Город кричал. Этот страшный глухой крик вырывался из окон домов, затаился между деревьями парка и в многочисленных улочках, время от времени и оттуда напоминая о своей боли. Иногда его заглушал рев озверевшей толпы, рыскавшей по улицам в поисках очередной жертвы. Из-за угла показалась женщина. Она спешила, оглядываясь и спотыкаясь на каждом шагу, в руках был розовый сверток, а за широкую юбку крепко держался мальчуган, пытающийся поспеть за матерью своими маленькими семенящими шажками. До спасительного подъезда оставалось несколько метров; мужчина, стоявший недалеко от него рванулся, к женщине, но вдруг земля стала уходить у него из-под ног, и со страшным криком он полетел в черную пустоту, напрасно вытягивая шею, чтоб хотя бы в последний раз увидеть развивающиеся черные волосы и огромные, наполненные ужасом глаза…
Андрей проснулся от собственного крика. За окном раскачивался на ветру фонарь, освещая своим желтым светом небольшую комнатушку, которую ему выделили в старом деревянном доме, давно покинутом жильцами, переехавшими в одну из сравнительно новых пятиэтажек. По плану застроек, он давно уже должен был быть снесен, но что- то пошло не так и теперь здесь ютились рабочие лодочной станции, среди которых был и Андрей. На соседней кровати заворочался сын.
— Папа, тебе опять приснилось..?
— Спи, ночь еще,- Андрей привстал и поправил на сыне одеяло.
Борька повернулся на другой бок и затих. Андрею уже не спалось. Стараясь не шуметь, он подошел к стоящей на старой тумбочке электрической плитке и начал варить кофе. Дрожащими руками достал сигарету, а перед глазами стояла все та же картина… Через двор бежит его Арминэ, в руках она держит маленькую Карину, а сзади семенит Борька, пытаясь поспеть за матерью. Что было дальше, он не знал, и эта неизвестность, а еще чувство вины, что самого не было рядом, уже много лет тяжелым грузом лежали на сердце, не давая ни на минуту забыть о прошлом. Сам Андрей в тот страшный день был на вокзале, пытаясь достать билеты на один из последних поездов, увозящих перепуганных людей подальше от обезумевшего города. Дома его ждал заплаканный сын, который в свои четыре года и рассказать-то толком ничего не мог, и несколько испуганных соседей, скрывающихся за плотно закрытыми дверями и боящихся лишний раз выглянуть в окно. Из их сбивчивых рассказов Андрей узнал, что на жену напали во дворе, она упала, а маленький сын, на которого сначала не обратили внимания, успел скрыться в подъезде, где и был подхвачен соседями и заперт за железными дверьми. Куда увели или унесли Арминэ с дочкой, и что с ними случилось, никто не знал. Всю ночь и весь следующий день Андрей провел в поисках жены. На светловолосого человека, бегающего по опустевшим улицам города, смотрели косо и неприязненно, на вопросы о женщине с ребенком не отвечали, отводили глаза. Да и кто знает, сколько было таких вот женщин, детей, мужчин, пропавших или убитых на улицах города во время погромов? Оставаться здесь дольше Андрей не мог, нужно было вывозить сына. Еще через день они с Борькой уже сидели в переполненном вагоне поезда, уносящим их в северном направлении. Небольшая клетчатая сумка с вещами, несколько фотографий, документы, немного денег — вот все, что осталось от прошлой жизни, а впереди была только неизвестность, тоска и страх за сына.
Пронзительный звон будильника отвлек Андрея от воспоминаний. Фонарь за окном давно погас и комнату теперь освещал свет серенького утра, с трудом пробивающийся сквозь старенький тюль занавесок. Над рекой стоял туман. Из окна была видна пристань с привязанными к кнехтам лодками. Дальше все терялось в серой дымке. Андрей подошел к кровати сына:
-Борис, вставай! Опять на электричку опоздаешь!
Сын учился в городе. Каждый день с семи утра до шести вечера, пока Борис не появлялся на тропинке, ведущей к пристани, Андрей жил в страхе за сына, ожидая его возвращения. Черноволосый и черноглазый, похожий на мать, Борис уже ни один раз сталкивался с бритоголовыми молодчиками, которые громкими лозунгами о Великой России и чистоте русской нации прикрывали свои преступные мысли и действия. Вот и теперь, хотя сын еще не ушел, Андрей суетливо метался по комнате, поглядывая на часы и заранее ожидая вечера.
— Пап, да успокойся ты! Сейчас пойду на вокзал, сяду на электричку, доеду до Москвы, а там и до института рукой подать. Я тебе обещаю, после занятий- сразу домой, только не волнуйся.
Со смуглого лица на Андрея смотрели глаза Арминэ, окаймленные длинными, загнутыми вверх ресницами. Он подсел к столу и молча наблюдал, как сын, не спеша, завтракал и одевался.
— Позвони мне, как только доедешь,- сказал Андрей, когда Борис подхватил папку с тетрадями и направился к двери. Сын на секунду задержался в дверном проеме и помахал ему рукой. Андрей стоял у окна, глядя, как он шагает по тропинке и пропадает в утреннем тумане. Время близилось к восьми часам. Торопливо проглотив давно остывший кофе, Андрей вышел во двор и зашагал к лодочной станции. Работы в это время года было много: лодки смолили, красили, укрепляли уключины. Еще месяц- два, и берег будет полон москвичей, стремящихся укрыться здесь от пыли, копоти и летнего зноя. И поэтому работа на станции кипела. Андрею повезло с напарниками. Втроем они успевали сделать многое, но сегодня все у него валилось с рук. Временами Андрей застывал на месте, глядя на реку, и даже громкие окрики товарищей не сразу могли вывести его из этого оцепенения.
-Андрюха, да что с тобой сегодня,- пробасил самый старший в бригаде, Сергей Петрович,- ты, как неживой! Случилось что?
— Да что может случиться? Все как всегда! Только вот жену во сне видел, может, поэтому тревожно что-то?
— Брось! Это только бабы снам верят! А тебе жениться давно пора! Ведь сколько лет прошло уже. Да и Борька твой не сегодня-завтра зазнобу встретит. Смотри, один останешься!
— Ладно, Петрович, чего уж! Не судьба мне жизнь заново начинать.
— Эх, парень… Видно крепко тебя твоя армяночка зацепила,- проворчал Сергей Петрович, достав из кармана измятую пачку сигарет,- давай закурим, что ли.
Андрей беспокойно поглядывал на часы. Борис звонил дважды, и, кажется, пора было успокоиться и забыть о тревоге, но что-то не давало покоя. В глубине души дрожала туго натянутая струна, заставляющая сжиматься сердце в ожидании беды. Наконец Андрей не выдержал.
— Петрович,- окликнул он старшего,- не могу больше! Работник из меня сегодня никакой, пойду я. А в выходные вместе с Борькой все отработаем!
— Да иди, чего уж,- покосился на него бригадир,- от тебя сегодня и впрямь никакого толку. Выпей дома грамм двести, полегчает.
Во дворе дома старая Степановна развешивала белье.
— Слышь, сосед,- прошамкала она, держа во рту бельевую прищепку,- тут к тебе мужик заходил. Ничего собой, видный, только помятый малость. Телефончик оставил, просил передать тебе. Там, в прихожей на тумбочке возьми.
На небольшом листке, вырванном наспех из записной книжки, были тщательно выведены телефонный номер и надпись « срочно». Внизу — имя и отчество. Андрей взялся за телефон. Казалось, его звонка ждали. Незнакомый голос заговорил быстро, перескакивая от волнения с одного на другое:
— Вы, главное, не волнуйтесь… Недалеко от метро… там их трое было. Ваш сын в больнице. А мы проходили…, мальчика мы отвезли, он в сознании, даже адрес ваш назвал. Я подъехал, мне тут недалеко, а вас нет. Я телефончик и оставил, думаю, предупредить ведь надо… А вы на работе. В третьей городской он, вы поезжайте, с врачами поговорите. Там все скажут.
Сжимая телефон в руке, Андрей почти не слышал, что говорил ему этот человек, пришедший на помощь его сыну. Перед глазами стояло скорбное лицо жены. Опять его не оказалось рядом тогда, когда требовалась помощь! А ведь она предупреждала, она пришла к нему во сне, а он не понял и позволил прийти беде! Андрей рванулся на улицу.
— Ну что, позвонил,- на ступеньке стояла Степановна с пустым тазом в руках,- кто это был-то? Да что случилось!
Но Андрей не слышал ее. Он бежал к лодочной станции, в голове стоял туман, а из груди рвался протяжный тоскливый крик.
— Петрович, бросай все, поехали!
— Да ты что, парень! Ты ж домой ушел! Куда ехать? До конца смены еще часа три!
— С Борькой беда, Петрович! Поехали скорей, сам знаешь, на электричке дольше будет!
Петрович засуетился.
— Ах, ты ж…,- бормотал он, торопясь к своим стареньким « Жигулям», стоящим недалеко от пристани ,- сон-то в руку оказался! Что ж это творится, Господи! Что за жизнь! Утром ушел парень живой и здоровый и вот на тебе! Ох, беда, беда…
Через минут сорок Андрей стоял в больничном коридоре, ожидая врача. Петрович остался снаружи, пытаясь выяснить что-нибудь у сидящих на лавочке пациентов о молодом человеке, которого привезли несколько часов назад.
— Звери, нелюди, на парне живого места не было,- охотно рассказывала пожилая женщина, которая видела, как к больнице подъехала машина и из нее вытащили окровавленного молодого человека и буквально на руках понесли в приемное отделение.
— И то сказать, чего они сюда понаехали. Сидели бы у себя дома, целее были,- влез в разговор мужчина с золотой цепью на волосатой груди,- свободы захотелось, так и живите свободно, а к нам-то чего лезть, привыкли матушку Россию доить, так пусть теперь платят!
— Ты…,- протянул Петрович,- хватая мужчину за расстегнутый ворот рубашки,- ты.. слизняк… Ты что говоришь? А когда деды наши вместе Берлин брали… Забыл? Это из-за таких, как ты сейчас…
Не помня себя от ярости за Борьку, Андрея и всех, кто оказался чужим в своей, когда-то родной стране, Петрович тряс мужчину за грудки и бросал ему в лицо слова горечи и обиды. Женщина, застыв на месте, молча смотрела на них, а от больничного корпуса уже бежали люди в белых халатах и охрана.
— Это же человек, понимаешь ты, наш человек!- не помня себя от гнева, продолжал хрипеть старый бригадир.
— Хватит дед, — мужчина оттолкнул Петровича от себя и сплюнул,- наш, говоришь? А чего он такой черный?
Затем Петрович долго объяснялся с охраной, а потом, сразу ослабев, сел на скамейку и обхватил голову руками.
— В кого же мы превратились, Господи! Не люди, а цветные карандаши, белые, черные, желтые. Куда ж мы катимся?
Сидящая рядом женщина поглаживала его по руке, утешая и успокаивая.
В это время Андрей говорил с врачом. Как он и опасался, прогнозы оказались неутешительными.
— Травма черепа, сотрясение, многочисленные ушибы,- уставшим голосом перечислял врач,- состояние тяжелое, но жить будет. Вы бы, папаша шли домой, все равно вас к нему сейчас не пустят, а завтра с утра подойдете. И не волнуйтесь так. Парень молодой, здоровый, выкарабкается!
Домой возвращались в темноте. Всю дорогу Петрович вспоминал разговор на больничном дворе. Он то сожалел о прошлом, то вновь впадал в ярость. Андрей молчал. В голове вертелась лишь одна мысль: как и где теперь жить? Оставаться здесь – значит, все время подвергать Бориса опасности, уехать обратно? Но и там они чужие: русский отец и полукровка сын.
Машинные фары освещали дорогу, выхватывая растущие по обочинам березы и расположенные между ними рекламные щиты. « Россия- наш общий дом» было написано на одном из них огромными буквами на фоне трехцветного флага. Андрей мысленно усмехнулся: общий дом, только вот для кого? Тысячам таких, как его сын, не было в нем места. Характерные черты двух национальностей выделяли их из общей массы, делая отверженными и среди тех, и среди других. Андрей стиснул зубы и закрыл глаза. Надо было продолжать жить, жить, несмотря на боль и отчаяние, жить и до самого своего конца оставаться Человеком.
На черном небе мерцали звезды, и Андрею казалось, что из этой темноты на него смотрят скорбные глаза жены, полные невыплаканных слез.