные словесные формулы; она утвердительно кивала головой, а потом вдруг подняла свободную руку и застыла в виде некоего памятника. Я остановил бурный поток бесполезных слов, посмотрел по указанному направлению и увидел, как из ближнего шатра выбрался недавно еще похожий на Штирлица мужчина. Лицо его было изрядно помято, волосы всклокочены, одежда висела лохмотьями, тут и там на ней виднелись свежие прорехи. В таком виде он напоминал бомжа, ошибочно выпущенного из обезьянника. Коротко оглянувшись по сторонам, бомжик отвернулся к реке, и нам стала понятна причина его появления возле шатра — жертве амазонской страсти приспичило освободить мочевой пузырь.
Я обратил внимание на то, что измочаленного в любовных схватках гражданина никто не сопровождал и не караулил. Версия относительно деликатности и стыдливости здешних дамочек не выдерживала никакой критики и отпадала сразу. Оставалось одно: обитательницы шатра, подобно обидчицам Виктории Викентьевны, сильно утомились и легли немного отдохнуть. Ну что же, спи, моя радость, усни, в доме погасли огни…
Бомжик окончил процедуру, запрокинул голову, устремив взор на вершину горы, и замер в неподвижности. Ему явно не хотелось возвращаться на стезю невольного греха, но, с другой стороны, боязно было проявить непослушание, чреватое возможными неприятностями. Судя по обреченно скукоженной фигуре, бывшего штурмбанфюрера ни разу не посетила мысль о побеге. Мы переглянулись и, не сговариваясь, выпустили Кустилу из двойных объятий, после чего он пластично растекся по земной тверди.
— Эй! — негромко позвал я. Бомжик вздрогнул и порывисто оглянулся. Я призывно махнул рукой, он нерешительно покосился на «свой» шатер, но грозный вид сверкнувшего в руке девушки ножа помог ему максимально быстро определиться в своем выборе. Скукожившись еще сильнее, мужчина нерешительно двинулся в нашу сторону. За то время, пока он, постоянно оглядываясь, преодолел расстояние между шатрами, Кустило уснул окончательно и бесповоротно.
— Помоги нам, любезный,— вежливо попросил я, но бомжик меня не понял: мы не были с ним одним целым… И тут внезапно заговорила девушка. Ее голос — неожиданно низкий, густой, слегка сипловатый — подействовал на меня так, как действует на истинного ценителя джаза извлеченный виртуозом звук хорошего саксофона. Как правило, из-за благородного фейса такого с э к с о ф о н н о г о звука выглядывает лукавая физиономия хулиганистого пацана, готового в любой момент пуститься в дикий пляс…
Похоже, что бомжик и девушка говорили на одном языке или, по крайней мере, хорошо понимали друг друга. Не дослушав до конца ее тираду, он покорно кивнул головой и засуетился над телом командора.
Транспортировать это тело втроем было гораздо удобнее и легче. Мы быстренько добежали до реки и благополучно выбрались на мокрые от брызг бревна. Однако, марш-бросок с полной выкладкой не остался незамеченным, стражи в лиловом подняли шум, к их начальственным крикам прибавился вой вмиг разволновавшихся молодяшек, и этот какофонический дивертисмент с каждой секундой становился громче. Тут даже доктор Ватсон смог бы догадаться, что руководящие старушки в сопровождении юниорской толпы рванули в нашу сторону.
Девушка, коротко взглянув на меня, тревожно прислушалась. Бомжик активно косил глазом в сторону твердого берега. Он даже сделал маленький, чуть заметный шажок к прибрежному краю плота, и мне пришлось аккуратно придержать его за живописные лохмотья. Бывший Штирлиц обреченно вздохнул и скукожился с самым покорным видом.
— Режь веревки! — сказал я, поворачиваясь к девушке. Она вздрогнула и посмотрела на меня непонимающим взглядом. Разумеется, она поняла смысл сказанных мною слов, но не могла постичь смысла действия, обозначенного этими словами.
— Режь веревки! — повторил я и нетерпеливо махнул рукой в сторону храма, со стороны которого слышался стремительно нараставший вой возмущенных женских голосов. Девушка раздумчиво качнула золотыми волосами, потом, словно отбросив сомненья и решившись, взмахнула ножом. Бомжик в ужасе взвыл, повалился на колени, забормотал что-то умоляющей скороговоркой, глядя при этом прямо в мои глаза. Понятно: гражданин начальник, отпусти до дому… Если бы меня спросили, зачем тебе нужен этот трясущийся от страха мужичонка, то я вряд ли смог бы ответить. Но почему-то хотелось, чтоб он остался с нами.
— Не боись! — ободрил я брата по полу, бережно придерживая его за рваную тогу. — Матрос салагу не обидит.
А девчонка молодец — догадалась начать с веревки, крепившей нижнюю часть плота. В противном случае наше будущее судно, разворачиваясь под тугим напором вод, могло встать поперек реки, упереться краями в берега, превратиться в неподвижный мост. Там бы нас и сцапали. Врешь, не возьмешь! Освободившаяся от пут нижняя часть ковчега, нетерпеливо вздрагивая, отчалила от прибрежных камней. С царством амазонок нас связывала одна-единственная веревка, и девушка, быстро пробежав по шатким бревнам, уже пилила ножом грубые волокна.
Над урезом берега появились сначала лиловые балахоны, из которых хищно выглядывали лица амазонских правительниц. Они выражали искреннее возмущение и неподдельный ужас. Похоже, наш непродуманный поступок явился нарушением всех и всяческих здешних правил, поэтому на властных фейсах читалось также жгучее желание как можно строже наказать нарушителей.
Поднявшись над берегом в полный рост, старушки вдруг замерли, сложный эмоциональный коктейль мгновенно испарился с гневных физиономий, он как-то очень быстро сменился изумлением и простым бабьим испугом. Ага, тетушки представили, что произойдет, когда плот выйдет на оперативный простор, и это их слегка шокировало…
Совсем иными чувствами были проникнуты высыпавшие на берег юниорки. Ничего не замечая, завывая и толкаясь, они без раздумий сиганули вниз по береговым валунам. Порыв коллективного безумия излучал такую энергию, что меня обдало жаром, а внутри, под ложечкой, стало холодно, словно туда попала ненароком дюжина таблеток «Рондо». Несмотря на разницу в воспитании, бомжик, видимо, испытал нечто похожее; он взвыл, повалился на пляшущие бревна и закрыл голову руками. Более того, из глубин летаргического сна на волю вырвался голос Великого Куста. На какое-то время чудовищный звук этого голоса остановил сыпавшихся сверху юных самок.
— Вези меня, извозчик,— неожиданно для всех взревел командор,— по гулкой мостовой! А если я усну…— и тут же перешел на прозу,— Вика, ты не думай, ни-ни…— и снова заорал,— шмонать меня не надо! Не надо! Веня, друг, скажи ты ей!..
Так же неожиданно Великий Куст заткнулся, тотчас прошло общее оцепенение, и малолетние хищницы возобновили свое стремительное движение в нашу сторону. Они уже не кричали, словно боялись снова разбудить человека, который сумел воздействовать на них звуками своего голоса. И в наступившей почти полной тишине (к шуму водопада я давно привык и просто не замечал его) звонко тенькнула последняя прядь державшей нас веревки.
Верхний угол плота расстался, наконец, с каменным берегом, наш ковчег какую-то долю секунды медлил, словно не веря в пришествие долгожданной свободы, но мчавшиеся сверху воды торопили его — пора, брат, пора! — и он начал неспешно разгоняться, все более удаляясь от земной тверди, от взвывших и перешедших на ультразвук молодяшек, от неподвижно замерших наверху лиловых балахонов.
Глава 12
Капитан, капитан, улыбнитесь!
Подошла девушка и протянула мне нож. Понятно: как только наш бревенчатый «Титаник» отчалил от амазонской земли, я перестал быть пленником и был окончательно признан вожатым нашего разношерстного пионеротряда. Ну что же, взвейтесь кострами, синие ночи! Хотя, вряд ли удастся нам дожить до синих, темных, звездных ночей; даже если речная прогулка закончится благополучно, в чем можно сильно усомниться, то как избавиться от этого пятнистого, неподвижного, неугасимого светила?
В мою ладонь весомо легла увесистая рукоять, еще хранившая тепло девичьей руки. За такой ножичек т а м можно и срок схлопотать. Я бы, пожалуй, согласился отсидеть год-другой, но именно т а м, под нормальным солнцем, под пологом непроглядных ночей, и с чистой совестью выйти в привычный земной мир. Но хватит о грустном…
Я присел и начал перерезать веревки, при помощи которых к бревнам были прикреплены тесаные доски поперечного тротуарчика. Если амазонки вздумают обстрелять нас из луков или закидать метательными ножами, то нам нужна хотя бы какая-то защита. Девушка поняла мою мысль, быстро выхватила освобожденную от крепежа доску и прикрыла ею безмятежно спящего командора. Бомжик жадными глазами уставился на вторую доску.
Однако, обстрела не последовало. Обстановка на берегу кардинально изменилась. Молодяшки быстро сообразили, что гнаться по береговым колдобинам за разгоняющимся плотом неудобно, опасно и бессмысленно. И тогда их взоры обратились к близким и вполне доступным шатрам, где ждала долгожданная добыча. Сломив сопротивление немногочисленных лиловых балахонов, юные девы с криками, воем и визгом кинулись в сторону полотняного рая. Насколько я разбираюсь в политике, сексуальная революция, о необходимости которой наверняка говорили местные большевички, свершилась…
А наш ковчег осваивал новое для себя занятие — учился плавать, демонстрируя при этом феноменальные способности. В этом нет ничего удивительного: рожденный ползать летать не может, а вот рожденный плавать без труда держится на воде. Плот набирал скорость, без вмешательства команды он следовал строго по упругой стрежневой струе. Мои предположительные догадки относительно судоходных качеств этого сооружения пока подтверждались. Еще когда нас вели в сторону храма, я обратил внимание на то, что древесные стволы в плоту расположены вершинами к водопаду. Это маловажное обстоятельство напомнило мне о том, что во время свободного плавания бревно всегда разворачивается комлем вперед — таков, видимо, один из законов гидродинамики. Таким образом, расположение связанных бревен не предполагало несанкционированного разворота плота, напротив, ковчег просто обязан был самостоятельно маневрировать в извилистом русле.
Искривлений на реке пока не наблюдалось, проверить эффектив-ность действия моих мозговых извилин не было возможности, но судно шло красиво, и это радовало. Слева проплывали последние шатры; несмотря на шум, поднявшийся у противоположной окраины брачного микрорайона, здесь было тихо; похоже, утомленные любовью мужчины и женщины отдыхали, набираясь сил для новой страды.
Ушел назад торец каменной стены, отделявшей селение от горной террасы. Сразу после этого заречная гора справа по ходу насупилась отвесными скалами, которые хищно нависли над водой, левый берег сильно понизился, и выбежавшая из-под закрытых ворот тропа оказалась на уровне моих глаз. Преследования можно было уже не опасаться — пока проспятся, соберутся, откроют ворота… Как говорится, Москва-Воронеж! Но тропа была довольно широкой и торной, она куда-то вела, и там, где она кончалась, могли быть другие амазонки или еще какие-нибудь местные террористы. Например, гоминоиды с огромными камнями. Они, конечно, не слыхали о том, что булыжник — оружие пролетариата, но дурное дело не хитрое, на него ума много не надо. Кроме питекантропов, опасность также представляли гигантские вооруженные муравьи, динозавры-шатуны, бесхозные птеродактили, партизаны псевдогреческой национальности — да мало ли кто еще мог встретиться в этой дикой, совершенно не изученной натуралистами местности…
Пока я размышлял о ближайшем будущем и пытался глубокомыс-ленно анализировать то, что анализу не поддается, тропа постепенно отбежала от реки и скрылась за нагромождением огромных валунов, которые придвинулись к самой воде. С одной стороны, это было хорошо, ибо те, кто привык прогуливаться вдоль да по бережку, лишались возможности лицезреть наше беспримерное плаванье по бурным здешним водам. Но, с другой стороны, наш ковчег углубился в довольно узкий коридор, и мы не могли уже в случае необходимости высадиться на берег.
Видимо, это обстоятельство выразилось в виде не самой радостной гримасы, невольно застывшей на моем лице,— стоявшая рядом девушка то и дело бросала на меня тревожные взгляды. Бомжик по-прежнему корячился на четвереньках, прикрывая голову руками, и тихонько завывал, как будто у него болели зубы. И только Великий Куст безмятежно спал, как говорится, воронкой кверху, и из этой бесшабашно распахнутой воронки извергался заливистый храп, который своими децибелами почти уравнивался с неумолчным шумом запертой в каменном коридоре бешеной воды.
Впереди показалась каменная осыпь, её шершавый язык протянулся справа, от горы, почти до средины реки. Осыпь выглядела довольно свежей, острые края камней не отполировались еще тугими струями; стрежневая донная ложбина была перегорожена недавно, река просто не успела вырыть новое русло, и воды ее с силой бились в самый кончик осыпи. Именно на этот твердый мысок резво мчался наш бревенчатый фрегат.
Первой очнулась девушка. Она с трудом подняла доску, под которой нежился командор, опустила конец её в воду и попыталась грести. Попытка оказалась малоуспешной — доска была длинной, тяжелой, никак не крепилась к крайнему бревну; несмотря на все усилия, она скользила по его гладкой поверхности и постепенно сдвигалась к кормовой оконечности судна. Каменная осыпь неотвратимо приближалась и была уже довольно близко.
Я подхватил истошно взвывшего бомжика за шиворот, решительно проволок его по бревнам и усадил на краю плота. Девушка радостно улыбнулась — она, как всегда, моментально разгадала мой замысел. Я выудил из реки мокрый конец доски, и через пару секунд ее средина легла на колени нашего ничего не понимающего спутника, которому предстояло сыграть роль уключины.
— Подержи, любезный! — вежливо сказал я, для вящей убедительности наложил руку бомжика на ребро доски и даже помог ему покрепче сжать пальцы. При первом же гребке, который тотчас произвела девушка, вторая рука бомжика непроизвольно вцепилась в толстую веревку, и вскоре наш случайный спутник стал неплохой точкой опоры. Убедившись в этом, я схватил вторую доску и попытался действовать ею, как багром. Увы, скорость нашего движения была такой, что при всей старательности и оперативности мне не удавалось дотянуться до дна реки. Не переставая махать импровизированным веслом, девушка гуднула что-то своим низким пароходным голосом. Спасибо, милая, как я сам не догадался!
Я поспешно перебрался в носовую часть плота и, выставив вперед прихваченную с собой доску, приготовился упереться ею в край осыпи, чтобы оттолкнуться как можно дальше от опасного места. Первая операция прошла вполне успешно, мне удалось воткнуть конец доски между двух крайних камней. Эй, ухнем…
Куда там! Титанические усилия оказались напрасными: наш бревенчатый дредноут, не обратив на них никакого внимания, все так же солидно, без замедлений и отклонений, двигался прямо на край каменной осыпи. Доска беспардонно толкала меня в грудь, я мужественно боролся с её нечеловеческим напором, силы были неравными, и мне пришлось благоразумно уступить. Девушка тоже перестала грести, чем тотчас воспользовался бомжик — отбросив мокрую доску, он поспешно отполз от края плота и вцепился обеими руками в толстые веревки. Не сговариваясь, мы с девушкой подошли к спящему командору, присели около него с двух сторон и приготовились спасать этого нахального оболтуса от неминуемой гибели.
Однако, спасать никого не пришлось. Наш славный «Варяг» на крейсерской скорости врезался в преграду и без особых усилий разметал её, нас слегка качнуло, крайнее бревно проскрежетало по развороченным камням, и плаванье благополучно продолжилось. Я посмотрел на девушку, она улыбалась; командорский храп усилился, он стал торжествующим и где-то даже ликующим; да и бомжик немного приободрился, приосанился и выглядел не так уныло, как прежде.
В течение ближайшего времени мы сшибли еще парочку одиноких камушков, неблагоразумно преградивших дорогу нашему грозному броненосцу. А река тем временем стала постепенно отдаляться от горы, она чуть заметно заворачивала влево, в сторону прибрежной долины, а это означало, что с каждой секундой мы приближались к невидимому отсюда морскому берегу. Река впадает в море, это не вызывает никаких сомнений, и где-то там, слева от речного устья, находится наш аппарат. Конечно, проку от него почти никакого, но приятно же вспомнить, что есть иная жизнь, другой, н о р м а л ь н ы й мир, и мы… Впрочем, не будем о грустном.
Внезапно открылся длинный прямой плес, дальний конец которого находился значительно ниже нашего плота. И отсюда, сверху, хорошо просматривался деревянный мост, под который убегали речные воды. Я тотчас вспомнил о тропе, что сопровождала нас в начале пути, а потом затерялась в дебрях левого берега. Видимо, она соединяла селение женщин-воительниц с прибрежной долиной, расположенной справа от речного устья. Вполне вероятно, что там, в этой плодородной долине, располагались сенокосы, поля и прочие сельхозугодья, без которых лихие амазонки со своими резвыми коняшками вряд ли смогли бы прожить. И на пути к подсобному хозяйству была устроена вот эта переправа.
Прошло немного времени, и догадки подтвердились: мне удалось разглядеть, что по мосту, справа налево, бесконечным потоком двигались какие-то некрупные животные, похожие на коз или овец. Я не испытал радости от своей прозорливости, потому что стадо, безусловно, сопровождали какие-то погонщики, и они могли быть опасны для нас.
Почувствовав мою тревогу, девушка отрицательно качнула золотыми волосами и обхватила пальцами обеих рук свое горло. Ага, понятно: рабы или рабыни по случаю агапевессы гонят в селение шашлыки и бифштексы. Я невольно вспомнил угощение в шатре, и рот мой наполнился голодной слюной. Не напейся Великий Куст до полного бесчувствия, можно было прихватить с собой немало всякой вкуснятки, которая сейчас бы нам очень пригодилась. К малоприятному ощущению проснувшегося голода опять присоединилась нелюбовь к безответственным людям, злоупотребляющим сиртными напитками…
Быстро преодолев почти половину плеса, мы приблизились к мосту настолько, что я смог получше рассмотреть стадо. Оно состояло не из овец или коз — невидимые отсюда пастухи гнали по бревенчатому настилу свиней. Здешние свиньи сильно отличались от забавного телевизионного Хрюши, они были покрыты густой шерстью и очень напоминали наших лесных кабанов и кабаних. Мне даже показалось, что сквозь шум и плеск воды прорывается иногда грозный рык матерых секачей.
Когда мы подплыли еще ближе, поток животных начал иссякать, и на мосту появились свинячьи пастыри. Это были три гигантских муравья с деревянными колодками на тонких шеях. В отличие от свободных прямоходящих собратьев, смело воевавших против гоминоидов, муравьи-рабы располагали туловища параллельно земле, головы были опущены, усики обвисли, конечности двигались нехотя, как части заржавевшего штатива.
Замыкала шествие амазонка на коне, хорошо вооруженная, с копьем наизготовку. Все внимание воинственной девицы было занято рабами, она смотрела на них неотрывно, хотя в этом не было необходимости — судя по унылому виду, бедные мураши и не помышляли о побеге. Однако, служебное рвенье юной надсмотрщицы не позволило ей отвлечься даже на самый краткий миг; не отрывая сосредоточенного взора от конусообразных муравьиных задов, она величественно проплыла перед нами и бесследно исчезла за огромным валуном. Впрочем, даже если бы мы были обнаружены, ничем особо страшным нам это не грозило: строгая девушка вряд ли смогла бы оставить вверенные ей отбивные и фрикадельки, так необходимые в селении амазонок. К тому же, факт выполнения хлопотных обязанностей в дни агапевессы говорит о том, что добросовестная гуртоправка пока еще относится к числу юниорок, и, значит, моя совершеннолетняя спутница могла бы просто задавить её авторитетом.
На пару секунд стало сумрачно — мы благополучно прошмыгнули под мостом. Река заметно повернула налево, берега стали ниже и ровнее, кое-где из-за прибрежных камней виднелись проплывающие зеленые купы деревьев. Справа и слева начали просачиваться пряные запахи цветов, трав и прочей здешней флоры. Этот дурманящий аромат незримо растекался над быстрыми водами и постепенно заполнял речной каньон, становившийся с каждой минутой плаванья все менее глубоким. А навстречу пахнуло вдруг водорослями, рыбой, нагретым песком — это был дух моря, и до этого моря оставалось, насколько я раз-бираюсь в географии, не очень далеко.
Глава 13
Купанье красного меня
Река раздваивалась — влево от основного русла отходил невеликий ручеек. Наш самобеглый драккар благоразумно выбрал правый, то есть, основной рукав. Через некоторое время впереди показались буруны — ничего особенного, за время плаванья на нашем пути встретилось немало подобных волняшек. Плот вошел в некрутой слив, и я почувствовал, что мокрые бревна сначала неспешно, как бы раздумчиво, а потом все более резво и определенно уходят из-под ног вниз и влево. Тело мое, напротив, запрокинулось вправо, руки инстинктивно взметнулись вверх. Падая, я успел подумать, что в глазах моей златовласки выгляжу сейчас, наверно, смешно и нелепо.
Я, конечно, догадывался, что вода холодная, но когда она разом охватила мое тело, выяснилось, что догадки эти были справедливы процентов на сорок. Жеманство, пижонство и прочее фанфаронство были смыты в мгновенье ока. Все мое существо рванулось прочь из этого ледяного ада, глаза невольно распахнулись, и сквозь прозрачную воду я увидел вверху неширокую темную полосу, которая стремительно расширилась и приобрела форму вытянутого параллелепипеда. Эта мгновенная метаморфоза сопровождалась гулким звуком, похожим на дальний взрыв.
Освобожденный от посторонних мыслей мозг тут же выдал результат блиц-анализа ситуации: наш плот, повинуясь какой-то неведомой силе, встал на бок, то есть, под прямым углом к поверхности воды, а когда действие силы закончилось, вернулся в прежнее положение.
Я поспешно вынырнул из воды и сразу же увидел девушку, которая очень ловко, как ни в чем ни бывало, забиралась на край плота. Златовласка была жива, здорова, невредима, и сердце мое радостно забилось. Безмерно радуясь, я вскарабкался на мокрые бревна и попытался обнять девушку. Однако, мой порыв не был оценен должным образом: короткая вспышка радости в её зеленых глазах сменилась тревогой; мягко выскользнув из моих объятий, девушка принялась внимательно осматривать ближнюю акваторию. Ах, да! На лайнере, кроме нас, были еще два пассажира…
К счастью, я даже не успел испугаться за судьбу остальных членов экипажа, как в нескольких метрах от плота из воды показалась голова бомжика. Он сделал глубокий вдох и снова скрылся в волнах. Мне показалось, что наш спутник тонет, и я готов был броситься на выручку — как-никак, живая душа, божья тварь, человекообразный человек…
Девушка не подыскивала определений, она прыгнула сразу, и как только ее стройное бронзовое тело ушло под воду, на поверхности появились две головы — это были бомжик и Великий Куст. Бывшего штурмбанфюрера просто нельзя было узнать, он буквально преобразился и напоминал теперь если не самого Посейдона, то, по крайней мере, Геракла, вознамерившегося спасти из пучины вод беднягу командора. Обхватив левой рукой узкое командорское тело, герой широко загребал мощной десницей и уверенно двигался в сторону плота.
Это поступательное движение могло быть более результативным, но речная вода вывела Великого Куста из бессознательного состояния, хотя всей суперсвежести ледяной влаги хватило, чтобы отрезвить его, Кустилу, лишь частично. С громкими криками: — Мы так не договаривались! — спасаемый начал вырываться из объятий благородного титана. Положение усугубила вынырнувшая девушка. Увидев её, командор заблажил: — Двое на одного? Ёош твою медь!
Далее последовало сложносочиненное предложение, в котором Великий Куст откровенно изложил свое негативное отношение к тем, кто никак не хочет оставить его в покое. Если бы текст тирады был переведен дословно, то спасители наверняка лично утопили бы ее автора. К счастью, ни девушка, ни псевдогрек не знали русского языка, поэтому продолжили настойчиво спасать попавшего в беду человека.
В шесть рук нам удалось втянуть командора на плот, и тут силы его иссякли, аккумуляторы сели, подстанция отключилась. Долговязое тело растянулось на мокрых бревнах, но хозяин этого тела уже не спал, глаза были открыты, бессмысленный взгляд тупо скользил по уплывающему назад берегу. Иногда на лице командора появлялась страдальческая гримаса, и вздох, похожий на стон, вырывался из узкой груди.
— Головка бо-бо? — спросил я без особого сострадания, ибо давно уже знал, что час расплаты наступает обязательно, и вряд ли достоин сострадания тот, кто об этом забывает. Девушка, напротив, смотрела на страдальца с неподдельной жалостью. Ага, значит, ей известно, что такое похмельный синдром! Впрочем, если вы, добродетельный господин Евсеев, знаете об этой чуме тысячелетий не понаслышке, то чем ваша половинка хуже вас?
В тусклых глазах Кустилы вспыхнула чуть заметная искорка — к нормальной жизни стремилась вернуться душа, и в ней родилось какое-то человеческое желание. Хозяин этой мятущейся души разомкнул распухшие губы и пытался пошевелить языком, без помощи которого, как известно, невозможно межличностное общение. Наконец, усилия дали результат.
— Пффкапы…— с трудом произнес Великий Куст.
Сначала я подумал, что за время общения с новыми подругами товарищ ученый освоил их язык и вот теперь пытается говорить со мной по-амазонски. Однако, девушка никак не отреагировала на петькино заявление — закинув руки вверх и назад, юная амазонка торопливо отжимала намокшие волосы и даже не подозревала, насколько она красива в этой раскованной позе на фоне убегающих назад живописных берегов… Я вопросительно взглянул на отважного бомжа, но тот, ничего не замечая, яростно растирал окоченевшие в воде руки и ноги. И тут меня осенило.
— Пивка бы? — изумился я, с места в карьер возмущаясь беспри-мерным нахальством аморального типа, который имеет наглость считать меня своим другом.— После того, что всем нам пришлось пережить по твоей милости, ты у нас еще и пивка требуешь? А соленых орешков тебе не хочется? Чипсов? Сухариков? Заполучи!
И я скинул Кустеныша обратно в реку. Он истошно заорал, замолотил руками по воде, но повторная водная процедура значительно повысила процент отрезвления, и вскоре движения изгнанника упорядочились и приобрели регулярный характер. Скрестив руки на груди, я величественно стоял на краю плота и своим гневным взором пытался утопить презренного пьяницу. Эффективно отрезвляемый командор сообразил, что его обвиняют в чем-то нехорошем, что прощенья не дождаться, и, смирившись с судьбой, он покорно поплыл к ближнему, то есть, левому берегу.
Я недолго провожал его мстительным взглядом, после чего повер-нулся к своим спутникам. Девушка сидела, обхватив руками колени, голова ее была опущена, глаза полузакрыты. Всем своим видом златовласка являла смирение и покорность, в ней не осталось даже малой доли изящества и грации, которыми можно было любоваться минуту назад.
Я перевел взгляд на бомжика и не узнал его. Гордо выпрямив спину и выпятив грудь, передо мной стоял потомственный аристократ, подбородок его был заносчиво вздернут, властный взор прожигал до самых печенок. Я невольно опустил скрещенные на груди руки, он тотчас скрестил свои, завершив тем самым образ некой царственной особы, пред которой следовало бы преклонить колени. Невольно вспомнилась песня, которую певали русские революционеры — кто был ничем, тот станет всем…
Ясно одно: за то короткое время, пока я разбирался с командором, на плоту произошло событие, превратившее девушку в безответную рабыню и преобразившее зашуганного амазонского пленника в гордого властителя. И этот властитель что-то говорил мне, указывая при этом на берег, в сторону которого уплывал Великий Куст. Я на всякий случай выдернул торчавший в бревне нож, поиграл им, стараясь, чтобы тусклый солнечный зайчик попал в глаза зарвавшегося мужичонки, после чего подошел к девушке.
Вопрос мой не был задан, и девушка ничего не ответила, лишь слабо повела рукой в сторону левого берега, но каким-то непостижимым образом в голову мою стала поступать информация. Согласно этой информации, река в горной своей части, то есть, до искупавшего нас порога, принадлежала амазонкам. Нижний отрезок реки, пересекавший приморскую долину, служил границей между женской территорией, на которой, как я и предполагал, раскинулись амазонские луга, пастбища, огороды, и страной мужчин. Короткий чужой человек, несмотря на свой гнев, не сможет расстаться с длинным чужим человеком. И если длинный чужой человек поплыл к левому берегу, значит, всем, кто есть на плоту, нужно будет отправиться в страну мужчин. Тот, кто был пленником амазонок, в своей земле является большим господином. Амазонка же в стране мужчин может быть либо агрессором, либо мертвой…
Теперь становилось понятным, почему после купанья ничтожный пигмей стал меняться на глазах. Впрочем, не случись этой метаморфозы, некому было бы спасать ухнувшего в воду командора.
— Петька! — заорал я во все горло.— Вернись! Я все прощу!
Окажись командор на плоту, можно было бы все переиграть, то есть, высадиться на амазонской территории, и тогда девушка вновь станет свободной. А до господина аристократа мне нет никакого дела. В конце концов, его никто не трогает, ну, и нечего строить из себя фараона Хеопса…
— Петр Иванович! Плыви обратно!
Однако, Великий Куст почти уже добрался до прибрежных камней. Это означало, что переигровка невозможна, ибо за время героической переправы клиент местного природного вытрезвителя наверняка стал почти нормальным человеком, а нориальный человек вряд ли захочет пройти повторный курс излеченья от чумы тясячелетий, то бишь, похмельного синдрома.
Река еще раз повернула налево, и перед нами развернулся морской простор. Здесь, в Плутонии, он не был таким беспредельным, как там, наверху. Здешняя морская даль не превращалась в даль небесную, потому что небом служил противоположный берег, который где-то очень далеко постепенно повышался, образуя внутреннюю сферу. Конечно, эта ужасная картина была скрыта дымкой большого расстояния, но я знал, что дело обстоит именно так, и от этого знания море казалось еще более ограниченным и не совсем настоящим.
Однако, в этом ненастоящем море резвились какие-то вполне реальные зверюги, похожие на динозавров, речное течение несло нас прямо к их спортплощадке, и волны, поднятые движением этих жизнерадостных туловищ, уже начали раскачивать наш плот. Медлить дальше было опасно. Мы, не сговариваясь, прыгнули в воду и поплыли в сторону берега, на который уже выбирался Великий Куст.
С первых метров дистанции господин олигарх показал удивительное мастерство в преодолении водных преград. Его мускулистое, гибкое тело стремительно рассекало упругую речную гладь, оставляя за собой расходящиеся усами борозды, вполне достойные моторной лодки средних размеров. Понятно: парнем двигала ностальгия, именно она, тоска по отчизне, толкала его к родному берегу. А может, он был победителем местных Олимпийских Игр и вот решил тряхнуть стариной, показать высокий класс заезжим иностранцам…
Я же стремился к этим чужим для меня валунам только потому, что было очень холодно. Девушка держалась рядом с моим левым плечом; при взгляде на нее в душе невольно зазвучала песня: ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить… Милая моя, солнышко лесное! Да я готов плавать с тобой хоть трое суток подряд, но только — прости, лапушка! — не в этом натуральном подобии жидкого азота, которым, да будет тебе известно, заправляют бытовые холодильники и промышленные морозильные камеры.
Независимо от разницы в физподготовке, несмотря на большую несхожесть в настроениях и стимуляции действий, мы, в конце концов, выбрались из воды. Командор уже стоял на верху невысокой прибрежной гряды. Он смотрел в ту сторону, где, по моим предположениям, располагался белый город, возле которого нас в буквальном смысле слова пленили местные красотки. Я подошел и молча встал рядом. Невольно бросилось в глаза, что Великий Куст был бодр и практически трезв.
Перед нами расстилалась знакомая приморская долина, ограниченная слева буйной растительностью, окутавшей подножие горы, с которой мы только что спустились по бурной реке. Справа вонзались в небо также знакомые хвощи и папоротники гигантских размеров, они грандиозной живой изгородью тянулись вдоль морского побережья. Где-то за этим зеленым забором находился наш аппарат. Огибая подножие горы, долина плавно поворачивала налево; за поворотом, по моим предположениям, стоял белый город.
— Только я не понял,— недоуменно сказал Петька,— откуда взялся плот и как мы на нем очутились?
Догадки девушки оказались пророческими: гнев короткого чужого человека по отношению к длинному чужому человеку незаметно уменьшился и так же незаметно исчез без всякого следа. Более того, мне стало смешно, и я засмеялся.
— Не вижу причин для веселья,— с укоризной сказал Великий Куст и посмотрел на меня сверху вниз взглядом водителя-руководителя.— Что за самодеятельность? А если бы плот перевернулся? В конце концов, я отвечаю за безопасность членов экспедиции…
— Ладно, Петр Иванович, проехали. Живы-здоровы — и слава Богу. Надо жить дальше.
— Какие будут предложения? — спросил командор строго, но не грубо. Примерно таким тоном ведутся селекторные совещания областного масштаба.
— Надо пробираться к аппарату.
— Согласен.— Великий Куст начальственно кивнул.— Хотя, конечно, смысла в этом не очень много, но другие варианты еще менее предпочтительны.
И он посмотрел на меня взглядом, в котором плохо скрываемое неодобрение и жалость были смешаны в равной пропорции: дескать, что с тебя возьмешь, убогий…
— Пошли, чудило,— сказал я. Спрыгнув с камней на мягкую травку, мы дружно двинулись в сторону моря. И в это время подал голос бывший бомжик. Мы так же дружно остановились и оглянулись.
Господин сенатор (или кто он там) снова выпятил грудь, вскинул подбородок и смотрел на нас таким взором, что камень, на который взгромоздилось это олицетворение важности и величия, казался неким рукотворным пьедесталом. Девушка нерешительно замерла на половине дороги между нами и этим внезапно возникшим на лоне дикой природы памятником.
— Чего надо? — спросил Великий Куст без лишних дипломатических реверансов. Сенатор-терминатор грозно забалабонил что-то по-своему и простер длань в сторону приморской долины. Не надо быть выпускником плутонского ин`яза, чтоб понять, о чем речь: повинуясь велению местного воротилы, мы должны были топать прямым ходом в город белых колонн…
— А ты что за дрын с горы? — спросил командор с нескрываемым презреньем.— Ты, вообще, откуда взялся?
Понимаю — постпохмельное состояние не располагает к корректности и, тем паче, к задушевности даже в самом зачаточном виде. Я вернулся назад, взял девушку за руку и мягко повлек ее в сторону морского берега. Командор поплелся следом, не удостоив взглядом верещавшую статую.
Идти было недалеко, и через несколько минут дорогу нам преградила живая стена гигантских хвощей и папоротников, пронизанных от земли густыми побегами каких-то колючих растений. Все это зеленое месиво было опутано паутиной нескончаемых лиан. Преодолеть подобное препятствие было практически невозможно, тем более, что нож — единственное наше оружие — остался на плоту.
Пришлось снова карабкаться на валуны и пробираться вдоль речного берега. Отсюда, сверху, было видно, что наш бревенчатый атомоход выплыл уже на морской простор, и плескавшиеся в воде ящеры, похоже, сильно заинтересовались невесть откуда взявшейся игрушкой. Ай-яй-яй, пропал такой хороший ножик…
Когда мы выбрались на пляж, я первым делом поглядел налево. О, чудо! Вдали, на самом изгибе морского берега, чуть приметным огоньком маячила оранжевая точка. Это была петькина супер-лягушка. Честно сказать, я испытал двоякое чувство: с одной стороны, оранжевая искорка напомнила о другом, прекрасном и понятном мире, где мы родились, выросли и жили до недавнего времени; с другой стороны, невольно ожили слегка забытые тягостные мысли о нашей дальнейшей участи. А Петька безмятежно шагал по теплому песочку и насвистывал песенку из репертуара «Радио-Шансон» — он пока еще не разглядел своё рукотворное детище.
Глава 14
Посадка с пересадкой
Дорогу преградил ручеек, впадавший в море метрах в пятидесяти от нашего аппарата. Был тот ручеек неглубоким и нешироким, однако, его русло слегка раздвинуло стену хвощей и папоротников. В образовавшийся проем виднелась приморская долина, по долине стремительно бежал наш бомжик, где-то опять растерявший аристократическую спесь, а следом грузно топал двумя толстенными лапищами похожий на кенгуру зубастый звероящер с непропорционально маленькими, просто крохотными передними конечностями. До нас доносились довольно громкие звуки: человечек по-заячьи верещал, а кенгурузавр (или кто он там) рыкал аки лев.
Разметав бриллиантовые брызги, Петька выбежал по ручью за живую стену и, призывно замахав длинными руками, заорал хрипловатым с похмелья голосом: — Эй, дрын с горы! Сюда! Сюда!
Дрын с горы заметно прибавил скорости, он бежал как настоящий олимпийский чемпион, потом резко свернул вправо, бесцеремонно оттолкнул в сторону командора и по-мышиному юркнул в зеленую калитку. Остолбенев, командор замер, брови взлетели вверх, глаза и рот округлились. Беспримерная наглость требовала адекватного ответа и, похоже, Великий Куст срочно занялся поисками заветного слова, при помощи которого можно было бы морально уничтожить зарвавшегося аборигена.
В самый последний момент, когда радостный ящер сглотнул уже набежавшую слюну, мне удалось втащить окаменевшего Кустодонта за колючий живой забор. Разочарованная рептилия сунулась было следом, но девушка бесстрашно прыгнула вперед и метнула полную пригоршню песка прямо в жадно распахнутые глаза гигантской твари. Тварь взревела и временно отступила.
Мы бросились бежать вслед за потерявшим моральный облик олигархом, который почти поравнялся с нашим аппаратом. Уверен, что даже в лучшие годы я не давал такого результата в беге на короткие дистанции. Девушка не отставала, а Кустище, отчаянно перебиравший своими ходулями, вырвался вперед. Слева, из-за зеленой стенки, слышался топот и рев обиженного судьбой хищника, который, не теряя надежды, шел параллельным курсом. Его неприкрытое желание покушать подстегивало наше общее стремление не стать динозавровым кушаньем.
Плутонский бегун удачно перепрыгнул через цепь, протянутую от нашей супер-лягушки к валялвшемуся на пляже бревну, и продолжил свой вдохновенный забег. Через несколько секунд на это же место прибежал Великий Куст. Не давая себе отдышаться, он наклонился и начал торопливо распутывать железную привязь. Еще через малое время я пришел на помощь, и вскоре цепь была с грохотом закинута на место. Так же торопливо командор распечатал люк и исчез в темных недрах аппарата.
Девушка, тяжело дыша после бурной пробежки, стояла поодаль и косила в нашу сторону подозрительным взглядом. Наверно, с таким же недоверием мы, жители земной поверхности, смотрели бы на летающую тарелку, доведись ей приземлиться в нашем дворе. Я подошел и обнял девушку за плечи. Мы стояли вплотную друг к другу, но я чувствовал, что подозрительность и страх изменили девушку, они отняли часть качеств, которыми еще недавно обладала моя вторая половинка…
А звероящер, видимо, решил пообедать во что бы то ни стало. Сделав хороший рывок, он бесстрашно проломился через прибрежные дебри и преградил дорогу бегущему человеку. Бегун завизжал от ужаса и кинулся в обратную сторону. Девушка беспокойно задвигалась в моих объятьях и как бы невзначай слегка подтолкнула меня в сторону оранжевого чудища. Все правильно: клин клином вышибают, не было бы счастья, да несчастье помогло…
Я помог ей подняться на крохотную палубу и указал удобное место. Оставалось погрузить последнего нашего спутника — как-никак, живая душа, божья тварь, человекообразный человек… Однако, человекообразный человек не стал дожидаться моей помощи. Не сбавляя спринтерской скорости, он откинул меня в сторону и единым махом запрыгнул на супер-лягушку, которая резко качнулась и вдруг утробно заурчала. Обижаться было некогда, я уперся в край палубы, стараясь оттолкнуть аппарат как можно дальше от берега. Командор, наблюдавший последнюю сцену через иллюминатор, дал задний ход, я запрыгнул на палубу, и мы отчалили.
Доскакав до нашего причального бревна, ящер остановился, обнюхал бревно, после чего сделал несколько беспокойных прыжков в разные стороны и рыкнул разочарованно, с обидой в голосе. При виде крушения динозавровых надежд нелюбимая мною водная стихия показалась мне не столь враждебной. Однако, не стоило забывать, что и она, глубь морская, населена разными, не всегда дружественными тварями. Подумав об этом, я посмотрел в сторону речного устья. Неподалеку от него, как раз напротив, резвились в воде уже виденные нами жизнерадостные чудовища, которые отсюда, с борта оранжевой скороварки, казались не очень большими. Это успокаивало. К тому же, петькина супер-лягушка, совершив несложный маневр, двинулась параллельно берегу в противоположном от купальщиков направлении. Мы начали второй круг блужданий по плутонской территории…
— Эй, любезный! — обратился я к нахалу, который чуть было не скормил меня зубастому кенгуру.— Скажите, в какой колхозной конюшне вы получили свое воспитание?
Маловоспитанный плутонец уже отдышался, но явно не желал вступать в разговоры. Это не остановило меня, и я продолжил:
— Ваше счастье, что меня воспитало гуманное советское общество, пионерская организация и комсомол, а также семья — ячейка общества, и школа — оплот образования. А иначе…
Не удостоив меня не только ответом, но и взглядом, благородный невежа отвернулся и стал пристально вглядываться в морскую даль. Вздохнув, я подвинулся к девушке. Лицо ее было спокойным, она доверчиво прижалась ко мне и прикрыла глаза. Я бережно обнял тонкий стан, и мы какое-то время сидели так, наслаждаясь наступившим покоем. Однако, это наслаждение, как, впрочем, и другие наслаждения нашей бренной жизни, длилось недолго.
В надводном положении аппарат шел не очень быстро, но мы все же заметно продвигались вдоль берега в сторону города мужчин. Загороженный прибрежными хвощами и папоротниками, он пока не просматривался, но уже совсем недалеко оставалось до того места, где зеленая стена заканчивалась, и оттуда, помнится, хорошо были видны белые колонны. Странно, но факт: меня почему-то тянуло к далеким красивым строениям, где-то в глубине души теплилась надежда, что именно там, среди этих дворцов и храмов, все образуется и устроится.
Наш спутник вдруг запрыгал, замахал руками и радостно захохотал. Девушка вздрогнула, обреченно вздохнула, теснее прижалась ко мне. Все так же обнимая девушку, я внимательно следил за плутонцем. Вволю наскакавшись, тот присел, свесился с палубы и, продолжая радостно улыбаться, начал размашисто шлепать ладонью по воде.
— Эй, любезный, поаккуратнее! — закричал я, пытаясь заслонить девушку от холодных брызг. Однако, плутонский хулиган продолжил свое странное занятие, причем, его звонкие шлепки вдруг показались мне не совсем беспорядочными, в них угадывался определенный ритм, и чувствовалось, что в этом ритме заложен некий загадочный смысл.
Через некоторе время этот загадочный смысл открылся самым неожиданным для нас образом. Сравнительно ровная морская поверхность вдруг вздыбилась, вспенилась, и рядом с супер-лягушкой, сильно качнув её, выросло из пучины клювоподобное дельфинье рыло гигантских размеров. Впрочем, нет: в отличие от милой улыбки наших морских братьев дельфинов этот мерзкий клюв был сложен в такую кровожадную гримасу, что мне стало жутко, а моя смелая спутница, не скрываясь, затрепетала от страха. Водитель-руководитель, также напуганный опасной близостью, попытался маневрировать, в результате чего двигатель внезапно заглох. И в наступившей тишине особенно громким и диким показался восторженный крик бывшего бомжика, радостно ска-кавшего на краю палубы и смотревшего на чудовище самым нежным взглядом.
Тем временем из-под воды показалась огромная пучеглазая голова. Напрямую, то есть, без шеи она переходила в рыбообразное, но голое, без чешуи, тело, которое, постепенно утончаясь, превращалось в длинный хвост, увенчанный на конце широким плавником. Длина зверюги от клюва до кончика хвоста составляла на глазок около десяти метров. Кроме хвостового, был еще спинной плавник, а также две пары конечностей, похожих на небольшие лопасти.
Монстрила слегка шевельнул ими и лениво завис рядом с оцепеневшей супер-лягушкой. Он как будто ждал дальнейших указаний. Выходило, что здешним жителям удалось приручить не только летающих, но и плавающих ящеров…
Плутонец перестал орать, величественно повернулся в нашу сторону и заговорил важно, нараспев. При этом он простирал указующую десницу в сторону слегка колышимого ветром спинного плавника задремавшего чудовища. Я присмотрелся к жестам, пытаясь разгадать их смысл, и вскоре мне это удалось. О ужас! Вконец обнаглевший олигархище предлагал нам пересесть с борта нашего аппарата на спину гигантской звероподобной рыбины. Голос плутонца гремел, как гремит наполовину оторванный лист кровельного железа, и этот гром не оставлял сомнений в том, что нас пытаются взять в плен.
— Ты что, любезный? — искренно возмутился я.— Мы тебе амнистию охлопотали, почти до дому бесплатно доставили, от смерти лютой спасли, а ты… Да если б знать, что ты сволочь такая! Да зачем бы ты нам сдался? Да пусть бы тебя, редиску, бабы лютые сгрызли до самой ботвы!
— Что за шум, а драки нет? — бодренько спросил Великий Куст, высовываясь из люка.
— Петька! — обрадовался я.— Ты слышишь, что он говорит? Нет, ты только послушай! Он же, козел безрогий, приглашает нас на свой прогулочный катер.
Командор внимательно оглядел замершего в ожидании монстра и радостно воскликнул: — Ёокарный бабай! Это же настоящий живой ихтиозавр! Морской ящер юрского периода…
Он немного подумал и спросил неизвестно кого: — А если эта килька погружаться начнет? Ванну сегодня я уже принял, и, знаете ли…
— Погоди! — перебил я.— Прикинь… Забраться внутрь, задраить люк и рвануть под воду — как думаешь?
— Догонит,— уверенно пообещал командор.
— Так мы же губошлепа этого с собой не возьмем. А с губошлепом на спине крокодилище нырять не станет, а?
— Не станет,— согласился Великий Куст.— Только и мы уже отнырялись. Аккумуляторам полный абзац, движок не схватывает, в общем, картина Репина «Приплыли»…
Я отвернулся от Петьки и обнаружил, что за время нашего разговора девушка покинула свое место. Подчиняясь громовому голосу, она пересекла узкую палубу и перепрыгнула на спину ихтиозавра, причем, именно в то место, которое указал ей повелитель плавающего ящера. Я невольно устремился следом и вскоре оказался рядом с девушкой. Мы оседлали холодное скользкое туловище и уцепились за спинной плавник. Плутонец с достоинством шагнул с палубы, важно уселся впереди, перед плавником, после чего поднял вверх ладонь с растопыренными пальцами.
— Петька! — заорал я.— Он считает только до пяти!
Великий Куст выбрался наружу, заботливо закрыл люк. Постояв несколько мгновений, обреченно махнул рукой и тотчас покинул палубу. Оставленная на произвол судьбы супер-лягушка, укоризненно покачиваясь, медленно отодвинулась в сторону берега. Плутонец оглянулся, оглядел нас властным взглядом, размашисто шлепнул растопыренной ладонью по гладкому округлому боку. Чудовище шевельнуло хвостом, задвигало нижними плавниками, мы тронулись с места, вскоре наш аппарат отдалился, а потом и вовсе превратился в оранжевую точку.
Глава 15
Плутонский транзит
Только теперь я заметил: расположение темных пятен на здешнем светиле постепенно меняется. Это означает, что великий Галилей был прав — все-таки она вертится! Мы, естественно, вертимся вместе с ней, правда, не снаружи, а внутри, и не на земной тверди, а на скользкой хребтине доисторического ящера…
Живой прогулочный катер давненько проплыл мимо места, где нас с Кустилой заарканили амазонки. Далее побережье изгибалось в виде залива, который округло вдавался в нагроможденье дворцов и храмов. Пересекая широкое устье залива, мы почти миновали город и приблизились к продолговатому сооружению, которое издали было похоже на причальную стенку. Хотя, вполне возможно, это была городская набережная, и мне удалось даже разглядеть крохотные фигурки людей, беспорядочно двигавшихся по этой набережной.
Прошло еще немного времени, и действия людей упорядочились — все они, люди, кинулись в одно место и образовали довольно большую толпу. Похоже, нас заметили. Водитель ихтиозавра оглянулся, словно желая удостовериться в сохранности своей добычи, после чего приосанился, выпрямил спину и принял самый гордый вид. По всей видимости, близился его звездный час, назревала торжественная встреча героя.
Чему ты радуешься, чудило? Мы так и так приплыли бы к этому берегу, ибо деваться нам некуда, нет иного места, куда нам должно стремиться. Хотя, тебе, любезный, было бы, конечно, не очень приятно прибыть на родину в качестве пленника двух не местных деятелей и дикой женщины. А так, глядишь, орденок схлопочешь, лишнюю звездочку на погон присобачишь. Ведь не только жив-здоров остался, не только из плена вырвался, но и прихватил с собой грозную амазонку и двух нездешних придурков в придачу…
Одна знакомая тетенька, профессиональный психолог, на досуге объясняла мне механизм межличностного общения. Каждый из нас, сказала она, имеет биополе, то есть, некий нимб, который по причине нашей греховности не светится, как у святых, но, тем не менее, существует. Невидимые нимбы близких людей, соприкасаясь, частично перекрывают друг друга и образуют общий сегмент. Через этот сегмент происходит обмен эмоциями и информацией, то есть, общение без слов, взглядов, прикосновений — как говорится, близкие люди чувствуют друг друга сердцем. Именно сердцем я почувствовал, как внутренне напряглась девушка. Через сегмент общения внутрь меня просочилась ин-формация о том, что по амазонским законам женщина-воительница не может быть пленницей. При угрозе неминуемого пленения она должна умереть…
Я ничего не сказал, но мой внутренний протест против вечной разлуки был, видимо, таким сильным, что девушка, почувствовав этот протест, повернула лицо и вопросительно посмотрела на меня. Как же мне быть без тебя в этом чужом мире? — мысленно спросил я.— Не оставляй меня одного, иначе я тоже погибну… Я не могу нарушить законы, установленные нашими всемогущими предками,— печально ответила девушка… Не уходи,— настаивал я. — Ты так долго ждала, я так долго искал тебя, и вот теперь, когда судьба свела нас, мы не можем расстаться по прихоти давно не существующих людей… Они есть, они повсюду,— возразила девушка.— Горе тому, кто ослушается воли предков… Но там, в шатре, ты нарушила их волю… Я хотела защитить тебя от плохого и ненужного… Если ты уйдешь, весь мир станет для меня плохим и ненужным. Подумай, зачем спешить в тот край, откуда нет возврата? Прошу тебя, побудь со мной… Да,— ответила девушка.— Но недолго…
Люди на набережной оказались исключительно темноволосыми носатыми мужчинами, которые были облачены в одежды наподобие древнегреческих тог и хитонов. Кое-где тускло блестели шлемы и защитные бляхи воинов, вооруженных копьями, мечами и кинжалами. Над толпой стоял неумолчный гомон, по мере нашего приближения он усиливался, а когда мы поднялись на берег, перерос в сплошной рёв. Эмоциональная окраска этого густого воя была довольно сложной — восторг в адрес героя, предвкушение страшной мести ненавистной амазонке, психологическое давление на странных чужаков…
Наш плутонский друг вышагнул вперед и поднял вверх правую руку. Повинуясь властному жесту, люди толпы умолкли, они во все глаза смотрели на нас, на поникшую, побледневшую златовласку, и с напряженным вниманием ожидали сенсационного рассказа о небывалой удаче соплеменника. Соплеменник не заставил себя ждать и тотчас начал повествование.
Пользуясь рекламной паузой, я решил оглядеться по сторонам. Выложенная белым камнем набережная простиралась вправо шагов на тридцать, дальше тянулся обычный пляж; еще шагов через двадцать начиналась стена хвощей и папоротников, отделявшая от моря знакомую приморскую долину. Похоже, участок живой изгороди напротив города был вырублен специально.
Плутонец вдохновенно гремел своим кровельным голосом, а я продолжил осмотр местности. В левую сторону набережная пролегла значительно дальше. Плавно загибаясь, она изящной диадемой окаймляла значительную часть залива. От набережной примерно через равные промежутки отходили белокаменные дорожки, которые убегали от моря и вели в разные части города. По одной из них, ближней к нам, удалялся высокий человек в развевающейся одежде. Быстро переставляя ноги, он недолго помаячил и вскоре исчез среди белых и розовых строений.
Непонятно, почему наш водила гнал свою кильку к этому концу причала, ведь можно было пристать поближе к городскому центру. Впрочем, кто едет, тот и правит; вполне возможно, другая сторона набережной недоступна для швартовки из-за мелководья или по другим причинам.
Я взглянул на Петьку. Товарищ ученый, не обращая внимания на окружающих, с интересом рассматривал окрестности. Он вертел головой, привставал на цыпочки и что-то бормотал себе под нос. Я перевел глаза на златовласку. Передышка, вызванная рассказом хвастливого олигарха, позволила ей немного успокоиться, взять себя в руки. Девушка подняла лицо и устремила взор поверх людских голов, выше городских фронтонов и крыш, она вглядывалась в царившую над местностью гору, где на орлиной высоте приютилось родное селение. Там, среди полотняных шатров, она помогла мне вырваться из плена. Здесь, вблизи от каменных палат, я должен спасти её от позора и гибели. Но как это сделать?
Рассказчик очень громко что-то выкрикнул и эффектно замолчал. Но тишине не суждено было родиться — люди толпы подхватили последнее слово и начали скандировать его, при этом основная масса участников митинга рукоплескала, а немногочисленные воины грозно бряцали оружием. Наш бомжара, польщенно улыбаясь, раскланивался перед публикой наподобие народного или, как минимум, заслуженного артиста плутонской республики.
Вперед вышагнул высокий пожилой мужчина с царственным профилем и длинными седыми кудрями. Бормоча что-то восхищенно-растроганное, он обнял польщенно улыбавшегося оратора, а потом повернулся к толпе и выкрикнул громким командным голосом незнакомое мне слово. Клич тотчас был подхвачен, и вскоре вся многочисленная компания дружно и слаженно выкрикивала:
— Ко-бар-лис! Ко-бар-лис!
Смысл слова был мне непонятен, можно было только предположить, что жители приморского города возносили к небу имя славного героя. Впрочем, нельзя исключить из списка возможных вариантов и коллективное обращение к какому-нибудь местному божеству.
А в небе появились птеродактили — прирученные плутонцами ле-тающие ящеры. Они взмыли откуда-то из-за города — видимо, там был их аэродром. Я насчитал семь темных точек, которые двигались по небу стройной вереницей. Когда эскадрилья приблизилась, удалось рассмотреть, что пилотов было только трое. Неприятный холодок ворохнулся под ложечкой: неужели придется подняться в небо на одной из этих летучих мышей? Мне не по душе водная стихия, но пятый океан манит меня еще меньше…
Я толкнул командора в бок и указал взглядом на приближающихся ящеров. Петька, не успевший еще разглядеть детали, непонимающе посмотрел на меня.
— Летайте самолетами Аэрофлота.— Эту фразу пришлось сказать громко, иначе в реве толпы, самозабвенно восторгавшейся неким Кобарлисом, было трудно что-либо услышать. Великий Куст некоторое время молчал, соображая.
— Ёошкин кот! — наконец, возмутился он и тут же заявил: — Не имеют права! Я высоты боюсь, у меня голова кружится. У нас в доме, между прочим, даже лампочки вворачивает Виктория Викентьевна!
— Да не трясись ты раньше времени! Может, не будет никаких полетов, и все обойдется без головокружения. Может, эти милые, сердечные люди хотят всего-навсего угостить нами своих летучих крокодилов…
— Спасибо, успокоил.— Великий Куст галантно раскланялся.— Ты, Леха, настоящий друг, век не забуду твоей доброты.
Выполнив изящный вираж, птеродактили пошли на посадку и благополучно приземлились неподалеку от места стихийного митинга. Толпа, не переставая издавать высокодецибелльные звуки, расступилась, и румяный от похвал олигарх важно двинулся по образовавшемуся проходу. Он не дал себе труда проследить, идем ли мы следом, ибо знал наверняка, что в подобных ситуациях всегда найдется много желающих примазаться к чужой славе. И точно: из толпы выскочили несколько воинов; угрожая мечами и копьями, они начали подгонять нас, направляя вслед за героем.
Не сговариваясь, мы с командором прикрыли девушку с двух сторон. Судя по реакции, чужаки, пусть и странные, не представляли особого интереса для здешних жителей. Основные эмоции беснующейся толпы были направлены на златовласку, она это чувствовала, но старалась не показать своего страха.
— Спокойно, граждане! — добродушно покрикивал Великий Куст и аккуратно отодвигал длинной рукой самых шустрых.— Берегите нервную систему, она вам еще пригодится… Куда ты прешь, тараканище? Кто тебя учил расшатывать основы демократии?.. А вам чего, товарищ? Не волнуйтесь, все будет хорошо, все образуется, главное — спокойствие и усиленное питание… Э, э, Квазимодыч, полегче, ты не дома, я тебе не тёща…
Насколько я разбираюсь в авиации, здешние летательные аппараты оказались одноместными, то есть, каждый из нас должен был лететь самостоятельно. Конечно, птеродактиль не самолет, сам взлетает, сам садится. Но должно же быть какое-то управление, и если оно имеется, то, наверно, есть возможность использовать его по своему усмотрению.
— Петька! Может, вернемся к теткам на гору?
— В смысле? — не понял командор.
— Только надо просечь, как управляются эти летучие гады. Наверняка, ничего сложного.
— Назад, в шатры? — спросил Великий Куст.
— Там хоть кормят. Ну, и вообще…
— Вот именно. Зачем же ты нас взбаламутил? Девчонка вот тоже в бега подалась. Лягушка-путешественница, ёо! Я ж говорю — самодеятельность до добра не доведет.
Птеродактили, распустив крылья, сидели на земле такой же, как в небе, вереницей. И когда мы подошли совсем близко, стала очевидна беспочвенность наших планов: к пилотируемым второму, четвертому и шестому номерам были попарно прицеплены длинными тонкими веревками беспилотные ящеры. Именно эти последние предназначались для нас, а на первом должен был лететь, естественно, олигархический бомж, он же бывший штурмбанфюрер, он же предполагаемый Кобарлис.
Началась посадка персонала и погрузка пленников. Первую партию военной добычи представлял Великий Куст, который оказал наибольшее сопротивление.
— Не имеете права! — кричал он, яростно отбиваясь.— Я высоты боюсь! У меня голова кружится! Поймите, граждане, у нас в доме даже лампочки… Чего ты толкаешься, хариус пещерный? Твое счастье, что Вика дома осталась, она бы тебе открутила… Да убери руки, ёлы-палы! Скажи спасибо девчонке, а то я б тебе сказал кое-что по-русски…
Милые, сердечные люди предусмотрели все. Во избежание несчастных случаев и травматизма на воздушно-транспортных линиях они не только связали нас, но и крепко-накрепко прикрутили к седлам наши обездвиженные тела. Более того, наши пляжные шлепки были приторочены к нашим ногам дополнительными тонкими веревочками. Сопровождающие заняли свои места. Провожающие отхлынули в стороны. Удрученный насилием над личностью Петька в последний раз крикнул: — Я буду жаловаться в Страсбургский суд! — Птеродактили лениво взмахнули крыльями, и мы оторвались от грешной земли.
Давно, примерно четверть века назад, мне приходилось сиживать в седле. Однажды, путешествуя на велосипедах вдали от своего городка, который тогда был еще поселком, мы с Петькой увидели большое стадо коров. Рядом, в тенечке, отдыхал пацан примерно нашего возраста, а неподалеку паслась оседланная лошадь. Парнишка оказался колхозным ковбоем, вернее, подпаском, основной же пастух уехал опохмеляться. Мы познакомились. Наш новый друг преподал нам первый урок верховой езды и пригласил на следующие занятия. Частенько оставляемый на произвол судьбы постоянно опохмелявшимся дяденькой, пацан сообразил, что прилежные ученики могут выполнять значительную часть его наскучившей работы.
Так и получилось: до конца лета мы почти каждый день приезжали к стаду и вволю катались на смирной колхозной лошадке. Впрочем, бегала она неплохо, и как-то раз я даже свалился на полном скаку, но все окончилось благополучно. Эта мягкая посадка и хохот товарищей еще раз подтвердили уверенность в том, что беды и несчастья случаются где-то с кем-то другим, а меня они будут обходить стороной…
С первых мгновений полета я почувствовал разницу между лошадью и птеродактилем. Земля двинулась с места и стала медленно опускаться. Набережная сузилась, люди плавно провалились вниз и отдалились, их торжествующий вой заметно поутих и остался позади. Когда белые плиты внизу сменились светло-коричневой полоской пляжа, мы были уже на высоте примерно тридцати метров и поравнялись с верхушками прибрежных хвощей и папоротников.
Я оглянулся назад и увидел город с высоты птичьего полета. Он оказался очень маленьким и состоял всего из одной улицы, которая была пустынна. Похоже, все жители городка, больше похожего на поселок, собрались на набережной, это они провожали нас своими криками. В конце главной и единственной улицы начиналась прибрежная долина, и там, неподалеку от городской окраины, можно было угадать место, где нас с Кустиком стреножили женщины-воительницы. С противоположной, ближней к нам стороны из города выходила торная дорога; петляя по долине, она скрывалась за осанистым боком горы.
Здесь, на высоте, оказалось довольно ветрено, но, если честно, было совсем не до этого. При каждом взмахе перепончатых крыльев меня бросало в легкий жар, неприятные ощущения копошились под ложечкой, нехорошие мысли нахально лезли в голову. Я не отличаюсь богатым воображением, но современному человеку легко обойтись и без этого: все дурное и неприятное, что только можно себе вообразить, уже придумали, представили и сняли в кино голливудские режиссеры. И стоит только попасть в форс-мажорные обстоятельства, как незавидное положение тут же усугубляется невольно возникающими в памяти соответствующими кадрами из боевиков и ужастиков.
При каждом взмахе огромных крыльев тело ящера тяжело всплывало вверх метра на полтора, а потом так же тяжело опускалось до первоначальной высоты. Это волнообразное движение, похожее на океанскую качку, изнуряло меня, через пять минут полета я был на грани морской болезни. Видимо, по этой причине произошел легкий сдвиг по фазе: мне стало казаться, что веревка, при помощи которой я был привязан к седлу, быстро перетирается и скоро порвется. О том, что может произойти дальше, услужливо напомнили ребята из Голливуда.
Я воочию увидел, как мое тело вываливается из седла и начинает движение с ускорением в сторону земли. Хочется взмахнуть руками, чтобы в самые последние мгновения жизни быть похожим на героя-парашютиста, совершающего суперзатяжной прыжок, но руки связаны, поэтому приходится падать в виде неуклюжего мешка, набитого требухой и отрицательными эмоциями. Но Голливуду этого мало, и он, негодник, подсовывает новый кадр: птеродактиль, недовольно каркнув, пикирует вниз и подхватывает и без того униженное тело длинным зубастым клювом. Тело, обрызганное вонючей слюной ящера, начинает брыкаться, как лягушка, пойманная цаплей, но все тщетно, и по поднебесью разносится торжествующий хохот пленившего нас плутонского олигарха…
Несмотря на свои мучения, мне все же удалось заметить, что наша эскадрилья, двигавшаяся вдоль берега, постепенно забирала влево. Мы огибали гору, и городок, смутно белевший сначала сзади, потом слева, через какое-то время скрылся из вида. За поворотом обнаружился длинный участок побережья: пляж, зеленая изгородь и приморская долина сужающейся полосой уходили вдаль и терялись где-то у низкого горизонта. Слева от этой полосы тянулось горное плато, которое начиналось сразу после знакомой нам горы, оно как бы сползло с нее и было растащено гигантским бульдозером вдоль морского берега. Плато постепенно понижалось и так же постепенно переходило в равнину, на которой кое-где виднелись скальные выходы и огромные валуны. Между скал и валунов зеленели рощи и лужайки, искрились струившиеся с горы ручьи, синели наполненные ручьями озера — в общем, долина имела весьма живописный и приветливый вид.
Петлявшая внизу дорога заметно свернула влево. По длинной пологой террасе она взобралась на плато и стала удаляться от моря. Наша эскадрилья также сменила курс, мы оставили побережье и полетели над приветливой наклонной равниной. Сразу стало теплее, воздушные потоки, поднимавшиеся от нагретой Плутоном почвы, подхватили нас и вознесли выше на несколько десятков метров. Птеродактили раскинули крылья; какое-то время летучие ящеры планировали, наслаждаясь долгожданным отдыхом.
С этой новой высоты стало видно, что в конце дороги, вьющейся между озер и скал, стоит еще один бело-розовый город. Даже отсюда, за несколько километров, он казался довольно большим. За городом тускло поблескивал морской залив, его воды тянулись вправо вдоль горизонта и соединялись с морем, берег которого мы только что покинули. Иными словами, дорога, а вслед за ней и наша эскадрилья, пересекала огромный полуостров, который не казался необитаемым.
Тут и там по берегам ручьев и озер стояли одинокие домики или маленькие селения. На лужайках паслись стада, повсюду виднелись небольшие поля, где копошились мужчины и женщины. По дороге шли путники, двигались всадники и повозки. Все эти люди не обращали на нас никакого внимания, видимо, полеты управляемых ящеров были в здешних краях обычным делом. По мере приближения к городу населенность полуострова постепенно переходила в густонаселенность.
Прошло еще немного времени, и мне стал виден противоположный берег залива, загроможденный невысокими черными горами. Среди этих гор на некотором отдалении от берега виднелось некое сооружение, детали которого отсюда невозможно было рассмотреть. Серебристо-белый цвет сооружения оттенял черноту гор, они казались совершенно безжизненными, а город, до которого оставалось не очень далеко, выглядел на их безрадостном фоне роскошно и даже величественно. Он не был окружен защитными стенами, дворцы и храмы а ля Древняя Эллада молча, с достоинством красовались в лучах немеркнущего Плутона, и домишки бедноты, прихлынувшие к городской окраине, не могли заслонить этой спокойной, благородной красоты.
Наш полет завершался, что вызывало во мне двоякое чувство. С одной стороны, это было хорошо, ибо заканчивались голливудские видения и связанные с ними неприятные переживания. С другой стороны, впереди нас ждала полная неизвестность, а она, как водится, всегда страшнее очевидной опасности… На подлете к городу нас все-таки заметили, весть о необычных воздушных пассажирах каким-то непостижимым образом распространилась по населенной части равнины. Когда птеродактили заходили на посадку, я увидел, что по главной дороге, а также по многочисленным тропкам, стежкам и проселкам к городу сбегается множество взбудораженных людей.
Глава 16
Главный город
Всеобщий авральный бег, видимо, вызвал у горожан легкую панику, и они так же массово кинулись на городскую окраину, то есть, к месту нашей посадки. Когда эта посадка, наконец, произошла, вокруг птеродактилей собралась приличных размеров толпа, которая постоянно увеличивалась в размерах. Она делилась примерно надвое, и я заметил, что люди, примыкавшие к разным частям, отличались друг от друга, прежде всего, одеждой. Горожане явились в красивых разноцветных одеяниях с золотыми бляхами, фигурными застежками и прочими подобными аксессуарами. Женщины были дополнительно увешаны серьгами, бусами, украшены браслетами, перстнями, кольцами. Из-под длинных подолов виднелись кожаные сандалии с золотыми застежками. Некоторые мужчины были вооружены короткими мечами и кинжалами, украшенными перламутром и драгоценными камнями.
Люди равнины выглядели проще, их одежды были короткими, грязными, мятыми и больше напоминали лохмотья. Почти все сельские жители пришли босиком, многие держали в руках серпы, мотыги, грабли, топоры. Их загорелые лица были обветрены, спины отличались сутулостью, в движениях не было плавности и изящества горожан. Но и крестьяне, и жители города смотрели на нас одинаково, с острым любопытством и нескрываемо жадным интересом.
Так же, как и в городе мужчин, олигарх вышел вперед и начал докладывать о своих подвигах. И опять восторженная толпа шумно восхваляла своего героя. Разумеется, нашлись добровольные помощники, они отвязали нас от седел и повели вслед за великим победителем амазонок, который торжественно двинулся в город. И снова все взгляды были устремлены на златовласку, но эти взгляды не были одинаковыми: мужчины смотрели на пленницу с ненавистью, женщины — с презреньем. Было шумно, как на переполненном стадионе во время финального матча.
На нас никто не обращал внимания, хотя мы с Кустилой так же, как в малом городе, прикрывали свою спутницу с флангов. На этот раз Петька молчал, похоже, за время полета его сильно укачало, он слегка пошатывался и безразлично оглядывал беснующуюся толпу сонным взглядом. Мне тоже было муторно, но присутствие девушки обязывало, и я шел браво, с высоко поднятой головой. И в голове этой шевелилась мысль о том, что если бы мы с командором были вдвоем, то, во-первых, на нас бы не сбежалась такая толпа, и, во-вторых, при вялом интересе к нашим персонам можно было бы, наверно, улучить момент и дать деру. Хотя, смысла в этом не так уж и много, а если рассуждать здраво, то и вовсе никакого, бежать нам все равно некуда, но в любой ситуации приятно помечтать о свободе…
Жители равнины, немного проводив нашу процессию, остались на окраине, а мы в сопровождении ликующих горожан вошли в город. Был он, как я уже заметил, гораздо больше первого, имел прямоугольную планировку, то есть, довольно современный для нас облик. Еще подлетая к городу, я обратил внимание, что три продольные магистрали пересекались несколькими поперечными, образуя множество привычных нам кварталов. В центре города имелась обширная площадь.
Теперь выяснялись детали, а именно: улицы были замощены тесаным булыжником и обставлены большими домами, похожими на дворцы. Из распахнутых окон выглядывали женщины и кудрявые дети. Перед дворцами высились белые колоннады, подпиравшие украшенные резьбой и лепниной портики. В тени портиков виднелись широкие проемы, через которые можно было пройти во внутренние дворики, где журчали фонтаны, благоухали цветники, таинственно молчали прекрасные статуи.
— Петька! — позвал я.— Проснись, мы уже в санатории.
Командор покосился в мою сторону, вздохнул и ничего не ответил. Девушка тоже посмотрела на меня, я лихо подмигнул ей — крепись, милая! — губы ее дрогнули, но улыбка погасла, не успев родиться и разгореться. Сзади по-прежнему ликовала толпа, и я почему-то подумал, что если всем этим людям дать в руки флаги, плакаты и портреты членов Политбюро, то наша процессия была бы очень похожа на первомайскую демонстрацию.
Справа появилась длинная ограда, сложенная из необработанных булыжников. В средине ограды имелись широкие ворота, их створки были распахнуты настежь, в этом широком проеме виднелась огромная пустая арена, окаймленная множеством длинных каменных скамеек. Стадион имел вполне привычный для нас вид, но все же чего-то здесь не хватало. Я призадумался и вскоре нашел недостающие элементы: громкоговорители, провода, мачты с прожекторными щитами… Металлические ограды и поручни, урны с пластиковыми стаканами, окурки и бутылки рядом с урнами…
Главная улица, по которой двигалась наша праздничная колонна, была идеально прямой и просматривалась насквозь. Противоположный конец этой улицы упирался в берег морского залива. За тускло мерцавшей водной гладью чернели невысокие горы.
Мы прошли еще немного и вышли на городскую площадь, которая одной из сторон примыкала к главной улице. Площадь также была замощена, в центре ее высилась величественная скульптурная композиция. Судя по облику составлявших ее статуй, они, статуи, изображали местных богов, богинь и божат, а компания в целом олицетворяла здешнее небесное правительство. Кстати, все монументы были выполнены на высоком технологическом и художественном уровне. Обширный, осанистый пьедестал не имел на своих ровных боках царапин, преднамеренно нанесенных острыми предметами, красочных рисунков порнографического содержания, нецензурных надписей и прочих графических изысков, характерных для нашего цивилизованного мира. Более того, на постаменте не было даже трещин, отходы жизнедеятельности пернатых тоже отсутствовали. Представляю себе состояние ме-мориала, если бы плутонцы не следили за своими птичками и, особенно, птеродактилями…
По периметру площади стояли четыре здания, каждое из них размерами своими, а также красотой убранства и качеством отделки значительно превосходило уже виденные мною дворцы. Понятно, что в этих четырех огромных сверхшикарных офисах были сосредоточены плутонские правительственные учреждения. Особенно выделялся огромный домище, который занимал противоположную от главной улицы сторону площади. Всем своим обликом он напоминал античный храм — резной фронтон, белые колонны, статуи, широкие ступени.
Перед этими ступенями мы остановились. Демонстранты притихли; чуть слышно перешептываясь, они ждали дальнейших событий. Из высоких дверей вышел человек в белой одежде, видимо, храмовый служитель. Наш олигарх тотчас сделал постное лицо; постоянно кланяясь, он приблизился к служителю, и они некоторое время негромко беседовали. Потом работник культа увел олигарха внутрь, но не в центральную высокую дверь, а куда-то вбок, за правый угол.
Довольно долго никто не появлялся. Задрав голову, я начал разглядывать убранство храма. Главным украшением фасада было помещенное на фронтоне панно, некий исполинский барельеф, расписанный, к тому же, яркими красками. Многофигурная композиция повествовала о великом сражении, в котором человекоподобные герои или боги сошлись насмерть со зверообразными монстрюгами. В центре композиции было изображено, видимо, главное событие: местный Геракл замахи-вался мечом на могучего змея, изрыгавшего из зубастой пасти страшное пламя. Особенно натурально выглядел глаз огнедышащей рептилии. Я пригляделся внимательнее: казалось, что внутри глаза что-то слегка шевелится, а иногда неярко вспыхивает чуть приметная искорка. Будь мы на поверхности, в нормальном человеческом мире, можно было подумать, что кто-то рассматривает нас в бинокль.
Из храма вышли десять человек в розовых балахончиках с капюшончиками, с короткими мечами на широких кожаных поясах. Спустившись с крыльца, они молча оттеснили толпу и взяли нас в плотное окружение. Сразу после этого чьи-то крепкие пальцы уцепили меня за локти и легонько переместили в пространстве. Движение было таким скорым, что я никак не отреагировал, успел только заметить, как командора оттащили в другую сторону. Двое накачанных ребят схватили девушку и повели ее вслед за олигархом, то есть, куда-то вбок, за угол храма. Я попробовал вырваться, но державшие меня пальцы были похожи на слесарные пассатижи; кричать, протестовать было бессмысленно — сила ломит и соломушку…
В грозной молчаливой компании мы поднялись на гигантское крыльцо и через малое время были введены в высокие двери. Храм оказался одноэтажным, но этот единственный этаж был очень высоким; потолок, залитый светом из боковых окон, казался бестелесным, почти прозрачным, вся верхняя часть величественного сооружения парила в небе и полыхала неземным сиянием. Внизу, на поверхности покрытой плитами земли, царствовали сумрак и прохлада. В храме стояла тишина, наши шаги отдавались под сводами гулким эхом. Приглядевшись, я заметил, что задняя стена в центральной своей части была глухой до самого верха, то есть, ряд окон, тянувшихся под потолком от угла до другого угла, прерывался; в условиях ирреального освещения длину этого промежутка, даже самую приблизительную, определить было трудно.
Входя внутрь, я ожидал увидеть некую грандиозную фигуру наподобие Сфинкса, Ксеркса или, на худой конец, Маркса, однако, ничего этого не было. На невысоком возвышении неподалеку от задней стены возвышался небольшой каменный ящик, в нем спокойно колыхалось неяркое пламя. Легкий дымок поднимался вверх и растворялся в небесном сиянии. Не хватало только товарища в авиакепке с полудюжиной аппетитных шашлыков. Когда мы подошли ближе, слегка запахло горящим керосином, бабкиной семилинейной лампой, которую когда-то зажигали у нас при отключении электричества.
В стене за костровым ящиком имелась небольшая, чуть приметная дверь. Розовые ребята поставили нас перед нею и отступили назад. Через малое время из двери появился служитель, тот самый, который увел нашего друга олигарха. Слабый свет, долетавший сверху, отражался от белой тоги и подсвечивал снизу продолговатое лицо, обрамленное черными, впроседь, волосами. Но лицо это хранило полное спокойствие и было совершенно непроницаемым. Служитель жестом пригласил нас, повернулся и, не оглянувшись, скрылся за дверью. Он был уверен, что гости обязательно последуют за ним.
Гости последовали — а что оставалось делать? К тому же, меня очень волновала судьба девушки, я уже соскучился по ней и втайне надеялся, что где-то в полутемных храмовых закоулках наша встреча произойдет обязательно. Держа за руку командора, который до сих пор не очухался после авиапутешествия, я прошел в дверь и почти сразу же уперся в каменную стену. Было темно, шаги служителя слышались откуда-то слева, они удалялись. Я двинулся вслед за служителем и обнаружил ведущие вверх ступени. Лестница была узкая и довольно крутая, то есть, располагалась под большим углом к горизонтальной поверхности.
— Петька, очнись, шевели ножками, иначе отстанем, заплутаем.
— Опять куда-то вверх,— обреченно прошептал Великий Куст.— У нас в доме даже лампочки…
Странно. Я ведь думал, что все эти крики о боязни высоты были простым придурайством, невинным куражом над малогостеприимными плутонцами. Но перед кем куражиться в темноте, на пустынной тайной лестнице? Кстати, в детстве и отрочестве Кустик свободно бегал по крышам и ползал по деревьям. Видимо, что-то случилось за эти двадцать лет. Может быть, все дело в его профессии, которая вынуждает человека постоянно думать о глубинах, всей душой стремиться в бездну, рваться к непознанному и неизведанному. В таком состоянии жизнь на ровной земле может быть терпима только в том слуае, если она за-полнена подготовкой к новым погружениям. А любой полет — это движение в противоположную сторону, поэтому он кажется бессмысленным, иногда просто невыносимым. Впрочем, я наверняка ошибаюсь, потому что есть огромное количество людей, которые одинаково побаиваются как высоты, так и глубины.
Лестница повернула вправо. К этому времени мы преодолели не менее пятнадцати ступеней. Эх, надо было посчитать — на всякий случай… Сразу после поворота я исправил свою ошибку, насчитал полтора десятка, и лестница снова повернула вправо.
— Петька,— прошептал я и дернул командора за руку.— Объясни ты мне, дураку. Как думаешь, мы поднимаемся?
В ответ из темноты послышался слабый стон.
— Прикинь, Петька,— не унимался я.— Мы с тобой погрузились в Тихий океан, так? Потом мы с тобой всплыли в здешнем море. Но по вектору это было движение вглубь, к центру Земли, правильно?
— Ну,— слабо отозвался Великий Куст.
— А потом мы полетели на этих крылатых клячах. Так мы вверх полетели или вниз?
— Вверх,— вздохнул Петька.
— Ты, Петруша, хочешь сказать, что, удаляясь от поверхности Земли, мы с тобой движемся вверх?
— Вниз,— покорно согласился Петруша.
— Все ниже, и ниже, и ниже. Тогда мне не совсем понятны два мо-мента. Первый: при чем тут лампочки? Второй: сколько мне еще терпеть твои капризы?
Великий Куст довольно долго молчал, потом вдруг выдернул потные пальцы из моей ладони.
— Ну, ты, Леха, даешь,— сказал он нормальным командорским голосом и тут же добавил: — Ёхан-грэм-тр-пр-цнэт-сифут к столу!
— Вот только о столах не надо! — потребовал я радостным голо-сом.— Кушать хочется.
Третий пролет был преодолен гораздо быстрее. Потом кончилась еще одна порция ступенек, и мы оказались на маленькой площадке, слегка озаренной слабым светом из крохотного окна. Провожатого не было видно, и нам пришлось остановиться.
— Они что там,— заворчал Великий Куст,— с ума посходили? Загнали в каменный сарай, жрать не дают, хозяева, ёо! Нет, чтоб все честь по чести — за стол, по стопочке за встречу, по второй за знакомство, по третьей для разговора, ну, и покушать, конечно…
— Может, тебе, Петруччио, еще и парочку амазонок на десерт?
— О чем ты говоришь! — возмутился Великий Куст и тут же добавил постным голосом: — Нет, нет, это нам неможно! Мы себя блюдём…
Командор ожил окончательно, и это радовало. Вдвоем все-таки веселее, и уже не так страшна притаившаяся впереди неизвестность. Но еще лучше, если бы рядом была златовласка. Голливудские деятели опять подкинули парочку сногсшибательных кадров, смачно повествующих о пытках и мучительстве молодых девушек. Я с трудом сдержал вздох, стараясь лишний раз не нервировать своего товарища, но Великий Куст, не обращая на меня никакого внимания, продолжил громко порочить плохих здешних хозяев.
Видимо, хозяевам надоело слушать ругательства и проклятия в свой адрес. Стенка, перед которой мы стояли, медленно и плавно отодвинулась в сторону, обнаружив квадратную комнатку с большим окном, в которое вливался дневной свет. После блуждания по темной лестнице этот свет ослепил нас, а когда глаза привыкли к новой обстановке, я увидел внутри уже знакомого нам служителя в белом. Храня на лице своем прежнюю непроницаемость, он жестом пригласил нас войти внутрь комнаты.
Мы вошли. Помещение было небольшим по площади, но довольно высоким. Я сразу же обратил внимание на наклонный потолок, это означало, что мы находимся под самой крышей храма. Кстати, со стороны площади не было никаких окон, только расписной барельеф на фронтоне. Значит, квадратная комнатка располагается у другого фронтона, то есть, с противоположной от площади стороны храма. И действительно, сквозь окно виднелся большой пустырь, обнесенный высоким забором. По всей видимости, это был хозяйственный двор. По краям его приютилось несколько небольших каменных строений, а в дальнем конце стоял навес на высоких деревянных столбах. Под навесом, распустив перепончатые крылья, отдыхал птеродактиль. Понятно: пустырь в центре двора выполняет роль аэродрома.
Так, так, так… Нет никаких сомнений относительно того, что в задней стене храма имеется выход. Стоит его отыскать — и можно выбраться на хозяйственный двор. Если удастся обхитрить крутых розовых пареньков, то возможны варианты. Первый: попытаться угнать птеродактиля; второй: по столбу вскарабкаться на крышу навеса и с нее перепрыгнуть через забор… И тут в голове моей мелькнула мысль о том, что все эти планы и предположения совершенно бессмысленны. И вовсе непонятно, зачем подобные непродуктивные соображения засоряют мое сознание. Впрочем, это свойственно, наверно, всякому пленнику, который не потерял еще последней надежды, не смирился со своей долей, не отдал в неволю свою душу…
Мы стояли спиной к двери, через которую вошли, справа было окно, служитель в белом находился прямо перед нами. Внезапно часть стены за его спиной бесшумно поползла в сторону, и вскоре открылся прямоугольный проем. Наш провожатый отступил к окну и таким же бесшумным жестом пригласил нас войти внутрь. Перешагнув невысокий порожек, мы остановились, стенка за нами задвинулась обратно. Я невольно оглянулся и обнаружил, что пригласивший нас служитель остался за этой задвинувшейся стенкой.
В крохотной комнатушке также имелось небольшое окно, выходившее на задний двор храма. У окна стоял столик, который сразу же притянул наши взоры и помог отвлечься от неприятных предчувствий. Столик был застелен чистенькой скатеркой, на скатерке горделиво возвышался кувшин, тут же притулились два золотых кубка и несколько тарелок с кушаньями. Это было очень кстати, и мы набросились на еду, начав, разумеется, с содержимого кувшина. Вино оказалось кислым и слабым, но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят…
Когда голод был утолен, выяснилось, что в комнате имеются два вполне удобных топчана с мягкими матрацами и подушками. Не долго думая, мы улеглись, и вскоре Петька захрапел. Я поначалу был менее удачли: мне вдруг послышались доносящиеся из-за стенки слабые шорохи, они привлекли мое внимание на несколько минут, но усталость все же взяла свое, и вскоре я тоже уснул. Сколько продолжался этот сон, сказать невозможно, ибо часы мои по-прежнему стояли, а ориентироваться по изменению пятен на здешнем светиле я еще не научился.
Когда я проснулся, Петька уже был за столом и подчищал то, что осталось от первой трапезы. Есть мне не хотелось, я только глотнул кислого вина, чтоб промочить пересохшее горло, и выглянул в окно. Птеродактиль по-прежнему отдыхал под навесом, но на этот раз рядом с ним копошился мужичок в длиннополой черной одежде. Он обмакивал длиннющую швабру в лохань с водой и бережно, с любовью, смачивал и обмывал перепончатые крылья птеродактиля. Ящер довольно изгибал шею и тянул к благодетелю зубастую морду, пытаясь, видимо, обнюхать или облизать его. Мужичок незлобиво отталкивал зверюгу — не балуй! — а потом, не стерпев нахлынувшей нежности, начинал почесывать пятерней вконец разомлевшего питомца.
Бесшумно раздвинулась стенка. Служитель в белом молча смотрел из квадратной прихожей и жестом приглашал нас выйти из своей комнатушки. Он остановился лицом к нам, дверь за его спиной была разкрыта, а за нею, на лестничной площадке, неподвижно стояли три воина в розовом. Мы переглянулись, но деваться было некуда, пришлось выходить. Стенка за нашими спинами тотчас задвинулась, но одновременно с этим раздвинулась стенка справа, напротив большого окна. Вслед за служителем мы шагнули в проем и оказались в узком коридоре, который уходил в обе стороны и терялся во мраке. Пока я вертел головой, откуда-то из темноты возникли еще два воина. Вскоре наша процессия выстроилась и двинулась в путь.
Глава 17
Хлеба и зрелищ!
Служитель в белом шел впереди. Его сопровождали два розовых секьюрити с высоко поднятыми факелами. Далее следовал командор с высоко поднятой головой, за ним двигался я, а замыкали процессию три вооруженных факелоносца. Колеблющееся пламя неровно освещало выложенные из камня стены узкого, местами извилистого коридора, пахло керосином, шаги восьми пар мужских ног гулко отдавались в тишине. Через какое-то время нам пришлось долго спускаться по лестнице. Потом был ровный участок и снова лестница, по которой пришлось так же долго карабкаться вверх.
Наконец, коридор кончился, и мы остановились перед массивной дверью, сколоченной из широких досок. В узкие щели между этими досками пробивался слабый дневной свет. Там была улица, и оттуда, с этой близкой от нас улицы, доносился рев множества человеческих глоток. Он казался громким, и это говорило о возбужденном состоянии собравшейся где-то неподалеку большой толпы.
Главный служитель шагнул в сторону, и следовавший за ним парниша в розовом распахнул дверь. За дверью обнаружился маленький поперечный коридорчик, уходивший в обе стороны на одинаковое расстояние. Распахнувший дверь воин перекрыл своим могучим телом дорогу вправо, и нам ничего не оставалось, как вслед за главным служителем двинуться в левый отросток коридора. В конце этого отростка мы повернули направо, прошли через узкий проем в стене и оказались на маленьком балконе, вернее сказать, лоджии, которая была отделена от улицы высоким каменным парапетом. Над парапетом колыхалась легкая белая занавесочка, призванная, видимо, скрывать посетителей от жары, пыли и посторонних взглядов. Посреди тайной ложи стояла ши-рокая, аккуратно обтянутая кожей скамья. Служитель указал рукой на скамью, и мы с командором охотно сели.
— Футбол, что ли? — спросил я Петьку.
— Ты всегда был оптимистом,— непонятно ответил Великий Куст.
— То есть?
— То есть, всегда верил в лучшее,— пояснил он и отвернулся.
Я вопросительно посмотрел на служителя. Никак не отреагировав на мой взгляд, тот прикоснулся к белой занавеске и даже слегка раздвинул ее, словно давая нам некое разрешение, а потом молча скрылся в полумраке дверного проема.
— Ты чего-нибудь понял? — спросил я.
— А чего понимать? — вопросом ответил командор.— Тут все понятно без долгих объяснений: гладиаторские бои. Хорошо, если нас пригласили сюда в качестве зрителей…
Я невольно присвистнул. Как же мне в голову не пришло! Да, да, да, конечно, помню: уроки истории в пятом классе, Древний Рим, восстание Спартака. После одного из таких уроков Славка Кандауров метнул полутораметровую жердину и попал мне прямо в ногу. Я, конечно, взвыл и хотел накостылять метателю по шее, но тот величественно воскликнул: — Я поразил тебя своим дротиком! — Тогда мне пришлось схватить штакетину и врезать Славке пониже спины; прежде, чем он успел обидеться, я гаркнул во все пацанячье горло: — Ты поражен моим коротким мечом! — Через пару лет я прочел роман «Спартак», а потом, естественно, посмотрел одноименный фильм.
Когда это было, и было ли это когда-нибудь…
Я вскочил со скамьи и раздвинул занавеску пошире. Укрывший нас мезонин стоял на краю наклонного, метра на три в ширину, деревянного настила, который уходил в обе стороны и выполнял, насколько я разбираюсь в архитектуре, роль навеса. В тени навеса и далее, под открытым небом, шумели и копошились разношерстные зрители. Заполненные ими скамьи загибались в огромный овал, в центре которого располагалась посыпанная желтым песком арена. Навес протянулся почти по всему периметру стадиона, места под ним были, похоже, привилегированными, потому что сидящие там люди выделялись богатством своих нарядов. На противоположной от нас стороне стадиона зрительские скамьи размыкались, пространство между ними было загромождено каким-то мрачным строением, которое соединялось с ареной двумя решетчатыми галереями.
— Успокойся, Петруня,— сказал я.— Если бы нас назначили на роль кормежки для хищников, то мы с тобой, дружище, находились бы сейчас во-он в той конюшне. Потом нас прогнали бы через один из этих многоклетчатых коридорчиков, а потом… Вот пуля пролетела, и ага!
Великий Куст согласно кивнул, потом приложил палец к губам и молча указал другим пальцем на стенку справа. Видимо, он имел в виду, что за этой стенкой кто-то сидит, и этот кто-то может услышать наши разговоры.
— Ну и что? — громко сказал я.— Мне что теперь — рот скотчем заклеить? Подумаешь, кагэбешник местный! Да что он понять может? А если и поймет, так плевать я хотел на него и на всю его контору!
Ответить командор не успел. Гомонивший до этого стадион дружно взревел, мы так же дружно выглянули наружу и увидели, что на арене появились бойцы-гладиаторы. Первая пара состояла из лохматого, вооруженного дубиной питекантропа и гигантского муравья, который рядом со своим соперником казался букашкой. Зато членистоногий воин был хорошо вооружен, он стоял вертикально, а в четырех свободных лапах грозно посверкивало холодное оружие — длинный меч, копье и два кинжала.
Прозвучал гонг, схватка началась, и гоминоид немедленно бросился в атаку. Быстро набирая скорость, он взметнул ввысь свою богатырскую палицу. Муравей как будто ждал этого и сразу же метнул один из кинжалов. Золотое жало легко вошло в волосатый выпяченный живот, питекантроп взвыл, остановился, опустил дубину и обескураженно завертел массивной головой. Тотчас второй кинжал вонзился в горло, великан захрипел и плюхнулся задом на песок арены. Муравей повернулся в нашу сторону, с достоинством поклонился и поднял вверх сияющий меч.
Рев на стадионе стоял невообразимый. Вскочив со своих мест, зрители неистово размахивали руками и хором выкрикивали одну грозную речевку, одно короткое слово, которое было понятно без перевода. Однако, явный победитель не спешил выполнить волю кровожадной толпы; глядя на наш балкончик, он терпеливо ждал, и вскоре все взоры так же обратились в нашу сторону.
— А, так мы с тобой члены жюри! — догадался я.
Петька отрицательно покивал и молча указал пальцем на правую стенку. Я невольно присвистнул — о-ё, значит, сосед наш не простой агент национальной безопасности, не обычный боец невидимого фронта — бери выше! Ну что же, история знает разные примеры.
Я выглянул за перила и посмотрел вправо. Там был такой же балкончик с точно такой же занавесочкой. Вот она слегка качнулась, морщинистая пятерня вдруг высунулась из-под белой материи и зависла в воздухе. Стадион замер в томительном ожидании. Пятерня, немного помедлив, решительно сжалась в кулак. Зрители радостно завопили и дружно повернулись в сторону арены. Дружный скандёж понятного без перевода общего требования возобновился с новой силой. Муравей еще раз почтительно поклонился, неспешно подошел к истекающему кровью, изрядно притомившемуся питекантропу и решительно рубанул мечом по беззащитной шее…
Было еще несколько поединков и групповых схваток, в которых участвовали в разных составах муравьи, питекантропы, знакомые нам кенгуруобразные зубастики, а также другие, прежде невиданные твари. Состоялся воздушный бой на птеродактилях, дракон-неудачник был поражен стрелой в глаз и сверзился с небес в центр бурой от крови арены. Наездник при этом погиб сразу же, а судьбу ящера решила сжавшаяся в кулак морщинистая пятерня. Поверхность потемневшей от крови арены исполосовалась длинными бороздами, это были следы трупов, постоянно утаскиваемых волоком с поля боя.
Особые служители разносили по рядам партера и амфитеатра кувшины с вином и кушанья. Угощенье не было дармовым, тут и там из рук в руки переходили небольшие металлические колечки, которые выполняли, насколько я разбираюсь в финансах, роль денег. Частично опустошив кошельки, зрители охотно набивали желудки, а потом с новой силой продолжали орать, прыгать и размахивать руками.
— Неплохо бы и нам чего-нибудь проглотить,— помечтал я. Кустик не ответил. Похоже, его воображение занимал таинственный высокопоставленный дяденька, и командор, ненароком привалившись к стенке, пытался что-нибудь расслышать. После моего словесного мечтания прошло секунд двадцать, максимум полминуты, и вдруг в ложу вошел один из наших конвоиров. Он бережно держал в руках поднос, на подносе стоял кувшин, кубки и посуда с закусью. Мы невольно переглянулись: ощущенье было такое, что нас не только слышат, но и понимают.
— Да ну! — не поверил Петька.— Простое совпадение. Как говорят, война войной, обед по расписанию.
— А нам все равно! — радостно пропел я и принял из могучих рук секьюрити вожделенный поднос. Расставшись с ним, парень молча повернулся и вышел. Теперь никто не мешал нам пообедать по-человечески, с чувством, с толком, с расстановкой.
Однако, пообедать по-человечески все-таки не удалось. Только я прикоснулся к прохладному горлышку кувшина, как стадион за белой занавеской разразился неслыханным доселе воем и криком. Примерно так вопили бы наши болельщики, доведись сборной России стать чемпионом мира по футболу. Я выглянул наружу…
… я выглянул наружу, сердце мое ёкнуло, в груди похолодело, кувшин выскользнул из пальцев и разбился в мелкие дребезги. Командор, не ожидавший от меня такого всплеска, подскочил со скамьи и также посмотрел на улицу.
Четыре гигантских муравья быстро вынесли и установили в центре арены роскошное ложе, что-то наподобие квадратной тахты, обтянутой ярко-красной тканью. Сверху не было ни подушек, ни одеял, ни постельных принадлежностей.
Недалеко от ложа стояла моя златовласка, почти полное отсутствие одежды, видимо, не смущало ее, на огромном стадионе только ее стройное тело было неподвижным и хранило спокойствие. Высоко поднятая голова выражала полное презрение к малоуважаемой буйной публике. В сторону решетчатых галерей неспешно уходили два розовых воина — именно они вывели девушку на арену. Навстречу им вальяжной походкой шествовал высокий, стройный парнюга, который также не был обременен излишками одежды.
Мне стало ясно, что все предыдущие голливудские сцены из жизни плутонского мясокомбината были только прелюдией к главному действу. Разгадать сценарный ход этого действа также не составляло никакого труда. Организаторы шоу задумали дать адекватный ответ на сексуальный терроризм амазонок и для этого решили продемонстрировать публичный акт подобного террора по отношению к пленнице.
Полуголый мститель повернул вправо и двинулся вдоль невысокого парапета, отделявшего арену от толпы плутонцев, которые предвкушали небывалое зрелище и по этой причине орали как ненормальные. Исполнитель главной роли не спешил, он сознательно удлинял период зрительского предвкушения, растягивал всеобщее удовольствие.
— Петька,— тихо позвал я.— Ты с нашими встречаешься?
— Редко,— ответил командор.— А что?
— Если увидишь кого — передавай привет от Лехи Евсеева.
— Ты что задумал? — заволновался Великий Куст.— Ёры-кудёры! Леха, брось безумствовать, слышишь? Да было бы из-за чего! Мы с тобой такое прошли, никому и не снилось, а теперь… Из-за девчонки, да? Тебе что, девчонок мало? Домой вернемся, я тебе такую найду, мисс Вселенная отдыхает…
Я думал о своем. Создатели боевиков уже подсуетились, вытолкнули из памяти вариантик, а именно: выпрыгнуть на улицу, пробежать по навесу вправо, влететь на соседний балкончик и взять соседа за глотку, то бишь, в заложники. Судя по количеству морщин на всесильной длани, он, соседушка, давно уже не молод, стало быть, сопротивления не окажет. А жить в любом возрасте хочется, особенно, когда есть чего терять… С другой стороны, если правитель сумел дожить до преклонных лет, то есть, уберечься от покушений и государственных переворотов, значит, мозги у него функционируют нормально. Он же наверняка все предусмотрел. К примеру, влетаешь ты, Алексей Петрович, к соседу, а там тебя встречает взвод местного спецназа. Хотя, встреча с ним может и не состояться, потому что другой такой взвод притаился на крыше и за углами правительственного мезонина…
Народный мститель ускорил шаги — похоже, неистовая энергия толпы зарядила его, как аккумулятор, и уже не терпелось приступить к выполнению ответственного задания.
— Леха! — по-бабьи голосил командор.— Посмотри, что творится! Ты даже до арены не успеешь добраться — эти язычники разберут тебя на мелкие фрагменты. Хоть раз в жизни послушай меня, оставь бредовую затею, успокойся, плетью обуха не перешибешь…
Я понимал, что девушка не сдастся без боя, но сопротивление не может быть бесконечным. Вполне возможно, что она сумеет вывести из строя этого красавчика, ведь чему-то учили ее в военно-спортивном интернате. Но красавчиков в мире, выражаясь словами поэта, как мух в сортире… Впрочем, дело даже не в этом. Окажись на арене любая из моих прежних знакомых, я бы, конечно, пожалел ее, бедняжку, но не больше, чем жалел о разбитом кувшине с кислым вином.
Здесь было другое, незнакомое, никогда прежде не испытанное. Мысль о том, что кто-то прикоснется к моей девушке, казалась абсурдной, я даже не злился и был почти спокоен, просто назревающее событие не укладывалось в сознании, оно, событие, не могло случиться, и в этом не было никакого сомнения.
Завершив круг почета, верзила направился к златовласке.
— Так не забудешь? — спросил я и тут же пояснил: — Кого встре-тишь, всем приветы от Лехи Евсеева.
— Не пущу! — взвыл командор, попытался загородить дорогу, но поскользнулся на винной луже; я благополучно выскочил на улицу и резко рванул влево.
Предположения мои частично оправдались — на крыше действительно находились розовые парни, при моем появлении они поднялись в полный рост, но сразу же легли обратно. Видимо, их успокоило то, что я быстро удалялся и по этой причине не представлял никакой опасности для охраняемого ими объекта. Хотя, вполне возможно, была произнесена какая-то команда, которую я впопыхах не расслышал.
Двигаться по наклонной плоскости было довольно трудно, меня помаленьку сносило к нижнему краю настила, и приходилось постоянно приворачивать немного вправо. А бежать предстояло довольно далеко; до «конюшни», расположенной на противоположной стороне стадиона, насчитывалось не менее двухсот метров. Там я намеревался перепрыгнуть на одну из решетчатых галерей и по ней добраться до арены. Это было первоначальной задачей, а думать о том, что случится дальше, мне пока еще было некогда.
Вспомнились навыки, полученные в детстве и отрочестве, когда беготня по крышам сараев и казенных складов начиналась сразу после того, как они, крыши, освобождались от снега. Внизу еще лежали притомленные солнцем чумазые сугробы, кое-где блестели лужи и темнела грязь первых проталин, а здесь, на исконной пацанячьей территории, было тепло и сухо, радостно сияло солнце, весело гремели доски, звонко кричали птицы, а вопли хозяев и ответственных работников не могли испортить неизбывно прекрасного настроения…
Реакция плутонцев была именно такой, как я и предполагал. Сидя-щие на противоположной стороне стадиона зрители сразу же заметили бегущего по навесу человека. Они начали еще громче кричать и показывать на меня пальцами. Однако, тем, кто сидел спиной ко мне на ближней трибуне, понять смысл этих криков и жестов было трудно. Но доведись даже кому-то из них оглянуться и увидеть меня, это ничего бы не изменило. Кому взбредет в голову лезть на крышу по толстому гладкому столбу? Тем более, что розовые сотрудники правоохранительных органов хранят олимпийское спокойствие…
Навес плавно изгибался вправо. Наклонившись вбок больше обычного, я благополучно прошел первый поворот. Расстояние до следующего показалось не очень большим, и через какое-то время передо мной раскинулась финишная прямая. К этому времени зрители в подавляющем своем большинстве обратили внимание на незапланированный элемент шоу, все взоры были устремлены вверх, и даже красавчик замер на арене; временно забыв о своих преступных намерениях, он неотрывно смотрел на меня. Девушка по-прежнему стояла без движения, но по тому, что лицо ее все время было обращено в мою сторону, можно было понять, что она следит за моим героичеким забегом.
Стадион был явно заинтригован, и я понял, что предотвращать мои несанкционированные действия никто не собирается. Это было хорошо, можно было сбавить ход, восстановить дыхание, сэкономить силы перед решающим моментом. Наглея на глазах, я переключился на самую пониженную передачу, и теперь мои движения напоминали пенсионерский бег от инфаркта до инсульта. Легкой трусцой я преодолел последние метры дистанции и бесстрашно спрыгнул на верхнюю решетку ближней галереи. К счастью, по верху этой галереи во всю её длину был проложен довольно широкий брус, что-то вроде конька на крыше деревенской избы. Это значительно облегчило задачу. Балансируя раскинутыми в стороны руками, я пробежал по брусу (спасибо армейскому старшине, не зря он оттачивал на нас навыки ораторского искусства!) и благополучно спрыгнул на пятнисто-бурый песок арены. В ноздри пахнуло железом, летним зноем в слесарной мастерской, и я не сразу понял, что это запах свежепролитой крови.
ИО секс-маньяка очнулся и нахмурился. Видимо, ему все-таки не понравилось, что внимание уважаемой публики переключилось с его драгоценной персоны на какого-то приблудного хмыря, к тому же, еще и не местного. Верзила смотрел на меня недобрым взглядом, но с места пока не трогался. Я же, напротив, на всех парах мчался к своей златовласке.
Уголки ее губ дрогнули и слегка поднялись вверх, но в глазах замер немой вопрос. Я был совсем уже близко и, наверно, поэтому сумел уловить смысл этого вопроса: зачем? Зачем ты вышел на эту арену?… А разве удастся мне спокойно и безучастно смотреть на твои несчастья? Ты слабая женщина, и я обязан тебя защитить…
Девушка засмеялась, видимо, мысль о слабости амазонки показалась ей забавной, я сделал последний шаг, и мы бросились в объятия друг друга. Оглушенный взрывом нежности и счастья, я на краткое время покинул реальный мир, а когда вернулся в него, то снова был оглушен — на этот раз запредельным ревом взбудораженного стадиона. Оказалось, что красавчик не терял времени и начал движение в нашу сторону. Мне пришлось отстраниться от девушки и повернуться к верзиле.
— Постойте, юноша! — крикнул я, стараясь быть предельно вежливым.— Давайте не будем обострять отношений и расстанемся хорошими друзьями.
Красавчик снова остановился и внимательно слушал, как будто пытаясь понять смысл моих слов. Лицо его все так же хмурилось, и по степени этой нахмуренности было понятно, что уговорить парня, даже если бы он знал русский язык, практически невозможно. Однако, я продолжил свои попытки.
— Слышь, брателло, ты бы шел отсюда, а? Как говорится, крутил педали, пока трынды не дали.
Последнее малокультурное выражение каким-то непостижимым образом пробило брешь в языковом барьере, брателло нахмурился еще сильнее, грозно запыхтел и собрался в атаку. В процессе малоуспешных переговоров я не заметил, как девушка отступила за мою спину и куда-то исчезла. Парнище начал неспешно разгоняться, пора уже было вставать в надлежащую позицию, но в это время сзади раздался звук, похожий на гудок стремительно набегающей электрички. Я невольно оглянулся и увидел картину, которая навсегда врезалась в мою память.
Глава 18
Искусство войны
Златовласка успела переместиться почти к краю арены и оттуда, от невысокого парапета, начала свой разбег. И чем быстрее бежала девушка, тем громче становился издаваемый ею электровозный крик, тем тише шумели пораженные этим криком трибуны. Вот бегунья достигла красной тахты, легко вскочила на ее край; взлетев вверх, приземлилась в средине ложа и сильно толкнулась обеими ногами. Подброшенное тугими пружинами тело взмыло в небо, промчалось надо мной, на краткое время закрыв свет Плутона, и медленно перевернулось в воздухе. Верзила был уже недалеко; в последнюю секунду полета сложенное зигзагом мускулистое тело девушки резко распрямилось, и две твердые пятки одновременно впечатались в лоб красавчика. Голова его резко дернулась назад, из распахнутого рта вырвался короткий вскрик, парнище рухнул набок и замер. Вслед за ним затихли зрители, на стадионе воца-рилась настороженное молчание.
Девушка легко поднялась с арены, всем своим видом давая понять, что я зря беспокоился по поводу её безопасности. Похоже, после амазонского военно-акробатического этюда видок у меня был еще тот, и златовласка, не удержавшись, расхохоталась. Этот веселый смех прокатился над трибунами, он окончательно сразил ошеломленных плутонцев, тишина стояла такая, будто стадион наглухо укрыли ватным одеялом.
Подчиняясь действию неизвестно откуда прилетевших флюидов, я невольно оглянулся назад и увидел Петьку, который молча возвышался перед правительственным мезонином на самом краю навеса. Тут же, рядом, спокойно и безучастно стояла знакомая скамеечка, которую мой друг зачем-то прихватил с собой. С первого взгляда могло показаться, что Великий Куст решил получше рассмотреть происходящее, сидя именно на этой довольно комфортабельной и мягкой мебели местного производства. Однако, через пару секунд выяснилось, что я ошибся в своих предположениях.
По-прежнему не издавая никаких звуков, Кустище взял скамеечку обеими руками, поднял ее высоко над головой и решительно швырнул вниз, в толпу притихших зрителей. Через секунду послышался глухой удар, возмущенный крик, сменившийся хором еще более возмущенных голосов, тотчас началась яростная возня, в очаг которой вовлекались все новые и новые участники. И, только убедившись в том, что молчаливое действие привело к нужному результату, то бишь, к массовой драке на трибуне стадиона, Петька заблажил во все свое командорское горло: — Леха! Беги к воротам! Рви когти, Леха!
Однако, воспользоваться мудрым советом верного друга мне не довелось. Из недр «конюшни» сквозь решетчатые коридоры быстро бежали розовые парни. Окружив нас, они выставили вперед короткие мечи и решительно двинулись в атаку. Зрелище обещало стать захватывающим, явно назревал острый момент, и плутонцы прекратили драку так же внезапно, как и начали её. Мне, естественно, тоже удалось почувствовать остроту момента, а перед тем, как оценить остроту здешнего холодного оружия, я успел заметить, что другие розовые воины водворили орущего командора на место, то есть, внутрь отведенной нам лоджии.
Я взглянул на девушку, она улыбнулась мне — клянусь, в этой улыбке не было обреченности и страха. Видимо, амазонские наставницы умели работать над укреплением морально-волевых качеств своих подопечных. Сверкающие острия были совсем уже близко, неприятный холодок невольно прокатился по моим внутренностям, но я ответил девушке беспечной улыбкой и бесшабашно подмигнул правым глазом. Мгновенье ока…
Именно это короткое бесшабашное подмигивание не позволило мне уловить момент, когда началось то, что произошло в несколько следующих секунд. Впрочем, картина сразу же стала ясной, и выглядела эта картина примерно так: сделав пару-тройку молниеносно-быстрых скачков, златовласка наклонилась, взялась за нижний край тахты, мощно рванула тахту вверх и опрокинула ее на шеренгу наступающих. Не ожидавшие этого розовые парни, придавленные роскошной мебелью, повалились на землю. Девушка схватила меня за руку, да я и сам начал кое-что соображать, и мы, протопав по изнаночной стороне тахты, благополучно преодолели поверженных врагов.
Ворота были открыты и находились не очень далеко от нас. Но именно оттуда, от этих заманчиво распахнутых ворот, в нашу сторону двинулась весьма значительная группа розовых балахончиков. Поэтому путь девушки лежал в сторону, противоположную от «конюшни». Двигаясь следом, я вдруг с удивлением заметил, что в руке юной воительницы зажат короткий меч — когда она успела? Впрочем, мешкать было некогда, и я максимально ускорил свое движение.
Теперь зрелище обещало стать захватывающим для значительной части плутонской публики. На трибуне, где только что прекратилась драка, началась паника. Давя и толкая друг друга, зрители кинулись в разные стороны. Когда мы перепрыгнули через парапет, перед нами было довольно обширное пространство, свободное от людей, только кое-где кое-кто из этих людей в ужасе распластался в проходах. Я оглянулся: розовые парни, воинственно размахивая мечами, быстро приближались к нам двумя энергичными группами.
А девушка уже скакала со скамьи на скамью и так же быстро двигалась к последнему ряду. Прыгая вслед за девушкой, я, кажется, начал догадываться о ее замысле. Ну, точно! Добравшись до стены стадиона, амазонка повернула влево и припустила по последней скамье с максимальной скоростью. Народишко горохом сыпался вниз и инстинктивно ломился в противоположню сторону, то есть, навстречу розовым воинам, которые уже перемахнули парапет. Впрочем, движение струхнувших народных масс, в общем и целом, было совершенно беспорядочным, и это сильно осложнило работу правоохранительных органов.
Высокие чины этих самых органов, видимо, тоже догадались, куда мы держим путь. Слегка повернув голову, я заметил, как новые вооруженные молодчики выскочили из решетчатых коридоров и устремились по арене в сторону ворот. По замыслу местных стратегов, именно там должна была произойти наша встреча. Стратеги не учли одно немаловажное обстоятельство: у нас было небольшое преимущество во времени. И, разумеется, это преимущество было использовано.
Когда мы добрались до ворот, первая и вторая партия розовых вояк затерялась на взбудораженной трибуне, третью, выпущенную из «конюшни» в последнюю очередь, отделяло от цели, то есть, от нас, метров двадцать пять или тридцать. Выбежав на пустынную улицу, девушка решительно повернула налево, в сторону знакомого пригорода, где мы, помнится, закончили свое авиапутешествие. Можно было предположить, что златовласка стремилась выбраться из города, преодолеть наклонное плато, над которым нас пронесли птеродактили, потом перевалить через гору и добраться до своего селения, расположенного на противоположном склоне этой горы. После увиденного на стадионе я уже не сомневался, что такое вполне возможно. Конечно, там, на родине, девушку ожидало суровое наказание, но не менее суровое наказание ожидало ее и здесь. Мысль о позорной смерти в неволе, от рук врагов была, похоже, невыносимой для совершеннолетней амазонки, именно она, эта мысль, звала златовласку на геройские подвиги. А что ожидало в бабьем царстве меня, мужчину, чужого человека? Внезапно, помимо своей воли, я остановился, крикнул: — Беги! — после чего повернулся и решительно двинулся обратно к воротам.
Не в моих силах одолеть вооруженных воинов, но зато я могу на несколько секунд задержать преследователей. За эти несколько секунд стремительно бегущая девушка сумеет значительно увеличить имеющуюся фору. Главное — вырваться из города, а там, как говорится, ищи ветра в поле. В населенной местности нетрудно найти пищу, одежду, ночлег, отбить лошадь, которая значительно ускорит прохождение намеченного маршрута…
Из ворот стадиона один за другим выбегали потные, взъерошенные парни в розовых балахончиках. Передние, не сбавляя хода, быстро приблизились ко мне. Беги, милая, подумал я и хотел закрыть глаза, чтобы не видеть сверкающие лезвия. В последний момент в голову мою пришла более удачная мысль.
Сорвавшись с места, я быстро пересек мостовую и кинулся по противоположной стороне улицы в направлении главной площади, то есть, навстречу преследователям, но параллельным с ними курсом. Не сразу справившись с инерцией быстрого бега, розовые воины пару секунд мелькали справа. Но вскоре ребята пришли в себя и довольно дружно совершили действия, необходимые в данной ситуации. Сомкнувшись плотной шеренгой, они взяли меня в полукружье и прижали к стенке почти напротив ворот стадиона. Сверкнули короткие мечи, бодрящий морозец промчался по моим внутренностям, я уже готов был проститься с жизнью, но вдруг крайний из нападавших вскрикнул и бессильно повалился навзничь. Я невольно посмотрел направо — Господи, прости грехи мои тяжкие!
Девушка вернулась, чтобы в очередной раз защитить своего рыцаря; быстро, почти без замаха, она ударила коротким мечом, и второй воин рухнул вслед за первым… Какой же я идиот! Вместо того, чтобы сопровождать даму сердца и всеми силами помогать в осуществлении героических замыслов, я вынудил ее вернуться и вновь подвергнуть свою жизнь смертельной опасности… Мне стало тошно, дурно, погано, ноги сами собой подкосились, и я медленно сполз на теплые камни тротуара. Девушка, напротив, вошла в стадию наивысшей активности. Ловко работая мечом, она отогнала нападавших от моего драгоценного тела. Отступая, розовые парни прихватили истекающих кровью товарищей. В боевых действиях наступила краткая передышка.
Со стороны главной площади на подмогу спешили свежие воины. Их насчитывалось не более десятка человек, зато каждый из этих новых участников сражения был вооружен арбалетом. Я где-то читал, что в древности жили искусные воины, которые умели реагировать на полет стрелы и отбивали ее мечом или саблей. Вполне возможно, что совершеннолетняя амазонка способна на это. Но отбить десять стрел одновременно — такого не увидишь и в Голливуде…
Воины-мечники расступились, пропуская вперед стрелков. Погибать в скрюченном состоянии было обидно. Я поднялся на ноги и взглянул на девушку, она улыбнулась в ответ, и снова в этой улыбке не было обреченности и страха. В окружении вражеских мечей и арбалетов девушка чувствовала себя превосходно. А из-за шеренги стрелков выдвинулся довольно толстый вояка с бантом на правом плече. Похоже, это был какой-то воинский начальник не меньше полковника. Откашлявшись, он что-то произнес хорошо поставленным командным голосом. Судя, в частности, по интонации и, в целом, по сложившейся обстановке, это был ультиматум.
Девушка согласно кивнула, осторожно взялась за кончик лезвия и протянула меч в сторону полковника рукоятью вперед. Она прекращала сопротивление, сдавалась без боя и всем своим видом демонстрировала покорность. Легкая усмешка тронула пухлые губы победителя диких воительниц, крепкая мужская рука величественно поднялась и не менее величественно простерлась в сторону укрощенной амазонки. Рука, повторюсь, была крепкой, но недостаточно длинной, растопыренные пальцы-сардельки никак не могли дотянуться до блестящей рукояти меча. Полковник строго уставился на девушку, но та, опустив лицо, смотрела вниз невыразимо-скорбным взглядом. Нахмурившись и недовольно засопев, полковник сделал небольшой шаг вперед, это заняло совсем немного времени. Мгновенье ока…
В этот краткий миг произошло несколько действий, рассмотреть которые подробно можно было бы только при специальной видеосъемке. Впрочем, по конечному результату несложно представить, как развивались события. Итак, полковник шагнул вперед, одновременно с этим амазонка подбросила вверх короткий меч, прыгнула навстречу полковнику, после чего правой рукой уцепила волосы на его затылке, а левой поймала перевернувшийся в воздухе меч. Все это произошло на закрытие ресниц, а на их открытие девушка, легко бортанув дородного мужчину, притиснула его к стене и молниеносно приставила сверкающее острие к его горлу.
В ноздри пахнуло резким запахом пота, который, видимо, враз прошиб бедного заложника. Девушка гуднула что-то своим железнодорожным голосом, обступившие нас воины попятились назад. Полковник заполошно дышал и затравленно косился на опасно-близкий кончик меча. Мне захотелось исправить свою прежнюю ошибку: сторожко поглядывая на розовых парней, я обошел полковника и девушку, она при этом одобрительно кивнула, и мы двинулись вдоль стены в сторону нужного нам пригорода. Воины нерешительно переглядывались, стоявшие справа медленно отступали, центральные и левые так же медленно тащились за нами.
Если бы не моя непростительная глупость, мы давно были бы уже за городом. Наши сильные ноги несли бы нас по зеленым лужайкам, наши веселые лица обдувал бы теплый встречный ветерок, а души радовались бы обретенной воле. И там, на просторах живописного плато, обязательно имеется пустынная полянка, уютное местечко в тени большого валуна, где можно присесть, прилечь, прижаться друг к другу… Однако, вместо этого пришлось тащить полковничью тушу, от которой все больше смердило потом. И все это безобразие происходило под прицелом десятка настороженных арбалетов. А идти было еще далеко, для достижения первоначальной цели необходимо было пересечь почти полгорода…
Появился знакомый служитель, тот самый молчун, который сопровождал нас в блужданиях по храмовым закоулкам: он же привел нас на стадион. Не могу сказать точно, когда слева возникло вдруг это бесстрастное лицо. Какое-то время служитель, отделенный от нас шеренгой понурых розовых фигур, шел параллельным курсом и внимательно посматривал на девушку. Потом он ускорил шаги, отдалился на некоторое расстояние, приблизился к стене и повернулся к нам лицом. Выражение этого лица не изменилось, но и так было ясно: человек преграждает нам дорогу.
Я посмотрел на девушку и попытался внушить ей, что готов взять второго заложника прямо голыми руками. Златовласка усмехнулась, чуть заметно покачала головой, а потом выразительным кивком приказала мне перейти назад, за ее спину. С одной стороны, это казалось немного обидным, но, с другой стороны, она была амазонкой, воительницей, то есть, профессионалом боевых действий. Хотя, современный цивилизованный мужчина все больше привыкает прятаться за женщину независимо от уровня ее подготовки. Наверно, этому можно найти объяснения, если не очень разумные, то, по крайней мере, логичные. Впрочем, мужская логика, женская логика и просто логика не всегда действуют в одной системе координат…
Пока я размышлял на серьезные темы, наша процессия приблизи-лась к служителю, который был все так же неподвижен и слегка смахивал на статую в полный рост или на манекен, завернутый в простынку перед дезинфекцией универмага. До статуи-манекена оставалось не более пяти метров, но девушка как будьто не замечала препятствия, возникшего на ее пути, она не только не остановилась, но, напротив, с еще большей энергией и решительностью принудила заложника двигаться вперед.
После всего, что происходило в течение последнего получаса, трудно было даже предположить, что задумала эта бестия. Ну, например. Вариант первый, трагический: девушка закалывает служителя и продолжает путь как ни в чем не бывало. Вариант второй, не менее трагический: девушка закалывает полковника, берет в заложники служителя, и мы отправляемся на загородную прогулку. Вариант третий, дипломатический: служитель пытается выступить в роли переговорщика, терпит фиаско (без вариантов, если учитывать нрав дикой женщины) и добровольно уступает нам дорогу. Вариант четвертый…
Статуя подняла руку с распростертой ладонью, сразу после этого девушка остановилась. Вначале я подумал, что эта остановка вызвана внезапностью движения дотоле неподвижного человека. Однако, предположение мое оказалось ошибочным. Начиналось новое событие и, похоже, предварительные итоги этого события складывались не в нашу пользу.
Сначала девушка медленно опустила вниз зажатый в левой руке короткий меч, потом отняла правую руку от взъерошенного затылка господина полковника, после чего отступила и безвольно склонила голову. Я в изумлении шагнул вперед и взглянул в лицо девушки: оно хранило спокойствие, глаза были закрыты, губы сомкнуты; казалось, что златовласка спала, утомленная бурными событиями этого дня. Почувствовав мое движение, полковник оглянулся и какое-то время смотрел на меня испуганным взглядом. Но, скользнув по лицу девушки, этот взгляд преобразился, а вместе с этим преобразился и сам недавний заложник. Прежде всего, отер пот со лба, потом решительно вырвал меч из девичьей руки и грозно вознес его над моей головой — теперь он меня не боялся.
Служитель что-то сказал, полковник нехотя опустил меч и устало отошел за приблизившуюся шеренгу. Тотчас несколько воинов окружили меня плотным кольцом. Девушку никто не охранял, да в этом и не было необходимости: она по-прежнему спокойно и безучастно стояла с закрытыми глазами и чуть-чуть покачивалась. Розовые парни выставили мечи и погнали меня в сторону стадиона. Входя в раскрытые ворота, я оглянулся: все так же не открывая глаз, девушка медленно, словно наощупь, двигалась следом, впереди важно вышагивал полковник, замыкал процессию служитель с поднятой рукой.
Насколько я разбираюсь в психотерапии, это было гипнотическое воздействие. Мне приходилось наблюдать выступления гипнотизеров. На меня самого эта дурь никак не действовала, но, с другой стороны, нет никаких оснований сомневаться в реальности гипноза. Моих друзей, с которыми я посещал сеансы, трудно заподозрить в сговоре с заезжими глюкмейкерами. Однако, эти друзья, войдя в нужное состояние, лихо отплясывали на сцене (звезды эстрады), в ужасе взбирались на стулья (наводнение), прятали в носки свеженапечатанные купюры (фабрика Гознака), в общем, веселили уважаемую публику, занимаясь всяческой ерундой. Правда, для того, чтобы ввести подопытных в искомое состояние, требовалось время и некоторые усилия.
Похоже, местный Кашпировский был большим мастером своего дела. Подумав об этом, я заметил, что окружающий меня мир подернулся легкой туманной дымкой. Сквозь этот нежный туман были видны трибуны; по той, что находилась слева, слонялись в поисках своих покинутых мест плутонские зрители. Увидев выступающую из ворот процессию, стадион зашумел, с каждым нашим шагом этот многоустый шум становился все громче и враждебнее. В центре арены стояла знакомая тахта, которую уже вернули в первоначальное положение. Ярко-красную обивку кое-где покрывали бурые пятна — это был песок, пропитанный кровью погибших гладиаторов…
Туман в моих глазах начал клубиться и покрывать видимый мир довольно плотной завесой. Она не только заволакивала изображение, но и глушила окружающие звуки. Иногда наступало просветление, я кое-что видел и слышал: грузная фигура полковника, который раскланивается перед публикой; бесстрастное лицо храмового служителя и его поднятая рука; безмятежно-спокойное лицо девушки… Из звуков превалировал один — это был ритмично повторяющийся крик огромной толпы… я вспомнил… точно так же эти люди скандировали в конце первого гла-диаторского поединка… тогда стадион требовал смерти поверженного питекантропа… выходит, что теперь они желают нашей гибели… Мечи были наготове, их розовые хозяева смотрели куда-то вверх. Да, вспомнил: лоджия, мягкая скамейка, разбитый кувшин… Петька! Великий Куст, бывший одноклассник, дорогой мой человек, с которым мы встретились через двадцать лет после школы. Школа… это там, наверху… другой мир, наш мир, другая жизнь…
Рев стадиона настойчиво пробивался сквозь осязаемо-густую пелену. Именно он, этот яростный коллективный вопль, не позволял мне отключиться окончательно, вынуждал настойчиво цепляться за жалкие остатки ускользающей рельности. Последним усилием пораженной воли я пробился сквозь лениво-шевелящиеся белые клубы и увидел стоящего на краю навеса командора, который размахивал руками и что-то кричал. Видимо, он пытался перекричать огромную толпу разъяренных плутонцев и доказать, что они, плутонцы, не правы.
Слева от долговязой фигуры, чуть поодаль, смутно белела занавеска, скрывавшая нашего бывшего соседа по правительственному мезонину. Я понял — розовые воины смотрели именно на эту занавеску. Да, да, это он, могущественный судия, решает судьбу поверженных. Стало быть, надежды никакой — до этой минуты количество смертных приговоров совпадало с числом поединков… Я перевел взгляд на девушку — она по-прежнему являла собой безмолвную статую. Мне захотелось прикоснуться к ней, для этого нужно было сделать один маленький шаг. Однако, тело мое уже не подчинялось мне, плотная пелена вновь обступила со всех сторон, окончательно отгородила меня от реального мира. Последнее, что я услышал, был разочарованный вой толпы, ко-торый постепенно смикшировался. Все стихло, я ушел в темноту и тишину небытия.
Глава 19
Праздник лицедейства
Я стоял на заснеженной поляне, окруженной деревьями в белых мохнатых шапках. Было светло и холодно. Вдруг выяснилось, что в руке моей зажата деревянная изогнутая рукоять длинного, очень красивого пистолета. Напротив, в некотором отдалении, виднелась коренастая фигура в черном, подбитом мехом плаще. Легкий морозный ветерок слегка колыхал длинные полы плаща, который был расстегнут и распахнут. На голове коренастого человека красовался цилиндр, из-под цилиндра непокорно выбивались черные кудри. Лицо было смуглым, носатым, в правой руке зажат такой же, как у меня, пистолет. Я узнал человека — это был Пушкин.
— Теперь сходитесь! — приказал басовитый голос. Пушкин, все так же глядя в мое лицо, сделал шаг. Мама мия! Мне стало не по себе.
— Постойте! — закричал я.— Если это дуэль, то мне хотелось бы знать причину.
— Вы ее знаете! — отрезал басовитый голос. Пушкин сделал еще шаг. Я предостерегающе замахал рукой, словно стараясь отогнать надвигающуюся фигуру.
— Стреляйте, сударь! — строго сказал Пушкин.— Ваш выстрел.
— Александр Сергеевич! — взмолился я.— Если за мной действи-тельно имеется какая-то вина, то я готов попросить прощения, изви-ниться, покаяться или как там у вас…
— Поздно! — объявил невидимый бас.— Стреляйте, иначе общество сочтет вас презренным трусом.
Вздохнув, я осмотрел инкрустацию на рукояти музейного оружия, потрогал пальцем точеный курок.
— Стреляйте, стреляйте! — закричали сразу несколько голосов. Оказывается, на поляне было довольно людно, вдали стояли кареты, от лошадей поднимался легкий пар.
Помню, в детстве я заинтересовался вопросом: упадет ли пуля на голову стрелка, если он выстрелит вверх, то есть, строго вертикально? Найти ответ во время армейской службы не удалось — наша часть была, в общем и целом, уставной, и палить в белый свет как в копеечку никто бы мне не позволил. После демобилизации я никогда больше не держал в руках боевого оружия. Похоже, именно сейчас пришло время долгожданного эксперимента.
— Стреляйте же! — прогремел возмущенный бас. Я, вздохнув, установил длинное дуло вертикально и нажал курок. Пистолет громко бабахнул — о ужас! Пушкин упал, снег обагрился кровью.
— Но вы же сами все видели! — взмолился я, обращаясь к зрителям, которых стало еще больше. Зрители, избегая встретиться со мной взглядом, все же смотрели на меня, причем, с большим неодобрением.
— Александр Сергеевич! Скажите хоть вы им!
— Моя очередь,— зловеще предупредил Пушкин и слабеющей рукой поднял пистолет. Я услышал гром выстрела, сразу после этого поляна окуталась пороховым дымом. Когда облако рассеялось, я увидел пулю. Пуля была довольно большая, она плавно трепыхалась в воздухе наподобие птички колибри и при этом жужжала, как потревоженный шмель. Перемещение странной пули было явно замедленным, траектория полета то и дело менялась, однако, общий вектор движения был направлен в мою сторону.
Несмотря на неожиданные зигзаги, пуля явно приближалась. Лучше бы сразу, подумал я и бросился бежать по сугробам. Внезапно сзади зазвучали выстрелы, я оглянулся — свидетели дуэли открыли стрельбы мне вдогонку. Их пули были нормальными, они со свистом пролетали справа и слева, а потом вздымали снежные бурунчики. Странно, но я совсем не боялся этих обычных свинцовых пуль. Стрелки, похоже, поняли это и, громко ругаясь, дружно побежали за мной.
Чувствовалось, что этой погоней тоже можно пренебречь, но пушкинская шмелеобразная колибри вгоняла меня в панический ужас, поэтому приходилось бежать без остановки. Вскоре преследователи отстали, а я каким-то непостижимым образом сделал круг по зимнему лесу и оказался за спиной Пушкина, одиноко лежавшего на снегу.
— Александр Сергеевич,— тихо позвал я. Он обернулся, лицо было хмурым и недовольным.
— Не нарочно, гадом буду! — поклялся я.— Я же в небо палил, правильно? Как можно в живого, а? Нешто мы не люди, чтобы в живого…
Пушкин все так же недовольно молчал.
— Ну, хотите — «Евгения Онегина» наизусть выучу? Хорошая книжка, честное слово! Особенно вот это, про мальчика, про Жучку…
Взгляд Пушкина явно потеплел. Ободренный, я придвинулся ближе и сказал конфиденциальным тоном: — Я вот думаю: неужели они все-таки возвращаются?
— Кто? — заинтересовался Пушкин.
— Пули. Я же в небо бабахнул, а она, сволочь такая, назад вернулась и вас задела ненароком.
Пушкин приподнялся и сел, навалившись на сугроб. От хмурого недовольства не осталось и следа.
— А я никогда об этом не думал,— признался он.— Интересно, интересно. Теперь, кстати, многое проясняется.
— Вот и я о том же,— поддакнул я, хотя не понял, о чем речь. Просто было приятно, что он на меня больше не сердится.
Пушкин помолчал, отрешенно глядя на заснеженный пейзаж, и вдруг заговорил негромко, нараспев:
— О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух!
Он вновь замолчал, подыскивая достойное продолжение.
— И опыт, сын ошибок трудных,— поддакнул я,— и гений, парадоксов друг…
— Гениально! — восхитился Пушкин.
— Мир? — спросил я, не давая ему опомниться.
— Мир! — охотно согласился он.
Мы скрепили примирение крепким мужским рукопожатием.
— Ну, спасибо, сняли грех с души.
— Снял да в небо запустил.— Пушкин засмеялся, но потом вдруг стал серьезным.— И он, как пуля, вернется да рухнет на чью-то бедную головушку. Мне что — я вечный. А каково человечку тому? Не отмыться же.
Он встал на ноги, я помог ему отряхнуться, и мы неспешно двинулись в сторону конно-каретной стоянки.
— А «Онегина» учи,— порекомендовал Пушкин,— книжка и впрямь хорошая, мне самому нравится.
Ответить я не успел. Из ближнего леса выбежали с пистолетами наперевес мои преследователи. Увидев меня, они радостно загалдели и открыли беспорядочную пальбу в нашу сторону. Господа почему-то не хотели замечать живого и невредимого Пушкина. Как бы то ни было, мешкать было недосуг. Пушкин понимал это не хуже меня, поэтому тут же, приподняв цилиндр, учтиво поклонился.
— Не поминайте лихом,— сказал я, рванул с места в карьер, тут же запнулся, рухнул в пушистый сугроб и…
…и очнулся. Тело мое покоилось на мягкой лежанке в знакомой каморке под крышей храма. Петька стоял спиной ко мне, задумчиво смотрел в окно. При этом он негромко пел. Фальшивость в высшей степени непрофессионального вокала компенсировалась неподдельной искренностью исполнения.
— По диким степям Забайкалья,— надрывно выл командор голосом в стельку пьяного акына,— где золото роют в горах.— Он вздохнул, немного помолчал.— Бродяга, судьбу проклиная… — Зябко поёжился, передернул узкими плечами.
— Пожрать нет ничего? — спросил я сиплым спросонья голосом. Кустик заметно вздрогнул, быстро повернулся и просиял.
— Лешка! — радостно завопил он, бросаясь ко мне.— Очнулся! А я уж думал, что ты коньки отбросил.
— Спасибо,— поблагодарил я, однако, командор не заметил моего сарказма. Он бестолково суетился, поправлял мою подушку, подтыкал одеяло, бормотал что-то бессвязное и все время улыбался. Петька был действительно очень рад, и его можно понять — в сложившейся ситуации остаться одному было бы, наверно, просто жутко.
Кустило еще раз взволнованно вздохнул и, наконец-то, успокоился.
— А покушать нет ничего,— смиренно сообщил он.— У меня от переживания такой аппетит поднимается, что подчистую все сметаю. Я ведь, Леша, очень сильно о тебе переживал, места себе не находил. Ты спишь себе спокойненько, я хожу из угла в угол, как гиббон в клетке, а потом р-раз — и к столу…
Я хотел спросить, при чем здесь гиббон, но не успел. Стенка, она же дверь, бесшумно отодвинулась, вошел розовый хлопец, поставил на стол поднос с едой и молча удалился. Слабость еще жила в моем теле, Петька, почувствовав или предположив это, помог мне подняться с постели и сесть к столу.
— Кушай, кушай,— ласково бормотал он. Я не позволил долго себя уговаривать и набросился на кушанья, которые становились уже привычными. Усердье мое было, видимо, таким заразительным, что Великий Куст не удержался и присоединился к трапезе. Некоторое время мы не разговаривали, а только чавкали и сопели. Командор прав: стрессовая ситуация давала о себе знать. Теперь я понимаю, почему значительная часть обитателей наших мегаполисов страдают избыточным весом. Правда, непонятно, отчего тогда толстеют жители сельской местности, ведь их жизнь более спокойная и неторопливая. Ах, да, телевизор! Программа передач напоминает развернутый отчет о работе террористических центров и мафии, по всем каналам взрывы, убийства, изнасилования, кражи со взломом. Ну, и куда податься бедному крестьянину? Беги, открывай холодильник…
— Она жива? — спросил я.
— Кто? А, девчонка… Жива, жива, сосед помиловал вас обоих.
Я облегченно выдохнул, а командор протянул руку и вскинул вверх ладонь с растопыренными пальцами, изображая, видимо, жест, при помощи которого местный правитель даровал право на жизнь мне и моей девушке.
— Где она?
— Вот этого не знаю,— честно признался Великий Куст.— Увели куда-то в сторону конюшни. Мне, честно сказать, не до этого было, я же тогда по столбу скатился на трибуну и пробился к тебе. А ты стоишь и спишь, как лошадь в стойле. За руку тяну, ты как каменный, ё-моё! Потом этот вернулся,— Кустик кивнул на дверь, намекая, видимо, на нашего молчуна,— он девчонку в конюшню отводил; ну, рукой махнул, ты за ним, я за тобой. Так и добрались.
— И долго я спал?
— Трудно сказать.— Командор немного помолчал, приложив согнутые пальцы к своему затылку.— Часы не идут, светило не движется, как тут сосчитаешь? Единственный ориентир: за это время еду приносили семь раз.
Он повел кистью руки в сторону опустевшего подноса.
— Понятно,— сказал я, хотя, ничего понятного в таком ориентире не было. Пища подкрепила силы, добраться до постели удалось самостоятельно, и вскоре нормальный, без гипнотической придури, сон вновь окутал мое сознание.
Когда я проснулся, самочувствие было вполне приличным. На столе уже стоял поднос с вином и кушаньями. Сразу по окончании трапезы стенка раздвинулась, вошел знакомый служитель-усмиритель и жестом предложил следовать за ним. Мы вышли в прихожую, тотчас раздвинулась стенка справа, обнаружив знакомый коридор. Все повторялось, так же неизвестно откуда возникла охрана, так же вспыхнули керосиновые факелы. Единственным отличием было то, что на этот раз мы двинулись вправо. Через какое-то время коридор сменился лестницей, веду-щей вниз, потом мы миновали горизонтальный участок, по другой лестнице поднялись вверх и, преодолев еще один короткий коридорчик, оказались в знакомой лоджии. Петька сразу же приложил ухо к стене и, прислушавшись, утвердительно кивнул головой: высокопоставленный сосед был уже на месте.
Я раздвинул белую занавеску, и тотчас выяснилось, что на сей раз хозяева решили приобщить нас к местному театру. Оказалось: наш правительственный мезонин завис сбоку от большой площадки, а слева расположился зрительный зал под открытым небом. Заполненные публикой длинные дугообразные скамьи составили широкую подкову, которая охватила сцену с трех сторон. Задником служила каменная стена, украшенная цветным барельефом; сюжет его был все тот же: битва с огнедышащим чудовищем, борьба добра со злом. Стена-задник имела проемы, через которые, насколько я разбираюсь в театральной режиссуре, должны были выходить актеры.
Очень скоро выяснилось, что в театральной режиссуре я разбираюсь неплохо, ибо актеры появились именно таким способом. Сначала зазвучала музыка, и сразу же через ближний к нам проем вышли игравшие на ходу музыканты. Некоторые из них бряцали по струнам пальцами, другие пилили струны смычками, похожими на детские луки, кое-кто, надувая щеки, играл на дудочках. Вместе получалась неплохая альтернуха.
Несколько минут оркестр исполнял увертюру, потом через дальний проем вышла еще одна толпа. Встав вполоборота к зрителям, ребята закатили коллективную речугу; судя по ее ритмичности, можно было предположить, что хор декламаторов изъясняется стихами. Более того, этот совместно исполняемый речитатив вполне удачно укладывался в ритм музыки, которую все еще играли стоявшие к нам спиной оркестранты.
— Переводи,— предложил я Петьке, но тот небрежно отмахнулся; похоже, происходившее за стеной занимало его гораздо больше.
А зря! Сразу по окончании увертюры на сцену вышел наш старый знакомый — штурмбанфюрер, он же бомж, он же плутонский олигарх. Публика приветствовала героя неистовыми криками и рукоплесканиями. Но герой не снизошел до поклонов, видимо, кланяться было еще рано. Гремя привязанными к ногам невысокими табуреточками, он выбрался вперед и начал громыхать своим кровельным голосом. Это слегка напоминало то, что случилось уже дважды: в городе мужчин, когда мы покинули скользкую спину ихтиозавра, и на окраине столицы, где окончилось наше авиапутешествие. Правда, на этот раз оратор был одет более прилично, к тому же, некоторые фразы его пламенной речи дружно подхватывал хор декламаторов, тут же вступала музыка — в общем, было весело.
Правда, веселье продолжалось не очень долго. Окончив свой монолог, наш недобрый друг отступил назад и смешался с толпой выбежавших на сцену мужчин. Хор коротенько рявкнул, объявив, может быть, место действия, полилась спокойная мелодия, мужички безмятежно фланировали туда-сюда, то есть, поначалу все было спокойно. Внезапно в музыке возникли тревожные нотки, тотчас на сцене появились актеры, завернутые в шкуры. Видимо, они символизировали каких-то врагов. Хор громогласно объяснил, о каких именно врагах идет речь. Я, естественно, ничего не понял, но публика явно заволновалась, волна приглушенного ропота прокатилась по рядам зрителей.
Вперед выступил наш олигаршенька. Он что-то сказал, хор трижды повторил фразу, и на сцену стройными рядами выбежали актеры в красивых сияющих доспехах. Это были друзья, и появились они именно благодаря усилиям нашего бомжары. Под маршеобразную музыку и рукоплескания зрителей друзья и враги исполнили совместный танец, обозначивший грандиозную битву.
В разгар грандиозной битвы зрители вдруг начали смеяться. Причиной этого смеха стали два новых персонажа, которые по своему внешнему виду очень сильно отличались от других участников спектакля. Вместо хитонов, звериных шкур и сияющих доспехов на них красовались короткие рубашонки и такие же короткие штанишки. Один был среднего роста, другой — высокий и сутулый. Тот, что пониже, держал в руках коробку размером с автоаптечку…
— Ну, наглёж! — искренно возмутился я.— Петр Иванович, посмотри, что они вытворяют. Безобразие!
Кустик нехотя отлип от стенки и выглянул наружу. Несколько секунд он смотрел на сцену. Театр тем временем все больше заполнялся всеобщим смехом, который постепенно переходил в хохот.
— Так это же мы! — радостно воскликнул командор и захохотал вместе со зрителями. Карикатурное изображение двух российских придурков с пластмассовой коробкой явно ему понравилось.
— Ха-ха-ха! — сурово сказал я.
— Леха! Это популярность! Мы стали знаменитыми! Ты только по-смотри, как ловко этот каналья изображает твою походку!
— На себя полюбуйся,— посоветовал я, еще раз глянул на сцену и, не выдержав, тоже засмеялся. Теперь мне стало ясно, отчего никому не приходит в голову убивать пародистов. Все-таки, приятно, что тебя заметили, старательно скопировали твои повадки, выпятили твои отличительные особенности. Это значит, что ты все же чем-то отличаешься от других, чем-то интересен окружающим…
Грозно грянула музыка, трижды рявкнул хор декламаторов, враги и друзья быстренько разбежались, а их место заняли актрисы в костюмах, слегка напоминавших «одежду» амазонок. Теперь сюжет пьесы прояснился окончательно. Главным содержанием этого сюжета стали события, происходившие около города мужчин. Битва муравьев и питекантропов, наше появление, нашествие женщин-воительниц…
Ну, точно! Девахи в амазонских юбчонках пустились в дикий пляс вокруг яростно сопротивлявшихся мужчин. По части сопротивления особо выделялся наш бомжик, он постепенно превращался в главного героя. Пленение чужаков произошло на авансцене, на фоне титанической битвы, причем, эпизод был решен в комическом ключе. Увидев амазонок, чужаки в ужасе рухнули, какое-то время уморительно катались по земле, а потом притихли, закрыв затылки трясущимися ладонями.
— Неправда! — закричал я, пытаясь перекричать восторженный рев зрителей.— Не верю!
Кустище окончательно развеселился. Похоже, его забавляло не только зрелище, но и моя реакция на то, что происходило по ходу действия.
— Это же театр,— говорил он в паузах между приступами смеха.— Образ и прототип — совсем разные вещи… Художник имеет право на вымысел…
До чего же развитые пошли товарищи ученые, доценты с кандидатами! Плюнуть некуда — одни сплошные театроведы…
Продолжение спектакля оказалось еще более художественным. Главный герой был тяжело ранен и только поэтому оказался плененным. В стране амазонок он очнулся, быстренько разметал всех супостаток и собрался вернуться на родину. Чужаки приползли к нему на четвереньках и униженно умоляли взять их с собой. Плутонский супермен проявил великодушие и позволил забавным людишкам сопровождать свою персону. Они, кстати, помогли герою нести мешок с добычей.
Под звуки музыки и гром аплодисментов мешок действительно появился на сцене. Сердце мое невольно ёкнуло. Бомжара довольно долго о чем-то тарахтел своим оцинкованным голосом, а потом торжественно распутал завязки и вытряхнул из мешка… Да, это была моя девушка. Ее появление придавало беспардонно-бредовому действу некую документальность, подтверждало правдивость и объективность бессовестной театральной «утки».
Не обращая внимания на восторженный рев зрительного зала, девушка быстро поднялась и застыла в позе спокойного достоинства. Я максимально высунулся за перила и чуть было не рухнул на головы орущих плутонцев.
— Леха! — взмолился Великий Куст.— Не вздумай!
Без командорских увещеваний мне была ясна бесперспективность всех и всяческих попыток постоять за даму сердца. Спуститься на сцену не имелось возможности, кричать бесполезно, лучшим выходом было бы наличие снайперской винтовки с оптическим прицелом. На худой конец, сгодился бы дуэльный пистолет пушкинской эпохи. Ну, хотя бы рогатка — в пацанячьем возрасте я был неплохим стрелком… Слишком много «бы».
А покоритель амазонок начал кланяться и рассылать воздушные поцелуи. Великий Куст, продолжая похохатывать, уселся обратно на мягкую скамеечку. Вероятно, именно это сочетание — командор и местная мебель — пробудило во мне некое смутное предчувствие. Это я уже где-то видел… И тут меня осенило — скамеечка!
— Вставай, — скомандовал я.
— Никуда не пойду! — сразу же заупрямился Кустище.— Ты у нас герой, а мне и здесь хорошо.
— Петька, будь человеком, отдай скамейку!
Какое-то время командор молчал, потом, видимо, его тоже осенило,
— Это совсем другое дело! — Он начал подниматься со скамейки.— А если промахнешься?
— Не промахнусь,— пообещал я.
— Погоди, погоди, у меня есть идея.
Командор перевернул скамейку и взялся за ближнюю пару деревянных ножек.
— Молодец! — искренно похвалил я товарища и взялся за другую пару. Через мгновенье что-то хрустнуло, хрякнуло, жалобно простонало, и скамейка распалась на пять частей.
— Держи дверь,— скомандовал я.
— Интересно, а через дверь гипноз действует? — задумчиво спросил Петька.
Ах, я же совсем забыл про здешнего Мессинга, который затаился где-то поблизости. Он, небось, и мысли умеет читать на расстоянии…
— Короче, так! — начал командовать водитель-руководитель.— Ты начинаешь, я тебя сменяю, действуем по очереди, очень быстро, пока этот… как его? В общем, пока он не очухался. Согласен?
С разумным предложением глупо не соглашаться.
— Только в музыкантов не попади,— предупредил Петька.
Да, да, конечно: господа ковбои, не стреляйте в пианиста, он играет как умеет… Мы дружно выглянули наружу и тут же недоуменно переглянулись, ибо на сцене стояли два зеркально-одинаковых героя. Совпадало все: рост, комплекция, одежда, пластика…
— Вот каналья! — восторженно воскликнул Великий Куст. Это вос-клицание, насколько я разбираюсь в искусстве, относилось к актеру, который мастерски сыграл роль нашего бомжика.
— А, кстати, кто есть ху? — тут же спросил Петька. Действительно, пока мы крушили мебель, близнецы-братья, принимавшие восторги публики, могли совершить перемещения по сцене.
— Оба хороши,— сказал я с неодобреньем в голосе.— Выбираю дальнего. Поехали! Заполучи, фашист, гранату!
Первый бросок оказался на редкость удачным. Дальний герой как раз начал наклоняться в очередном поклоне, и скамеечная ножка, просвистев в воздухе, врезала ему по уху. Это было полной, абсолютной неожиданностью, бедняга шарахнулся в сторону, ноги его заплелись, он приложился к сцене задом и ошарашенно замер в самой нелепой позе. Публика ахнула, другой герой, продолжая улыбаться, нерешительно повел плечом, и тут вторая деревяшка огрела его по шее.
Петька отшагнул в сторону, я с разбега метнул еще одну гранату. Пораженный мною герой по-прежнему неподвижно сидел на сцене, попасть в него было несложно, парень подпрыгнул на пятой точке и горестно закрыл голову руками. Я уступил место командору. Его мишень металась по площадке, поразить эту мишень было не так-то просто. Петька на секунду замер, и — о чудо! — ближний герой остановился тоже. Он поднял лицо, с недоуменьем и страхом посмотрел в сторону правительственного мезонина. Я, кажется, понял причину этого недоуменья: никто же не знал о нашем присутствии в одной из секретных лоджий; невидимый правитель легким движением руки выносил смертные приговоры, это было обычным делом, но кидаться табуретками! Зрители также пораженно молчали.
В тишине просвистела пущенная командорской рукой деревяшка, герой попытался увернуться, попытка не увенчалась успехом, сразу после этого я сделал заключительный бросок. Сиденье раскуроченной скамейки, вращаясь пропеллером, пролетело над сценой красивой дугой, развернулось в воздухе и приложилось мягкой обивкой к голове согласного на все дальнего героя. Обреченно взмахнув руками, он повалился набок и заплакал.
Публика по-прежнему молчала, и в этой напряженной тишине вдруг послышался смех амазонки, о которой все уже немного забыли. Спектакль закончился, и закончился он совсем не так, как предполагали устроители этого грандиозного действа. Выставленная на позор девушка второй раз подряд смеялась над плутонцами.
— Вот так! — гордо сказал я.
— Знай наших! — подтвердил Великий Куст. Он был очень доволен своим участием в незапланированной бомбардировке здешнего театра. Результаты бомбометания также его радовали. А на сцене появились розовые пареньки, они подхватили хохочущую девушку под руки и повлекли ее прочь. Но грубое насилие ничего не меняло, моральная победа оставалась за нами. Это понимали даже зрители, которые погрузились в пучину безмолвия. Когда девушку увели, стало совсем тихо, и тут из-за стенки послышалось хрипловатое старческое хихиканье. Мы переглянулись и прислушались. Негромкое квохтанье продолжало какое-то время доетать до наших ушей. Впрочем, вполне возможно, что это был обычный затяжной кашель…
Глава 20
В гостях у БГ
Следствием хулиганского поступка стало то, что нас заперли в нашем узилище и на длительное время забыли о нашем существовании. Определить точный срок забвения было трудно, практически невозможно, однако, проголодались мы очень сильно. Когда муки голода стали более чем ощутимыми, Петька начал барабанить кулаком по стене в том месте, где обычно возникал дверной проем. Стенка была абсолютно ровной и гладкой — ни щелочки, ни дырочки…
— Эй, хозяева! — заорал командор дурным голосом.— Жрать давайте, кушать хотим!
Ответа не было. Я молча лежал на постели и думал о своей амазонке. Со времени похода на стадион прошло не менее трех суток. Наверно, даже чуть более. Если бы я не сглупил, то мы с девушкой наверняка уже добрались бы до ее селения. Стоп, стоп! А Петька? Вырвавшись на волю, я оставил бы товарища в полном одиночестве. Да, но можно было бы обратиться к лиловым бабулькам с просьбой о помощи. Если одна-единственная воительница устроила в плутонском стольном граде такой переполох, то эскадрону амазонок вообще не будет никаких пре-град. По крайней мере, освободить несчастного пленника они вполне могли бы. А что взамен?
Я стал прикидывать выгоды, которые могло бы иметь амазонское бабье царство, если бы мы с Великим Кустом получили там постоянную прописку. Первое: отмена агапевессы, вернее, некое упорядочение и разнесение во времени. Зачем брать в плен полсотни ни в чем не повинных плутонцев, когда два российских раздолбая запросто могут выполнить их функцию. Не сразу, конечно,— неспеша, с чувством, в течение календарного года. Впрочем, за этот срок Петька и один справится. А я бы жил тихо-мирно со своей златовлаской и никогда бы ей не изменял…
Стоп! Воинственные амазонки, профессионалки военных действий, могли бы давно захватить плутонскую столицу, однако, этого пока не произошло. Почему? Ах, да! Я вспомнил про служителя-усмирителя, который так легко справился с моей весьма активной девушкой. Вполне возможно, что он тут не один, имеется, наверно, целая свора гипнотизеров, магов, чародеев и прочей оккультной братии. Интересно, действует ли гипноз на лошадей?
Стенка начала раздвигаться.
— Наконец-то! — обрадовался командор. Однако, радость оказалась преждевременной. Стенка раздвинулась, но вместо хлопца с подносом на пороге стоял тот, о ком я только что думал — служитель-усмиритель. Он молча кивнул, предлагая нам следовать за ним.
— Леха, нам хана,— прошептал Петька.
— Зачем было портить казенную мебель? — спросил я, поднимаясь со своей уютной лежанки.
Мы вышли в прихожую, тотчас раздвинулась стенка справа, открылся коридор, но охрана почему-то не появилась. Это было непривычно, хотя, с другой стороны, наш молчаливый провожатый мог бы справиться с нами без помощников — легким движением руки…
Прошло еще мгновенье, и раздвинулась вторая коридорная стенка. Это новое прямоугольное отверстие находилось тоже напротив окна. Служитель молча повел рукой, и нам не оставалось ничего иного, как только шагнуть в загадочный черный проем. Сразу после этого стенка встала на место.
Помещение оказалось гораздо больше квадратной прихожей, это не вызывало сомнения, но точнее определить размеры и рассмотреть детали было невозможно. На стенах там и сям горели вонявшие керосином светильники, их колеблющийся свет размывал пространство и сгущал мрак в углах и под крышей до полной непроницаемости. В таком призрачном нереале хорошо проводить молодежные тусовки. Будь я владельцем апартаметов, обязательно устроил бы здесь ночную дискотеку…
Словно отреагировав на мои мысли, кто-то невидимый возжег дополнительные факелы, которые довольно ярко осветили то, о чем мы давно уже мечтали. Неподалеку от входа стоял хорошо сервированный стол, это было первым, что бросилось в глаза, когда разом вспыхнули факелы. Не сговариваясь, мы двинулись вперед, ибо общей для нас стала мысль о том, что если суждено погибнуть в чужой стране, то лучше сделать это на сытый желудок. Фотомодельные ноги помогли командору сразу же вырваться вперед.
Посреди стола в окружении трех золотых кубков стоял высокий кувшин с узким горлышком. Со всех сторон этот сладостный натюрморт окружали золотые же блюда с лепешками, закусками, жареным мясом и прочими вкусностями. Сквозь керосиновый дух светильников до наших ноздрей доносились такие уютные ароматы, что в желудке начинались судороги, рот переполнялся голодной слюной, ноги непроизвольно брали курс на ускорение.
За столом сидел рослый, широкоплечий, грузный человек с голубыми глазами, светлой бородой и рыжеватыми усами. Седые космы обрамляли большую розовую лысину, на глади которой отражался колеблющийся свет факелов. Сгорбленные плечи, дряблая шея и морщинистое лицо выдавали очень солидный возраст.
Внезапно Великий Куст остановился, я налетел на него, мы оба замерли и безмолвно уставились на сидящего за столом старого человека. Причиной нашего изумления стала одежда молчаливого хозяина; здесь, в главном храме страны, населенной людьми в тогах, туниках и всяких там хитонах, она выглядела просто шокирующе. Старик был облачен в изрядно потрепанный меховой балахончик с меховым же капюшоном, который был откинут назад. Однако, это была не супершмотка типа «Made in Zabugor», не китайская подтасовка, не рашенский пиратский ремикс, изготовленный в ближнем подвале бесправными вьетнамцами. Это была настоящая одежда, такие вещи я видел в телепередачах о коренных жителях Крайнего Севера.
— Кухлянка,— чуть слышно прошептал Великий Куст. Да, да, именно так их и называли, молодец Петька, все помнит, все знает.
Бескровные губы на морщинистом лице дрогнули, старик поднялся из-за стола и сделал шаг навстречу. Удивление наше возросло еще более: из-под украшенного орнаментом подола кухлянки виднелись меховые шаровары и мягкие, явно не скороходовские сапожки. Перед нами стоял оленевод Бельдыев собственной персоной, и немного странным казалось то, что рядом нет чумов и ездовых собачек, а на столе отсутствуют строганина и балык.
— Однако, здравствуйте! — брякнул командор с явным чукотским акцентом и соответствующей интонацией.— Кушать мало-мало, да?
Старик, никак не отреагировав на приветствие, некоторое время внимательно разглядывал нас, а потом указал рукой на стол. Похоже, нас приглашали к трапезе. Разумеется, мы не заставили себя упрашивать и тотчас устроились на крепких деревянных табуретах. Старик неспешно вернулся на свое место, сел напротив и продолжил рассматривать нас блекло-голубыми глазами.
— А водочки нет? — нахально задал я свой коронный вопрос.
Хозяин помолчал, словно вникая в смысл сказанных мною слов, потом взял со стола кувшин с узким горлышком и наполнил мутноватой влагой два золотых кубка. Рука моя рефлекторно дернулась и уже готова была протянуться к одной из вожделенных посудинок.
— Леха,— тихо сказал, не поворачиваясь ко мне, Великий Куст.— А если этот деятель подсыпал чего-нибудь? Я здешние зелья на себе испытал, не дай тебе Бог таких испытаний…
Мы притихли, не зная, что делать дальше. Губы старика снова чуть дрогнули, он словно усмехнулся, после чего плеснул из кувшина в третий кубок и, продолжая смотреть на нас, тотчас выпил до дна. Мы переглянулись — получалось, что хозяин все понимает.
— Да ну! — не поверил командор.— Не может быть. Просто старый человек, большой жизненный опыт, психология общения, дипломатическая интуиция…
— Ага! — подтвердил я.— И, главное, камня за пазухой не держит. Пойло у него, наверняка, так себе, но, по крайней мере, без отравы.
— Точно! За такого хозяина грех не выпить.
Мы подняли тяжелые кубки.
— Ну, дедушка, спасибо тебе за твою сердечную доброту, за привет, за ласку,— с чувством сказал Петька.
— Дай Бог крепкого здоровья и долгих лет жизни,— поддержал я.
И мы разом выпили. В предварительной оценке пойла я сильно ошибся — напиток по своим параметрам смахивал на хороший деревенский самогон. Мой дух перехватило, Петька выпучил глаза и лихорадочно тремолировал согнутой кистью левой руки, словно пытаясь отогнать от себя огнедышащего зеленого змия. Кончики стариковских губ слегка раздвинулись — хозяин довольно улыбался. Мы набросились на закуски, это была какая-то сочная зелень, сдобренная густой белой жидкостью наподобие сметаны. Потом в дело пошли куски жареного мяса, по вкусу очень похожего на то, чем потчевали нас амазонки. Вероятно, это было мясо лохматых страшилищ, которых у нас называют кабанами.
Хозяин молча подливал нам забористой плутонской самогонки, мы дружно желали ему здоровья, удачи, счастья в личной жизни, успехов в трудовой деятельности и всяческих благ, а потом так же дружно глотали мутноватую влагу. Старик довольно щурился и чуть заметно кивал головой. Раза два он и сам пригубил из золотого кубка, после чего блеклые глаза его ожили, лицо заблестело и разрумянилось, улыбка стала более заметной и определенной.
— Хорошо сидим,— расчувствовался изрядно захмелевший командор.— Эх, хорошо! Позвольте, уважаемый, от имени и по поручению… Короче, папаша, дай-ка я тебя расцелую! Многие лета!
Великий Куст завис над столом, рискуя смести половину кушаний, вытянул трубочкой обмасленные губы, и мне, во избежание международного скандала, пришлось энергично дернуть рукой за оттопыренные шорты. Петька шлепнулся тощим задом на табурет, сильно покачнулся, но, прежде чем его малиновая физиономия рухнула в оставшуюся на тарелке сочную зелень, командорская рука успела схватить золотой кубок и опрокинуть его содержимое в распахнувшееся ротовое отверстие. Вскоре все было кончено: пробормотав что-то невнятное, Петька уснул со счастливой улыбкой на лице.
Хозяин какое-то время смотрел на поверженного командора, а потом медленно перевел на меня взгляд, в котором, как мне показалось, содержался некий вопрос. Врешь, не возьмешь, подумал я и бодренько поднял кубок. Старик, хитро усмехнувшись, поддержал компанию, и мы дружно выпили до дна. После этого мне явно поплохело. Ощущенье было такое, будто плутонская огненная вода заполнила весь мой желудок, после чего ее уровень поднялся до половины легких, которые, естественно, свернулись и перестали выполнять свою основную функцию. Дед по-прежнему хитро щурил блеклые глаза — дескать, теперь что скажете, молодой человек?
Говорить было трудно, практически невозможно, поэтому мне захотелось спеть. О, кажется, я догадался, почему в России так любят застольные песни! Таким нехитрым способом наши люди продувают и расправляют свернувшиеся легкие… Какое-то время я молчал, мысленно подбирая подходящий репертуар. Впрочем, ни одна порядочная мысль не хотела влетать в голову, заполненную густыми алкогольными парами. Наконец, вспомнилась песня, которую выл Великий Куст над постелью сраженного гипнозом товарища. Я откашлялся и затянул весьма приятным, по моему мнению, басом, хотя, вполне возможно, это был всего-навсего баритональный тенор.
— По диким степям Забайкалья…
Взгляд хозяина стал серьёзным.
— Где золото роют в горах…
Глаза наполнились мутноватой, как самогонка, слезой. Впрочем, муть, видимо, начала застилать мое пораженное алкоголем зрение. Старичок шевельнулся, как бы набирая в грудь воздуха, я не отреагировал, приняв это за обычный в таких случаях оптический обман. Когда же грянула третья строчка о бродяге, проклинающем судьбу, визуальное искажение реальности усугубилось самым настоящим аудиоглюком: я совершенно отчетливо услышал второй голос, который довольно исправно вел нижнюю партию…
— …проклиная, тащился с сумой на плечах.
Не вру, ей-Богу,— голубоватые губы старика шевелились синхронно с текстом, глаза были полузакрыты, и всем своим видом хозяин показывал, как он наслаждается нашим совместным вокалом. Впрочем, даже не показывал: он действительно, как теперь говорят, «тащился» (разумеется, без сумы на плечах), или, как говорилось в прежние времена — балдел со страшной силой. На практике это могло означать только одно: Леша Евсеев дошел до полной кондиции. Допев куплет, я посмотрел на хозяина и строго сказал: — Мне больше не наливать!
Старик кивнул, выражая согласие, потом разочарованно вздохнул.
— А я, пожалуй, выпью еще за ваше здоровье,— сказал он сильным, красивым голосом и наполнил кубок почти наполовину. При звуках этой краткой речи мурашки пробежали по моей спине, волосы на затылке шевельнулись, морозным холодом охватило меня снаружи, а изнутри обожгло страшной мыслью — БГ! Краткая сия аббревиатура означает не Бориса Гребенщикова, как думают многие. БГ — это белая горячка… но с какой стати? Я ведь и там, на поверхности, не злоупотреблял, гадом буду!.. здесь же и вовсе не было никаких предпосылок для этой самой БГ. А может, это происки служителя-усмирителя? Хорошо Петьке — отключился, и никаких проблем. Зря ты, Леша, отстаешь от товарища…
— Ладно, уговорил,— сказал я миролюбиво и подвинул хозяину свой кубок. Тот обрадованно засуетился, и вскоре мы дружно выпили.
— Споем! — воодушевленно предложил хозяин. Это слово стало последним из того, что я услышал, прежде чем сознание мое отключилось, а душа, временно оставшаяся без работы, отлетела на побывку в родные места.
Глава 21
Сага об отце
Когда я очнулся, голова почти не болела (слава Богу, эта легендарная хворь иногда обходит меня стороной), но язык распух, во рту было сухо, как в пустыне Гоби, в брюхе томно, на душе погано — обычное дело. В течение первых двух секунд казалось даже, что я у себя дома, в холостяцкой квартире, на дворе утро обычного выходного дня, где-то поблизости корячатся с похмелья мои верные соратники в деле синхронного опрокидыванья стаканов… Но звук явно чужого голоса вмиг развеял прекрасное заблуждение. Где-то доводилось мне слышать этот голос…
Я открыл глаза и увидел Петьку, который хмуро, с тупым выраженьем лица, кивал всклокоченной головой, безмолвно и машинально поддакивая плешивому старику в меховой одежонке.
— …долго ждал,— говорил старик сильным красивым голосом,— я ждал всю свою жизнь и почти потерял надежду…
Значит, напрасными были подозрения на БГ, диагноз не подтвредился — слава Тебе, Господи!
— Простите, уважаемый,— вмешался я.— По-моему, вы напрасно тратите свое красноречие. Боюсь, что мой товарищ вас не слышит.
— Он глухой? — спросил старик.
— Во временной отключке,— пояснил я.
— Что это значит?
— Налейте вот этого лекарства, и все будет хорошо.
— Ты тоже … во временной отключке? — спросил старик.
— Нет,— с достоинством ответил я, поднимаясь с пола, где, видимо, и спал.— Но от лекарства не откажусь.
Мы молча опохмелились. Закусывая, я заметил, что от бардака, который творился на столе перед нашим с Петькой отбытием в страну Морфея, не осталось и следа, все было прибрано, на смену опустошенным чашам явились новые, наполненные до краев, все было красиво расставлено, все под рукой. Живительная влага произвела свое обычное действие — тупость в лице Великого Куста сменилась выражением благодушия, взгляд прояснился, щеки покрылись легким румянцем. Командор с нескрываемым интересом посмотрел на радушного хозяина, потом перевел взгляд на меня — во взгляде читался недоуменный вопрос.
— Вы кто, уважаемый? — вежливо спросил я.
— Верховный жрец Храма Небесных Петаров,— ответил хозяин.— Правитель Великой Плутонии.
— Ну, это мы уже поняли,— сказал я.— Но вы говорите по-русски…
— Значит, это все-таки Плутония! — оживился командор.
— Да обожди ты! Дай человеку сказать.
— Моя фамилия Макшеев,— с гордостью сказал старик.
— Какой Макшеев? — не понял я.
— Леха! — вскинулся командор.— Ты с ума сошел! Ах, простите великодушно, господин Макшеев… господин верховный жрец… он у нас бизнесмен… не сердитесь!
Петька, не переставая улыбаться, ткнул меня кулаком в бок. Сразу после этого улыбка сошла с его лица.
— Извините, уважаемый, но… сколько же вам лет? Разве столько живут?
— Я сын,— сказал хозяин.
— Это другое дело! — обрадовался Великий Куст.
Старик неторопливо поднялся с места и отправился куда-то вглубь храмового чердака. Когда его сгорбленная фигура растворилась в полумраке, Петька начал шепотом рассказывать о том, как члены описанной Обручевым экспедиции, проплывая мимо восточной оконечности Азии, приняли на борт судна бродягу-золотоискателя по фамилии Макшеев. Впоследствии этот Макшеев мечтал об организации золотодобычи в Плутонии. По окончании экспедиции бесследно исчез, дальнейшая его судьба неизвестна. Пока неизвестна…
Хозяин вернулся, прижимая к груди толстенную книгу или тетрадь в черной клеенчатой обложке. Истрескавшаяся поверхность клеенки и потемневшие обрезы выдавали весьма солидный возраст фолианта. Старик так же неторопливо уселся на свой табурет, продолжая бережно обнимать драгоценную, по всей видимости, ношу.
— Это дневник моего отца,— торжественно и печально сказал он.
Почувствовав значимость момента, мы некоторое время сидели молча. Было очень тихо, легкий шум керосиновых факелов, вливаясь в эту тишину, не разрушал, а, напротив, усиливал ее.
— Простите… э…— прервал Великий Куст затянувшееся молчание,— не знаю, как мы должны вас называть…
— Моя фамилия Макшеев,— с нескрываемой гордостью повторил хозяин.
— Очень приятно,— командор учтиво поклонился.— Я Петр Кустов, а это мой товарищ Алексей Евсеев.
— Вообще-то, по русскому обычаю,— вмешался я,— за знакомство положено…
Кустище ткнул меня кулаком в бок.
— Тебе бы только нажраться на халяву,— чуть слышно прошипел он, продолжая учтиво улыбаться. Мне даже смешно стало — чья бы корова мычала… Хозяин, погруженный в свои мысли, похоже, не заметил наших трений.
— Ваш отец, господин Макшеев,— обратился Великий Куст к старику,— был членом экспедиции, которая побывала в Плутонии и благополучно вернулась на поверхность Земли. Деятельность и приключения путешественников описаны в книге академика Обручева, указавшего в предисловии, что его произведение относится к фантастическому жанру, герои вымышлены, гипотеза о пустотелости Земли не имеет под собой научной основы…
— Вероятно, он был вынужден написать такое предисловие,— ответил старик после небольшой паузы.— Есть силы, которым в то время была необходима именно такая трактовка.
— Вы хотите сказать, что арест судна и конфискация материалов экспедиции были инспирированы именно этими силами?
— Вполне вероятно. Отец много рассказывал о своей прошлой жизни, но никогда не касался этого вопроса.
— Что же он рассказывал? — не удержался спросить Петька.— Впрочем, мы могли бы сами прочесть дневник вашего отца, разумеется, если это возможно.
Старик довольно долго молчал, словно собираясь с мыслями, а потом начал неспешно говорить сильным, красивым голосом. Насколько я разбираюсь в архивном деле, Великому Кусту, конечно же, хотелось лично прочесть завернутый в клеенку дневник, но, с другой стороны, даже мне, «бизнесмену», было понятно, что после долгих лет вынужденного молчания дедушка вряд ли упустит возможность поговорить с ребятишками, которые согласны его послушать… А куда им деваться?
Слушали мы долго. Из очень неторопливого рассказа хозяина следовало, что после возвращения на поверхность Макшеев-старший не оставлял мысли о возвращении в Плутонию. Кстати, ему удалось припрятать изрядный кусок презренного металла, именно эта контрабанда помогла мечтателю-золотоискателю начать подготовку к экспедиции. В состав этой экспедиции, кроме организатора, вошли еще пять человек: случайно встреченный в тайге беглый каторжник; ссыльный социал-демократ, который самовольно оставил место ссылки и, вообще-то, направлялся на Аляску; два чукчи (проводник и кинолог, оба большие любители огненной воды); молодая женщина, дочь богатого сибирского лесопромышленника,— она влюбилась в Макшеева и вверила ему свою судьбу вместе с изрядной толикой папашиных богатств. Именно эти неправедные деньги стали основным капиталом новоявленного предприятия.
На небольшом судне члены экспедиции добрались до приполярного острова, выгрузили имущество и отправились в путь. Мысль о несметных сокровищах кружила головы и заставляла ускорять шаги. Правда, в дороге случился неприятный инцидент: однажды ночью беглый каторжник посягнул на честь прекрасной дамы и без всякого сожаления был застрелен руководителем экспедиции. Особого возмущения это не вызвало, застреленный был существом довольно скверным и, к тому же, бесхозным, сокрушаться о нем мог разве что растяпа-надсмотрщик, которому нагорело за побег подопечного, и он, растяпа, все еще надеялся на чудесное возвращение блудного сына.
Через пару дней после того, как экспедиция начала спускаться в гигантскую воронку, исчезли чукчи. Видимо, золото не представляло для аборигенов ценности, и они здраво рассудили, что было бы большой глупостью оказаться в пасти дьявола ради несъедобного, неполезного, никчемного материала. Чукчи были не только мудры, но и гуманны — они оставили неразумным путникам в никуда одну из двух собачьих упряжек и нарты с самым необходимым. Это помогло оставшейся троице добраться до плутонской тундры. Встреча с мирно пасущимся мамонтом возмутила разум социал-демократа. Сплав по реке, сопровождавшийся плавным переходом из одной геологической (и, главное, палеонтологической!) эпохи в другую, значительно усилил мозговой разброд и шатание. Женщина прошла этот же путь практически без урона — ее оберегала и согревала любовь к отважному руководителю, который уверенно вел своих товарищей в страну обетованную.
Добравшись до моря, Макшеев решил не повторять маршрут предыдущей экспедиции и от устья реки повернул налево. Морской берег представлял довольно однообразное зрелище, основным сюжетом которого были прибрежные пески, огромные хвощи и папоротники. Скучный пейзаж украшали представители местной фауны, чаще всего, различные ящеры. Некоторые из них прогуливались по берегу, и тогда нужно было отходить в открытое море. Иногда ужасные твари начинали выглядывать из морской пучины, и приходилось спешно высаживаться на берег.
Однажды гигантские рептилии оказались со всех сторон, это был самый драматичный момент путешествия. Женщина взглянула на любимого, тот беспечно улыбался, сжимая в руках приклад заряженного жаканом ружья — и она улыбнулась тоже. Иначе повел себя социал-демократ — по всей видимости, кипел его разум возмущенный; подвигаемый кипящим разумом, бедолага с криком бросился на морского зверюгу, оказавшегося ближе других. Дремавшее чудовище очнулось, заинтересовалось необычно шевелящимся, орущим предметом и подхватило его своими чудовищными зубами. К месту происшествия начали подтягиваться привлеченные шумом другие ящеры…
Пользуясь всеобщей суматохой, Макшеев сумел выгрести на веслах из опасного места. Через какое-то, весьма длительное время слева обнаружился пролив, следуя которым, путешественники оказались в поразительном месте. На левом берегу пролива однообразно чернели небольшие холмы. Справа сиял античный город, населенный красивыми людьми в тогах, туниках и хитонах. За городом, далеко-далеко на горизонте, громоздилась высокая гора, от которой широкой полосой спуска-лось к городу живописное плато.
Макшеев и его подруга вышли на берег. Через малое время к ним приблизилась толпа плутонских жителей, впереди которой шли вооруженные мечами и копьями воины. Когда процессия приблизилась, Макшеев для острастки пальнул из ружья вверх, в воздух. Ошарашенные плутонцы испуганно расстелились по прибрежной почве — они были уверены, что на их землю явился бог со своею богиней. С великими почестями пришельцев привели в город и определили на жительство в главном храме. Обуянная любовью сибирячка, оставшись, наконец-то, наедине с возлюбленным, возмечтала завести чадо, но хозяин сказал: — Рано!
Пообжившись, освоив азы местного языка, Макшеев решил использовать свою неожиданно полученную власть над подземными жителями в личных корыстных интересах. Он приказал собрать как можно больше золотишка, попутно были построены большие лодки, и вскоре золотой караван, ведомый небожителем и его небожительницей, отправился в путь. Обитатели белого города были уверены, что посланец небес везет подарки своим небесным братьям.
В качестве гребцов использовались муравьи-рабы. Немало бедных насекомых было замучено непосильно-тяжкой работой, прежде чем золотой караван смог добраться до плутонской тундры. Но здесь Макшеева ожидало страшное разочарование: в верховьях тундровой реки возвышалась огромная грязно-белая гора. Обойдя эту гору кругом, удачливый золотодобытчик убедился в том, что гигантская воронка завалена льдами, выход на поверхность Земли закрыт окончательно и бесповоротно. Убитый горем человек все же смог сделать весьма разумное предположение: причиной закупорки грандиозной дырки стало то, что остров в Ледовитом океане опустился вниз… но почему? Что стало причиной геологического феномена? Ответить на этот вопрос никто не мог, и Макшееву не оставалось ничего другого, как вернуться обратно в белый город.
На этом пути, ведущем в бессрочную тюрьму, Макшеев вдруг возненавидел свою спутницу. В его голову пришла простая мысль: если бы она не украла деньги у своего богатого папаши, то он, Макшеев, никогда не оказался бы в Плутонии. Прибыв на место, он отлучил от себя несчастную женщину и ударился в разгул. Местные слабоалкогольные напитки показались пустой тратой времени, пришлось изготовить из подручных средств несложный самогонный аппарат. Первая же «временная отключка» показалась малопьющим плутонцам неким священным трансом явно божественного происхождения. Это сильно возвысило пришельца в глазах аборигенов. Чтобы не допустить всеобшего разочарования, Макшеев строго оберегал секрет изготовления самогона и через много лет передал великую тайну единственному человеку — своему сыну. Во времена разгула великий плутонский узник предался великому же разврату. В его чердачной келье побывали десятки самых красивых местных женщин. Но радости от их восторженной любви не было. Однажды утром в макшеевскую голову пришла соблазнительная мысль: предположение о том, что остров в Ледовитом океане опустился вниз, могло быть ошибочным, наползшие на дырку льды за прошедшие десять лет могли расстаять… Макшеев выгнал прочь плутонских красоток и вновь отправился в экспедицию, на этот раз без золота — лучшей наградой он считал возможность выбраться на поверхность Земли.
Однако, награды не последовало, грязно-белая ледяная гора была на месте, рядом с ней сиротливо желтела кучка выброшенного в прошлый раз презренного металла. На обратном пути Макшеев вдруг захотел исследовать черные холмы. Высадившись на левый берег пролива, он в сопровождении небольшой охраны направился в глубь неизвестной территории. Через некоторое время впереди показались странные блестящие постройки. Путники ускорили движение, но шагавший впереди воин неожиданно вскрикнул и отпрянул назад. Макшеев подошел и про-тянул вперед руку, но ее тотчас пришлось отдернуть — кто-то невидимый, прикоснувшись к пальцам, производил через эти пальцы странную болезненную дрожь во всем теле. Сияющие сооружения были ограждены невидимой стеной. Он приказал воинам бросить вперед свои копья — копья сгорели и осыпались на землю легким пеплом. Тогда Макшеев пальнул из ружья, которое всегда висело на плече, когда он выходил из храма (плутонцы называли старую берданку Молнией Бога). Пуля, искристо ширкнув по невидимой стене, ушла в сторону…
Вернувшись на храмовый чердак, Макшеев призвал к себе опальную сибирячку. Она заметно постарела, но несказанная радость от встречи с любимым человеком свершила чудо. Увидев ее, Макшеев вдруг подумал: эта женщина — единственное, что осталось у него от прежней жизни. Взаимная любовь вспыхнула с новой силой, желанным плодом этой любви стал хорошенький, здоровый мальчик.
С раннего детства этот мальчик (Сын Бога, как говорили местные жители) учился выполнять обязанности верховного жреца, управлять народом, разрешать споры, судить, казнить бестрепетно и миловать спокойно… Однажды отец рассказал ему о той жизни, что кипит где-то очень далеко, за небесным сводом Плутонии. Этот рассказ поразил воображение Макшеева-младшего, ему, конечно же, хотелось увидеть мир, из которого пришли его родители, но ни тогда, ни после он не предпринимал никаких попыток. Он просто жил и надеялся, что когда-нибудь что-то случится, и кто-то, может быть, каким-то образом…
С годами надежда почти угасла, но в последние дни она вспыхнула вдруг с новой силой. Приближенные доложили о том, что в море неподалеку от плутонской суши появились два совершенно необычных человека. Верный своей привычке, правитель решил немного выждать — нужно было получше узнать пришельцев…
Старик умолк на полуслове и долго молчал, и мы молчали тоже.
Глава 22
Призрак свободы
— Простите,— не вытерпел, наконец, Великий Куст,— но хотелось бы уточнить… У вас нет никаких догадок по поводу блестящих строений на черных холмах?
— Очень смутные,— отвечал старик,— хотя, я знаю о них немного больше, чем мой отец.
— Что, что вам известно? — возбужденно воскликнул командор.
Старик опять надолго замолчал. Похоже, он был утомлен долгим рассказом. Я искоса посмотрел на Великого Куста — что пристал к старому человеку? Хозяин, наконец, набрал воздуха в грудь и сложил губы в подобие улыбки.
— Вы, наверно, кушать хотите? — спросил он.— Заболтался я, а про угощенье забыл. Нехорошо это, не по-русски…
Он на несколько секунд прикрыл глаза, потом вновь открыл их и уверенно добавил: — У русских так не принято.
— Говорено же было! — шепнул я Петьке в ухо.
— Тебе бы только нажраться на халяву,— нахально парировал он. Где-то я уже слышал подобную фразу…
Бескорыстный поборник скромности лично разбанковал самогон, мы дружно выпили и так же дружно приступили к утренней трапезе. Хозяин пригубил за компанию из кубка; медленно жуя чего-то, он смотрел на нас добрыми, подернутыми слезной влагой глазами. Иногда вздыхал и нежно гладил покрытую трещинками обложку фолианта, который во время долгого рассказа незаметно перекочевал на край стола…
Как я и предполагал, Петька опять набрался под завязку — много ли надо на старые дрожжи? Когда его малиновая физиономия совокупилась с тарелкой сочной зелени, хозяин с улыбкой посмотрел на меня.
— Умный, но слабый,— сказал он.— Твоему другу нужно отдохнуть.
Повинуясь странному импульсу, я оглянулся и увидел, что дверь, через которую мы с Кустилой проникли на храмовый чердак, была открыта. Справа и слева от нее стояли воины в розовых балахонах, их, воинов, было четверо. Как только я оглянулся, они двинулись с места, подхватили спящего командора и дружно понесли его прочь. Я, разумеется, последовал за телом уносимого в неизвестность друга. Но путь оказался коротким, мы вышли в коридор, потом в прихожую с большим окном и повернули в нашу келью. Все двери были заблаговременно открыты.
Розовые парни бережно опустили свою сопящую ношу на лежанку и тотчас молча удалились. Но дверь не задвинулась, как это обычно бывало прежде, она осталась распахнутой. Сквозь прямоугольный проем виднелась лестничная площадка — дверь на нее тоже была открытой. Мне подумалось даже, что после разговора с хозяином мы получили долгожданную свободу. Конечно, это было только предположение, но, с другой стороны, никто не мешал проверить верность моей догадки.
Я вышел в прихожую, спустился по лестнице, осторожно приоткрыл дверку, ведущую на первый этаж храма — никто меня не останавливал, кругом было пустынно и тихо… Мерный звук моих шагов гулко отдавался под высоким потолком. Чуть слышно скрипнула тяжелая дверь, и я зажмурился — после полумрака огромного святилища не очень яркий свет плутонского дня показался ослепительным. А может, это свобода ослепила меня своим долгожданным сияньем…
Спустившись по широким ступеням, я миновал половину прихрамовой площади и остановился возле культовой скульптурной группы. Одного взгляда было достаточно, чтобы заметить явное сходство напрягшегося в центре композиции героя с верховным жрецом Храма Небесных Петаров. Конечно, скульптурный персонаж был значительно моложе, обладал красивой полуобнаженной фигурой и весьма рельефными мускулами. Другой качок, украсивший фронтон храма, также смахивал лицом на Макшеева-младшего. Обычное дело — искусство принадлежит народу, но воспевает, в основном, тех, кто к народу не принадле-жит…
Храм выглядел солидно, даже величественно. Где-то внутри, за толстыми стенами, находится сейчас моя девушка. Повинуясь внутреннему чувству, я вернулся на широкое крыльцо и, шагая от колонны к колонне, обогнул здание справа. Именно сюда, за правый угол храма, ее увели розовые воины. Обходя этот правый угол, я надеялся увидеть какую-нибудь дверку, которая окажется незапертой, и тогда можно будет проникнуть туда, где, может быть, мы, наконец, встретимся…
Открылась длинная боковая стена, она была ровной и почти гладкой, на тщательно подогнанных плитах через одинаковые промежутки темнели вертикальные тени боковых колонн да вверху, под самой крышей, протянулся ряд оконных проемов. От дальнего угла храма начинался высокий забор, который, насколько я разбираюсь в вопросах планировки, ограждал видимый из нашей кельи хозяйственный двор с аэродромчиком и навесом для птеродактиля.
Развернувшись, я миновал прихрамовую площадь и вышел на центральную улицу города. Налево пойдешь, направо пойдешь… Идти налево не хотелось, оттуда нас привели, там же, напротив ворот стадиона, меня чуть не прирезали, а девушку усмирили при помощи гипноза. Я повернул направо и неспешно зашагал по аккуратно уложенной мостовой. Улица была пустынной, но в конце ее словно бы клубилась низкая разноцветная туча, оттуда, спереди, слабо доносился многоголосый шум большой толпы.
Вдоль по улице, навстречу мне, дул легкий ветерок, он был наполнен запахом моря, нагретой почвы, зеленой листвы, но, по мере приближения к народному скопищу, сюда добавлялись иные ароматы. Легкий дымок, пряности, потные подмышки, парфюмерия, нечеловеческие фекалии… Я, кажется, догадался — аккуратно вымощенная улица вела меня к плутонскому рынку. Характер возраставшего аудиосопровождения подтверждал мою догадку. Сквозь густеющий гул толпы слышались рекламные призывы продавцов, вопли животных, крики птиц, вой и звон музыкальных инструментов.
По мере приближения к местному торжищу шаги мои невольно за-медлялись. Неизвестно, что может произойти, когда я окунусь в бурлящее людское озеро. Тут, как говорится, возможны варианты. Первый, маловероятный: меня никто не заметит. Второй, оптимистический: мое появление вызовет любопытство и всеобшие положительные эмоции. Это вряд ли, особенно, если вспомнить всеобщий стресс, испытанный плутонцами на стадионе и в театре. Вариант третий, вполне реальный: толпа, мгновенно воспламенившись, разберет меня «на мелкие фрагменты». Я невольно вспомнил Петьку, который в это время безмятежно спал, и позавидовал ему — белой, разумеется, завистью. Хотя, с другой стороны, никто же не гонит меня на этот рынок. Можно вернуться, заглянуть в гости к дедушке, покалякать с ним о жизни, принять по маленькой…
Думая об этом, я миновал последние дома и, не останавливаясь, шагнул в клубящуюся пчелиным роем толпу. Вопреки моим подспуд-ным ожиданиям, ничего страшного не произошло. Я нерешительно продвигался вперед и невольно озирался по сторонам, ожидая возмущенного крика или удара сзади. Но ничего этого не было. Вернее, крики были, горластые продавцы наперебой расхваливали свой товар — ткани, оружие, фрукты-овощи, бижутерию-парфюмерию и прочую плутонскую дребедень.
Вскоре я выбрался к тому месту, где на продажу были выставлены рабы. Сердце мое екнуло: чаще всего, рабы — это те, кто попал в плен, а моя девушка как раз и была пленницей. Но, увы, на помосте стояли, в основном, гигантские муравьи, среди которых одиноко горбился одетый в грязные лохмотья поселянин. Видимо, он попал в невеселую компанию из-за крайней бедности, за неуплату налогов, за долги…
Через полтора десятка шагов невольничий помост закончился, дальше стояли, орали и брыкались ушастые животные, похожие на наших земных осликов. Дальше — золотая посуда, деревянные сандалии, сыромятные ремни с блестящими пряжками, связанная в пучки сочная зелень, и вновь посуда, обувь, тряпье и еда… А вот акробат прыгает и ловко кувыркается в воздухе под музыку бродячего маэстро… Парень в надвинутой на глаза шляпе пытливо оглядывает беспечную толпу — похоже, местный урка, рэкетир или карманник… Беспрерывное движение, кружение, мельтешение…
И тут я увидел свою девушку!
Ее стройная, полуобнаженная фигура сильно выделялась на фоне закутанных в мануфактуру плутонских женщин. Амазонская юбчонка и грубые сандалии усиливали контраст. Девушка стояла спиной ко мне, слегка склонившись над прилавком с разложенными украшениями. Картина была нереальной, пленная амазонка не могла свободно передвигаться по рынку враждебного города, но ведь сегодня великодушный правитель подарил нам с командором пусть относительную, но все же свободу; может быть, это коснулось и нашей прекрасной спутницы. Да-да, все было именно так, не зря же ноги почти сами собой, помимо моей воли, принесли меня в это благословенное место…
Расталкивая окружающих, я рванулся вперед и вскоре прикоснулся протянутой вперед рукой к стройному плечу возлюбленной. Девушка резко обернулась, я так же резко отпрянул назад — чужое размалеванное лицо, надменный взгляд из-под нахмуренных бровей, тонкие, презрительно сложенные губы…
— Пардон,— проборматал я и поспешно ретировался. Выряженная амазонкой дамочка визгливо крикнула что-то вслед. Да пошла ты!
Я ломился сквозь толпу и вдруг нос к носу столкнулся с молодым мужчиной, который сильно выделялся из толпы своим внешним видом. Похожая на бейсболку шапочка с козырьком, клетчатая рубашонка и шортообразные штанишки делали их носителя-обладателя похожим на обычного российского дачника. «Дачник» деловито спросил меня о чем-то. Я шарахнулся в сторону и наткнулся еще на одного, который, кроме всего прочего, нес в руках коробку размером с автоаптечку. Этот подмигнул и по-свойски улыбнулся. И тотчас кто-то нежно прикоснулся к моему локтю.
Я оглянулся и увидел очередного «дачника», который осторожно, из-под полы расстегнутой снизу рубашки, показывал край какого-то свертка. При этом он говорил что-то негромким голосом, конфиденциальным тоном, но речь его звучала довольно напористо. Я непонимающе поморгал глазами, потому что действительно ничего не понимал. Оглянувшись по сторонам, он быстро выхватил из-под рубашки сверток и ловким движением развернул перед моими глазами короткие штаны. Насколько я разбираюсь в коммерции, мне предлагали купить модную, но очень дефицитную вещь.
И тут меня осенило!
Наши с Петькой посещения культурно-зрелищных мероприятий не прошли даром. Абсолютно эксклюзивный прикид пришельцев поразил воображение аборигенов, в результате чего незатейливый фасон наших замурзанных одежонок стал последним писком плутонской моды. А сверхмини-юбка пленной амазонки попала в хит-парад за компанию — женщинам тоже захотелось чего-нибудь новенького.
Облегченно вздохнув, я решительно отшил нахального фарцовщика и через некоторое время вышел на берег залива. За спиной по-прежнему гомонил рынок, впереди лениво колыхались волны с красноватыми бликами на пологих боках, а за волнами, на другом берегу, начинались черные холмы. Белые блестящие сооружения отсюда не были видны. Кстати, ни с рыночной площади, ни с центральной улицы они также не просматривались. Я, помнится, очень смутно различал их с высоты полета птеродактиля, когда мы подлетали к городу. Откуда же Макшеев-старший мог о них узнать? Ну, во-первых, он тоже наверняка летал на птеродактиле. Или увидел загадочные строения с крыши храма. Бинокль у него был, в этом трудно сомневаться. Я вспомнил наше первое появление на прихрамовой площади: тогда кто-то, вернее всего, Макшеев-младший, рассматривал нас через бинокль, полученный в наследство от папаши.
Я присел на теплую землю и попытался представить и уяснить себе примерную географию здешних мест. Если двигаться по проливу вправо, то можно выйти в море, которое омывает набережную города мужчин. Где-то на поверхности этого моря сиротливо болтается наша оранжевая супер-лягушка. А ниже и дальше, в темном морском чреве, находится начало трубы, ведущей в глубины нашего Тихого океана. Этот путь закрыт…
Двигаясь по проливу влево, можно выбраться в другое море. Именно в него впадает река, берущая свое начало неподалеку от засыпанной льдами воронки, через которую герои обручевской книги проникли в Плутонию. Я прикинул расстояние от острова с «хотелем» и «рестараунтом» до Ледовитого океана — как ни крути, выходило несколько тысяч километров. До города мужчин сравнительно недалеко, а это значит, что путь до плутонской тундры очень и очень неблизкий. Нет, нет, что-то здесь не сходится, и, пользуясь случаем, надо все хорошенько обдумать…
Однако, свести концы с концами хотя бы на троечку мне не удалось. Сзади послышался шорох, я оглянулся и увидел женщину, вернее, старуху, закутанную в далеко не стерильный секонд хэнд плутонского производства. Она стояла совсем близко и смотрела на меня зорким, настороженным взглядом.
Глава 23
Детектив
Я присмотрелся и даже вздрогнул — передо мной явилась «тещенька» собственной персоной!
Мой внутренний импульс не ускользнул от ее внимания, и она, нахмурившись, приложила палец к своим губам. Я пошевелился, и тотчас из-под лохмотьев сверкнул амазонский нож. Сердце мое сжалось — стоило ли обретать свободу, чтобы потерять жизнь?
Впрочем, если бы недобрая тетенька хотела меня убить, то давно бы это сделала. Она не могла наткнуться на меня случайно, значит, следила, и неизвестно, когда это началось,— возможно, на рынке, а может быть, еще раньше. В любом случае, за последние полчаса у нее было немало возможностей свершить свое черное дело. Однако, я жив, и это значит, что дела подобного рода не входят в планы малопочтенной леди. Но если ей не нужна моя жизнь, то зачем она следила за мной, преследовала меня, почему выдала мне свое присутствие на враждебной территории? Надеюсь, она не собирается довершить мероприятие, начатое в брачном шатре…
Женщина негромко заговорила, это был вопрос, в котором прозвучало имя моей девушки. Клузи… В устах престарелой супостатки сладостное для меня слово звучало грубо, приземленно, но этот малоизящный звук подтверждал, что девушка существует не только в моей памяти, живет не только в моем воображении, она есть, она не мечта, не порождение измученного реальностью разума.
Понятно, что амазонская шпионка-разведчица прибыла сюда по приказу лиловых бабушек, но зачем? Первое: они хотят наказать Клузи за то, что та помогла устроить беспрецедентно-дерзкий побег, нарушив при этом все мыслимые и немыслимые правила, пошатнув устои, показав дурной пример подрастающему поколению. Второе: амазонские геронтократки вознамерились спасти блудную дочь, выручить ее из плутонского плена, дабы укрепить монолитность общества, упрочить веру в справедливость своей старушечьей власти. Третье…
Тещенька чуть заметно повысила голос — она требовала ответа на поставленный вопрос. Мне пришлось демонстративно пожать плечами. А что тут скажешь? Сказать практически нечего. Не обращая внимания на угрожающие телодвижения гроссмуттер, я поднялся с теплой земли и указующе вытянул руку в сторону города — ищите, любезная, и отломится вам! Вслух сказал: — Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет — тот всегда найдет.
Тетушка очень внимательно выслушала мою тираду и утвердительно кивнула головой. После этого я направился в сторону рынка, она же осталась на месте. И тут в мою голову пришла очередная умная мысль (за что себя уважаю — за умные мысли). Итак, у всякой медали две стороны — лицевая и оборотная, эту банальность я понял и прочувствовал достаточно давно. Нет в нашей жизни ничего стопроцентно хорошего и абсолютно плохого, редчайшие исключения только подтверждают это непреложное правило… Амазонская старушка продолжит слежку за мной, это ясно, как таблица умножения. Но неужели господин Макшеев, отпуская гостя на волю, не организовал точно такое же наблюдение за ним силами своих шустрых ребятишек? Этого не может быть. Они, наверняка, ведут меня от порога Храма Небесных Петаров. Стало быть, давно уже заприметили бабку-ёжку, которая проявляет нескрываемый интерес к моей персоне. А далее опять варианты: либо ее берут сразу, либо оставляют на десерт…
Когда я вернулся в нашу келью, Петька все еще спал. Макшеевская дверь закрыта, смотреть в окно на лежебоку-птеродактиля было скучно, к тому же, прогулка слегка утомила меня, и захотелось прилечь на мягкую лежанку. Глаза сами собой закрылись, еще какое-то время в голове бродили сладкие мысли о Клузи, но потом незаметно для себя я уснул. Показалось, что прошло несколько коротких секунд, и вдруг кто-то вцепился в меня горячими твердыми пальцами. Я открыл глаза и увидел склонившегося надо мной Петьку.
— Я же говорил,— ворчал он, раскачивая мое плечо,— тебе бы только нажраться на халяву, а потом дрыхнуть без задних ног.
Я засмеялся. Этот смех еще сильнее рассердил командора.
— Вставай! — закричал он.— Старик что-то знает о белых строениях на том берегу пролива, мы должны хорошенько его расспросить.
— А он уже обо все доложил,— серьезно сказал я.— Еще тогда, за столом, правда, ты не слышал, потому как искал ответ на извечный вопрос: пить или не пить?
Петька не заметил моего сарказма.
— Что, что сказал старик? — возбужденно воскликнул он.
— Под белыми строениями,— шепотом сообщил я,— располагается секретная станция Московского метрополитена. Вот только поезда ходят очень редко.
— Да пошел ты! — обиделся Великий Куст.— Я с тобой, как с человеком, а ты…
— А какой спрос с алкаша-халявщика? Ладно, не злись, у деда все равно закрыто, придется ждать, когда он нас позовет.
Ждать пришлось довольно долго, примерно сутки, если ориентироваться по нашим земным меркам. За это время мы успели помириться, очистить три подноса с едой, хорошенько выспаться. Кроме этого, я рассказал Петьке о походе на рынок, о встрече с амазонской шпионкой. Он, немного подумав, авторитетно заявил, что меня выпускали на волю в качестве приманки. Рыбка клюнула, и дверь кельи снова закрылась. Сразу после этих слов на улице стало темнеть. Это было настолько необычно, что я невольно протер глаза. Но за окном действительно сгущался синий мрак, на землю наползала августовская ночь, правда, без звезд, луны и фонарей.
Хозяйственный двор почти не просматривался, дальше, за забором, было чуть светлее, а еще дальше, за городом, на землю проливался красноватый свет Плутона. Казалось, что над храмом зависает непроницаемая туча, постепенно затмевающая местное светило. Иногда под брюхом этой тучи пробегали огненные змейки, при этом слышался звук, напоминающий трескотню электрических разрядов.
— Гроза, что ли? — тревожно спросил командор.
— Вполне возможно,— согласился я.— Главное, чтобы молнией не шарахнуло. Отсюда же не выскочишь…
— Странно,— пробормотал Великий Куст, думая о своем, научном.
— Кстати, о загадках природы,— вспомнил я.— Объясните, уважаемый, почему расстояние от окончания подводной трубы до засыпанной льдами воронки сравнительно небольшое, а на поверхности Земли между этими точками лежит несколько тысяч километров…
— Это вопрос! — воскликнул товарищ ученый и задумался. Высокий лоб покрылся морщинами, пятерня автоматически заскреблась по макушке умной головы. Однако, на этом все и кончилось, потому что стенка раздвинулась, в келью заглянул жрец в белых одеждах, но это был не служитель-усмиритель, к которому мы привыкли. Незнакомец улыбнулся и призывно махнул рукой. Мы вышли в прихожую и увидели, что макшеевская дверь открыта, жрец кивнул, и мы вошли в освещенное факелами пространство.
Хозяин, облаченный в пурпурную тогу, торжественно сидел за столом, на котором ничего не было. Все правильно, господин Макшеев, иначе опять не удастся поговорить по душам… Мы подошли и молча встали у стола. Что-то произошло, это чувствовалось по выражению макшеевского лица, по напряженной осанке, по отсутствию уютной чукотской шубейки. Медленно подняв глаза, старик кивнул, приглашая нас сесть.
— Здравствуйте,— негромко сказал он, когда мы оседлали табуреты.— В прошлый раз вы хотели о чем-то меня спросить.
— Да! — воскликнул командор, придвигаясь к столу вплотную.
— Обожди,— сказал я неожиданно даже для себя и повернулся к хозяину.— Скажите, господин Макшеев, где сейчас находится Клузи… девушка… пленная амазонка? Что с ней? Она жива?
— Нашел время,— яростно прошипел командор.
— Отчего же,— возразил хозяин.— Я отвечу. До недавнего времени девушка находилась в этом здании под охраной моих воинов. Она была жива и здорова, вы могли убедиться в этом во время посещения стадиона и театра. Однако…
— Что? — не выдержал я.— Что с ней? Где она?
— Где она? — повторил старик.— Мне тоже хотелось бы это знать.
Я взглянул на Петьку, тот сидел с раскрытым ртом и вытаращенными глазами. То есть, даже его поразили эти слова…
— Мои помощники предположили,— вновь заговорил старик,— что девушку захотят освободить. Было решено выпустить вас на улицу, чтобы злоумышленники так или иначе проявили себя.
— Так или иначе? — не понял я.
— Вы, насколько мне известно, совершили побег из селения амазонок. В истории плутонско-амазонских отношений такого еще не было, поэтому ваши персоны не могли оставить равнодушными женщин-воительниц, которые, предположительно, проникли в наш город. Они могли попытаться взять вас в плен, обезвредить, убить — в любом случае, это не осталось бы незамеченным…
Макшеев говорил так спокойно, что мне стало дурно. Петька тоже сопел носом и ерзал на табуретке. А старик как будто шахматную партию анализировал. Впрочем, чего еще ждать от деятеля, который легким движением руки загубил десятки, сотни, а может, и тысячи жизней. Вообще-то, все правители одинаковы, и я когда-то уже думал об этом: почему обычный земной человек считает своим правом отнимать дарованные Небом жизни?
— План дал некий результат,— продолжал Макшеев,— в поле зрения попала чужая женщина, очень старая и немощная. Когда ее брали под стражу, она тряслась и плакала. При себе имела амазонский нож, это послужило дополнительным доказательством. Пленницу привели в храмовое подземелье, но там случилось происшествие — старая женщина ударом кулака убила ближнего воина, завладела его мечом и расправилась с тремя остальными.
Я вспомнил чемпионское тело дорогой тещеньки, ее железную хватку и волчий оскал крепких зубов — такая может…
— После этого она освободила молодую пленницу, которая тоже вооружилась. Пробиваясь на волю, они убили еще несколько наших воинов и скрылись в неизвестном направлении.
Макшеев замолчал — он ответил на мой вопрос. Я даже не поблагодарил его — настолько известие об освобождении моей девушки ошеломило меня. Трудно сказать, как долго все это продолжалось. Вакан, Вакан… Мою душу захлестнула радость, она бурлила во мне могучей рекой, и волны этой реки, сменяя друг друга, неустанно повторяли: Клузи будет жить, Клузи будет жить… Вакан, Вакан… Это было главное. Но по дну радостной реки взбаламученным илом всплывала мысль о том, что Клузи будет жить там, куда я никогда уже не смогу попасть… Вакан, Вакан…
Что это? Странное слово несколько раз прозвучало в устах хозяина, который продолжал что-то говорить, оно, это слово, настойчиво пыталось проникнуть в мое взбудораженное сознание. Я прислушался.
— Это все, что я мог для вас сделать,— сказал Макшеев.— Остальное зависит от Вакана.
— Когда мы с ним встретимся? — спросил командор.
— Очень скоро,— заверил старик.
— Где он? — снова спросил командор.
Старик поднял вверх указательный палец и торжественно произнес:
— Он уже здесь!
Глава 24
Вакан
Мы дружно посмотрели вверх. Свет факелов растворялся во мраке, под крышей храма было темно. Я ничего не увидел, однако, сердце мое почему-то сильно забилось, под сердцем пробежал холодок, но это был не страх, а что это было — вряд ли можно объяснить словами. Рядом слышалось взволнованное дыхание командора.
Мы коротко переглянулись, вновь посмотрели вверх и сделали это не напрасно — началось! Яркая рубиновая полоса вспыхнула вдруг над нашими головами. Казалось, что внезапно, в очень короткое время, сильно раскалился коньковый брус храмовой крыши. Небывалый накал постепенно распространялся на обе стороны и растекался вниз по широким скатам. Краем глаза я заметил, как старик поднялся со своего места, торжественно выпрямился и замер в величественной позе. Залитое ровным рубиновым светом лицо было безмятежно-бесстрастным, это немного успокоило меня, вселило призрачную надежду на положи-тельный исход дела.
Наступила полная тишина, даже пламя факелов замерло и не издавало обычного потрескивания и легкого шипения. И в этом странном безмолвии оглушительно-громким показался звук, похожий на близкий треск гигантской электросварки. Под аккомпанемент этого треска ослепительно-белая полоса прошила рубиновый коньковый брус. Ощущенье было такое, как будто кто-то стремительно раздернул огромную «молнию». Сразу после этого широкие скаты дрогнули, и крыша стала медленно раскрываться. Щель становилась все шире, расширяющийся этот проем обнаружил уже виденную нами тучу с огненными змейками под темным брюхом.
Скаты крыши встали вертикально и замерли, огненные змейки разбежались в стороны. В чреве тучи что-то вспыхнуло, зависшее над храмом темное подбрюшье набухло внутренним светом и вдруг прорвалось, выбросив вниз яркий луч, который был похож на раскаленный добела металлический стержень диаметром около двух метров. Идеально круглая проекция луча бесшумно распласталась на полу совсем рядом с нами. Старик почтительно склонил голову, потом снова выпрямился и молча направил указующе распростертую ладонь в сторону мерцающего луча. Мне стало не по себе, я взглянул на Петьку — грудь его взволнованно вздымалась, рот приоткрылся, по растерянному лицу стекали крупные бело-рубиновые капли пота.
— Вакан не любит ждать,— сказал старик сильным красивым голосом. Странно, но факт: звук этого голоса успокоил меня, я как-то разом расстался с сомнениями-волнениями, бодро шагнул вперед, а вместе со мной шагнул Великий Куст — видимо, макшеевский голос успокоил также и его. Соприкоснувшись боками, мы одновременно оказались внутри луча и тотчас остановились, озираясь вокруг с одинаковым любопытством. Первое, что я осознал: раскаленная добела круглая стенка, сквозь которую мы проникли внутрь, не обожгла нас, соприкосновение с ней не оказало на нас никакого ощутимого действия. Второе: внутри было пусто, мы находились в вертикальной трубе, внутренняя поверхность которой, казалось, была сделана из золота, она, эта поверхность, сияла, как начищенные к празднику дамские украшения, и сквозь это сияние нельзя было разглядеть ни Макшеева в пурпурной тоге, ни стола, ни табуретов — ничего…
Было по-прежнему тихо, но эта тишина продолжалась недолго, всего несколько секунд. Вот снова что-то затрещало, словно там, на чердаке, включили сварку, я ощутил легкую вибрацию, а на языке стало чуть-чуть кисло, примерно так же, как в детстве, когда приходилось проверять исправность плоской батарейки путем облизывания ее контактов. Я взглянул на командора. Он тихонько шевелил щеками и губами, словно дегустировал коллекционный чай — похоже, у Петьки тоже закислило.
Через некоторое время вибрация прекратилась, мгновенно восстановился кислотно-щелочной баланс полости рта, сразу после этого погас свет, заливавший пространство, в котором мы находились. Золотая труба разом превратилась в свинцовую, сквозь ее серую стенку просочился оттуда, снаружи, ровный мягкий свет, проявились какие-то предметы, которые совершенно не были похожи ни на макшеевскую мебель, ни на него самого.
Кто-то приказал выходить, но я при этом не только не услышал голоса, но не разобрал даже слов, из которых составилось приказание. Оно не было похоже на грубый, топорной работы гипноз, которым воздействовал на меня служитель-усмиритель. Скорее, это напоминало некую внутреннюю эмоцию, которая уже появилась, но еще не оформилась в виде конкретной мысли. Ощущение было такое, будто я сам приказал себе выходить, осознавая, однако, что не отдавал при этом никакого приказа. Как бы то ни было, я шагнул вперед, и Петька шагнул тоже — наши ощущения, насколько я разбираюсь в психотерапии, были абсо-лютно идентичны.
Одним из приемов любого описания является сравнение. Место, где мы оказались, описанию почти не поддается, ибо трудно сравнить его с чем-либо. Вот единственное, что пришло в мою голову: годы юности, Урал, я просыпаюсь на вершине не шибко высокой горушки и вижу, что весь окружающий мир утонул в густом тумане; вершина представляет собой маленький остров в молочном море, вокруг острова торчат верхушки растущих на склонах деревьев, эти верхушки, я и скала подо мной — это все, что осталось на белом свете…
Здесь вместо тумана была темнота, а в светлом пространстве отсутствовали не только верхушки, но и скала; здесь был просто свет, а в нем без прочного основания, без всякой поддержки стояли, вернее сказать, неподвижно парили два предмета, отдаленно напоминавшие кресла. Подчиняясь собственным безмолвным приказам, мы прошли, казалось, прямо по воздуху, устроились в этих креслах, и вскоре начался разговор. Он протекал точно так же: вначале рождалось некое невыразимое ощущение, которое тотчас же оформлялось в конкретную мысль, и все это складывалось в безостановочный информационный поток.
За короткое время я уяснил: разговор, в котором мы участвуем, не является уникальным событием, многие жители нашего земного мира сидели в этих парящих креслах. Впоследствии воспоминания о фантастических обстоятельствах беседы блокируются, в памяти остается лишь главное, и это главное изменяет всю дальнейшую жизнь побывавших здесь. Мы проникли в подземный мир самостоятельно, для сохранения здешней тайны требуется обширная блокировка нашей памяти, эта обширная блокировка может привести к негативным последствиям, то есть, применять ее опасно, поэтому разговор будет более обстоятельным…
После очень короткой паузы информационный поток возобновился. …нашим собеседником является Вакан, полномочный представитель Небесных Петаров. Небесные Петары — жители цивилизации с высочайшим уровнем развития науки и техники. Были атакованы прилетевшими из далекого Космоса злобными Зеронами. Небесным Петарам пришлось спасаться бегством. После долгих блужданий они прибыли на Землю. Петары обследовали планету и обнаружили, что она представляет собой полый шар с энергетическим ядром внутри. Удалось выяснить, что основная масса материи, некогда заполнявшей внутренность планеты, сосредоточена в микроскопических «черных дырах», ко-торые упрятаны в земной коре. Время от времени «черные дыры» производят выброс сильно концентрированной материи, это приводит к разломам земной коры и внешне напоминает вулканическую деятельность. Задолго до появления Петаров в подземный мир планеты проникли разнообразные представители доисторической флоры и фауны… Однако, для Петаров гораздо важнее были просторы Вселенной, ибо там таилась опасность. Для наблюдения за Космосом были построены специальные сооружения в виде гигантских пирамид, которые зондируют пространство сканирующими лучами. Тогда же Петары обратили внимание на аборигенов планеты и передали им часть своих знаний. При помощи Петаров было основано государство с достаточно высоким уровнем развития. В человеческую историю оно вошло под именем Атлантида…
Однажды выяснилось, что злобные Зероны появились в Солнечной системе. Они двигались к Земле с разных сторон, и спастись от них бегством не было возможности. И тогда Петары вспомнили о подземном мире, который мог выполнить роль надежного убежища. Они понимали, что своим появлением на планете подвергли аборигенов смертельной опасности. Было решено спасти хотя бы часть жителей. В число спасаемых были включены многие граждане государства, созданного при помощи Петаров. Не следовало забывать о главном законе Вселенной — борьбе за существование. Чтобы в новых условиях изнеженные цивилизацией земляне не выродились, Петары решили взять с со-бой амазонок — женщин-воительниц. Воинственные, энергичные соседки должны были поддерживать боевой дух новых подземных жителей. За короткое время был построен Ковчег, огромный аппарат, который смог бы доставить переселенцев в Плутонию — так была названа внутренняя сфера Земли. Ковчег опустился в глубины Океана, мощным буром просверлил земную оболочку, после чего образовались два плутонских моря, соединенных между собой узким проливом. Проникнув в Плутонию, Петары высадили в разных местах атлантов и амазонок, сами же приступили к строительству Генератора Защитного Поля. Среди черных холмов Генератор был сооружен и запущен в кратчайшее время. Спешка была не напрасной. Окружившие планету Зероны обстреляли огромный остров, на котором совсем недавно располагалась Ат-лантида. Те из оставшихся атлантов, кто не успел спастись бегством, погибли, а сам остров сгинул в океанской пучине. Огромная волна прошла по земным океанам, и очень немногим жителям густонаселенных побережий удалось выжить.
Зероны начали исследовать планету при помощи всевозможных излучений, но Защитное Поле, вырабатываемое Генератором Петаров, позволило скрыть существование Плутонии. Это Поле имеет участки различной интенсивности, и у Зеронов сложилось впечатление, что тело Земли состоит из геологических пород различной твердости. В конце концов, осада была снята, но в Солнечной системе остались корабли-разведчики, которые наблюдают за подозрительной планетой. По этой причине Генератор работает постоянно, Защитное Поле скрывает убежище Небесных Петаров, но…
После непродолжительной паузы речь Вакана продолжилась.
…за то время, пока Петары пребывают в глубинах Земли, на ее поверхности развилась и достигла достаточно высокого уровня человеческая цивилизация. В последнее время деятельность этой цивилизации резко ухудшила состояние всех природных сфер планеты. Это, в свою очередь, значительно ослабило Защитное Поле, его энергии с трудом хватает на то, чтобы противостоять сканирующему излучению вражеских кораблей-разведчиков. С каждым днем мощность этого излучения усиливается, его следы то и дело появляются на поверхности Земли. Иногда специальные зеронские аппараты погружаются в земную кору, пытаясь отыскать пути к центру планеты. Как только Плутония будет обнаружена, Зероны разнесут Землю вдребезги. Кодекс Петаров не позволяет уничтожить человеческую цивилизацию, поэтому остается два варианта: либо погибнуть вместе с людьми, либо скорректировать их деятельность, изменить их отношение к Земле. Основным условием этого является осознание людьми страшной опасности, нависшей над беззащитной планетой…
Речь Вакана окончилась внезапно. Наступила полная тишина, и через некоторое время в этой тишине безмолвно вспыхнул яркий свет. Я невольно зажмурился, а когда снова открыл глаза, наши кресла стояли в сферической комнате, которую можно было бы назвать каютой или кабиной. Сквозь прозрачные стены каюты явственно виднелось вечно-вечернее небо Плутонии, а прямо под нами белели серебристые строения, окруженные черными холмами. Я догадался: Вакан поместил нас в некий летательный аппарат, который парил над пристанищем Небесных Петаров. Чуть дальше, за проливом, белели дворцы и храмы плутонской столицы. Как только мысль об этом пришла в мою голову, наша каюта плавно сдвинулась с места, и мы оказались над знакомым храмом. Я внимательно присмотрелся, пытаясь обнаружить следы свежей трепанации храмовой крыши, но их не было. Театр и стадион были пусты, на рынке никого, на улицах ни души — видимо, плутонцы, напуганные недавней тучей, прятались по домам. Мы снова сдвинулись с места, пролетели над вымершим городом, миновали плато, где также было пустынно, и зависли над знакомой горой. Помнится, еще с палубы нашего аппарата я заметил, что вершина как будто срезана. Теперь выяснилось, что гора похожа на вулкан, то есть имеет наверху круглое углубление, заполненное водой. Именно это кратерное озеро породило горную реку, низвергающуюся бурным потоком неподалеку от храма амазонок. Сердце мое сжалось — где-то там сейчас, может быть, находилась моя Клузи… На продолговатой террасе ровными рядами стояли серые шатры, а белых уже не было — агапевесса, видимо, закончи-лась. На площади перед храмом клубилась густая толпа, но это не было похоже на общую молитву. Присмотревшись, я увидел, что женщины-воительницы размахивали мечами и копьями, некоторые пускали в небо стрелы — вероятно, боевые амазонки видели, слышали или чувствовали наш аппарат и бесстрашно грозили нам своим первобытным оружием.
Прощай, Клузи…
Я на мгновенье закрыл глаза, а когда снова их открыл, мы уже миновали город мужчин, где нас с командором пленили амазонки, и летели над морем. Оно было не очень большим. Справа виднелось знакомое побережье, окаймленное стеной хвощей и папоротников, слева, вдали, смутно просматривался противоположный берег, уставленный черными холмами. А посредине, почти под нами, маячила на пологих волнах оранжевая точка.
— Петька,— прошептал я.— Это же наша царевна-лягушка.
— Уникальный аппарат для сверхглубоких погружений,— подтвердил Петька взволнованным шепотом.
Внезапно оживший Вакан добавил от себя: Петары уважают носителей высокого разума и результаты их труда.
Сразу после этого где-то под нами вспыхнул яркий луч, кончик этого луча достиг петькиной скороварки, и она мгновенно исчезла. Невольно вспомнился кадр из научно-популярного фильма: неподвижно сидящая лягушка вдруг выбрасывает длиннющий язык и цепляет им безмятежно резвившуюся в воздухе летучую букашку…
В мгновенье ока изменился масштаб, море и горы стали маленькими, реки и города крохотными, все это быстро сдвинулось и сменилось черной, словно выжженной поверхностью. Она казалась неподвижной, только иногда внизу промелькивал какой-нибудь бугорок, и по скорости этого мелькания было понятно, что мы очень быстро перемещаемся в пространстве. Горизонт был выгнут, но не горой, как на поверхности, а округлой впадиной, и эта туманная впадина все время маячила впереди…
Вдруг стало совсем темно, в этой непроглядной темноте что-то шуршало и потрескивало, кресло слегка покачивалось, и я покачивался вместе с ним.
— Леха, ты здесь? — шепотом спросил Петька.
— Здесь. А ты?
Ответить на этот глупый вопрос он не успел.
Эпилог
Насколько я разбираюсь в географии, под нами была Камчатка, и эта Камчатка удалялась, быстро уменьшаясь в размерах. Какое-то время бескрайний окоём окружал нас со всех сторон, то есть, мы находились как бы на дне огромной чаши. Я не заметил, когда это произошло: днище чаши выгнулось округлым бугром, и на этом бугре можно было рассмотреть не только Камчатку, но и часть Северной Америки, и значительный кусок Юго-Восточной Азии. Мы поднимались над Землей, и она становилась все меньше.
А как же злобные Зероны?
Вакан ответил немедленно: корабль имеет портативный генератор, который вырабатывает локальное защитное поле, поэтому Зероны не могут нас обнаружить. Предупреждая дальнейшие вопросы, Вакан добавил: …но запасов энергии не хватит на то, чтобы незамеченными покинуть пределы Солнечной системы. Ловушка, в которой оказались Петары, не имеет выхода.
На голубом шаре проявились очертания Африки, Европы, Атлантического океана, спереди наплывали изогнутые побережья обеих Америк. Уже? Ведь мы только что видели угловатый бок Аляски…
Какая же она маленькая, наша Земля! Я оглянулся вокруг — планеты, звезды, море огней; здесь, в Космосе, эти огни намного ярче и определеннее, но за ними — холод и пустота; и даже если бы там было что-то другое, добраться до этого другого вряд ли возможно, да и зачем? Человек рождается для счастья, оно, счастье, имеет великое множество вариантов, но осуществление любого из этих вариантов возможно только здесь, на этом крохотном шарике, который висит на тонюсенькой ниточке, и судьба этой ниточки в наших руках…
Если она оборвется, то вскоре погаснет голубой нимб Земли, разноцветные огни больших городов и маленьких селений погаснут тоже. Им незачем будет светить. Замрут на месте миллионы автомобилей и поездов — им некого будет везти, потому что остановятся миллиарды сердец, стихнут голоса, умолкнет музыка, и даже выстрелов не будет слышно под безмолвным черным небом.
Я никогда не увижу Клузи, но буду знать, что где-то в глубине, в груди моей планеты, бьется ее маленькое сердце. Но если ниточка оборвется, тогда это сердце остановится тоже, и на этом закончится не только моя жизнь…
Погруженный в свои мысли, я отвлекся и не сразу заметил, что наш аппарат изменил траекторию полета. Мы стремительно снижались, округлый бок Земли на глазах становился крупнее, облепившая этот бок гладкая кожура океана весело синела в лучах ослепительно-белого Солнца. Вот со всех сторон поднялась линия горизонта, коротко мелькнул какой-то дымок, и через несколько секунд мы зависли над водной гладью. Неподалеку от нас из воды торчал небольшой кусок суши, он был почти круглый, и только с одной стороны берег вдавался в океан длинным сужающимся мысом. Своими очертаниями остров напоминал птичью голову, но смахивал на нее не очень сильно, потому что «клюв» этой птицы был покрыт густой тропической зеленью. Рисунок береговой линии довольно точно повторяла цепочка пенных рифов, каждый из ко-торых располагался на одинаковом расстоянии от берега.
Разумеется, я сразу узнал это историческое место и попытался разглядеть упрятанное в зелени здание «отеля». Эта попытка была прервана самым бесцеремонным образом: кресло мое вдруг исчезло, словно растаяло в воздухе, вместе с креслом растворился пол, если он вообще был, и я полетел вниз. Утешало одно — рядом со мной смешно барахтался в воздухе Великий Куст. Он был тяжелее меня, поэтому первым шлепнулся в воду. Я последовал его примеру — а что оставалось делать? Когда мы вынырнули, небо над головой было абсолютно прозрачным, никаких летательных аппаратов не наблюдалось, зато рядом с нами, совсем близко, покачивалась на некрутых волнах румяная петькина лягушенция.
Командор первым вскарабкался на палубу, встал у переднего иллюминатора на колени и замер. Я выбрался из воды, взглянул на товарища — в глазах его стояли слезы. Мы обнялись и какое-то время стояли так, ощущая тепло друг друга, в полном молчании. О чем говорить, когда и так все ясно…
Синело небо и море, яркие солнечные блики качались на волнах. Облизывая борта аппарата, тихо плескалась вода, вдали, у острова, монотонно шумел прибой, лениво кричали чайки. Вокруг был наш мир, кипела наша, земная жизнь. Здравствуй…
Странно, но факт: изобретатель уникального аппарата для сверхглубоких погружений не догадался включить в комплект поставки обыкновенные весла. Иначе, как головотяпством, это не назовешь. А что тут сделаешь — недогадливые у нас товарищи ученые, доценты с кандидатами. И как с него спросить, если он заведует лабораторией, то есть, сам себе начальник… Впрочем, смех смехом, но и до суши надо как-то добираться.
— Ну, и..? — спросил я.
— Да,— без паузы подтвердил командор,— кушать очень хочется.
Игнорируя мое возмущенное сопение, он открыл люк и полез внутрь своего любимого чермета. А я начал прикидывать на глазок примерное расстояние до острова — нельзя ли попробовать добраться до берега вплавь? Когда-то приходилось преодолевать значительные водные преграды… А если здесь водятся акулы? Невольно вспомнилась мерзкая харя ихтиозавра, на котором прокатил нас незабвенный… кстати, как звали этого милейшего человека? Корлис, Коблис, Комаликс. Нет, не то. Кажется, я забыл имя нашего плутонского друга. Склероз подкрался незаметно. Впрочем, это не совсем так: я уверен, что другое имя навсегда останется в моей памяти — Клузи…
Лирические воспоминания были прерваны радостным криком Великого Куста. Наверно, он нашел еще одну пластмассовую коробку с экспериментальным сухим пайком. Ну что же, чем бы дитя ни тешилось… Однако, я поднялся на ноги и заглянул в раскрытый люк. В полусумраке салона обращенное кверху лицо командора сияло, как начищенная оркестровая тарелка.
— Это они! — прошептал Петька радостным, но, в то же время, каким-то сдавленным шепотом.
— Кто? — не понял я.
— Небесные Петары!
— Что? — я по-прежнему ничего не понимал.
— Они не только подзарядили аккумулятор, но и…
Петька порывисто вздохнул, как будто только что вынырнул из воды, где пробыл не менее двух с половиной минут.
— Что, что? — заинтересовался я.
— Прибор показывает, что емкость аккумулятора в тысячу раз больше, чем была раньше!
Мама дорогая! Такой бы аккумулятор да на мою тачку… Мы какое-то время молча смотрели друг на друга.
— Ну, пробуй,— наконец, сказал я.— Заводи!
Движок схватился моментально, мы дружно крикнули «Ура!», и вскоре субмарина, выпучив лягушачьи глаза, на всех своих парусах-парах-оборотах мчалась к недальнему острову. Мы удачно миновали рифы, до берега осталось совсем немного.
На песке у кромки воды стоял Иван, за его спиной топтались трое в камуфляже (похоже, коллеги), чуть правее возвышался толстяк в дорогом костюме, белой манишке и модном галстуке (спонсор, как я понял, собственной персоной), а из-за плеча хмурого спонсора поблескивала бритая голова Вени-Герасима. Когда мы причалили, люди, стоявшие на берегу, даже не пошевелились — похоже, никто из них нас не заметил. Пять сосредоточенных взглядов были устремлены в некую воображаемую точку, расположенную где-то за нашими спинами. Насколько я разбираюсь в уфологии, летающая посудина Вакана произвела на присутствующих неизгладимое впечатление.
И только Веня сделал три шага вперед.
— Ну, наконец-то,— сказал он густым генеральским голосом.— А я начал уже волноваться.
— Понимаешь, дружище…
Не могу сказать точно, кто из пассажиров оранжевой лягушки сказал эту фразу, впрочем, теперь это совсем не важно…
— Ноу проблем! — заверил Вениамин и красноречиво похлопал по оттопыренным карманам стареньких джинсов. Мы с командором дружно спрыгнули на песок…