2 глава
Мама пришла с работы уставшая и равнодушная. Неравнодушной она становилась только когда рассказывала про своего крокодила-шефа. У него были дома, квартиры, машины, у нас не было ничего, кроме, подаренного дедушкой и грозившего в любой момент обрушиться, домика. Короче ненавидела мама своего руководителя праведной классовой ненавистью.
— Если бы вы знали, какой он тупой! – Начинала обычно среди ужина мама свою любимую историю. Мы с сестрой, как говорится, только слушали и ели. – Дал задание напечатать письмо в правительство, предварительно еще с таким важным видом образец мне начеркал на бумажке, а там орфографических ошибок в каждом слове, про лексику вообще молчу. Короче, выбросила этот листок подальше и сама написала все. Как обычно там у него все прокатит, а мне ни премии, ни шиша.
— Ну а чего ты тогда там сидишь? Давно бы ушла. – Меня эти все ее рассказы всегда выводили из равновесия. Как представлю ее такую хрупкую, беззащитную в одном кабинете с этой тупой и жирной свиньей, которая требует, чтобы с него еще и пальто снимали, так внутри все сжимается.
— И куда же интересно я могу уйти? На базар что ли? Так я торговать не умею. И в моем возрасте поздно овладевать новой профессией. – Это было любимой маминой отговоркой.
— Но ты ведь дипломированный специалист, а сидишь там как обычная секретарша и маразм еще его выслушиваешь. – Короче цеплялись мы с мамой словом за слово очень быстро.
— Не забывай, что не только сижу, но еще и по утрам быстренько бегаю со шваброй в руках. Целый этаж облагораживаю. Чтобы вам было, что есть и что надевать. – При этих словах у мамы из глаз вылетали стрелы, от которых мне всегда становилось очень неуютно.
— Мы можем не есть и носить старое, не надо каждый раз нас попрекать этим. – Моя младшая сестра обычно не вмешивалась в такие наши перепалки, а тихо шла на кухню мыть посуду.
— Ты так вот разговаривай со своим папочкой. Что-то, когда он приезжает, я ни разу не слышала, чтобы ты в чем-то его упрекала, а со мной можно, у меня все не так. Не в том месте я работаю, не так себя веду, не ту одежду ношу. Если тебе так стыдно за свою маму, собирай свои вещи и иди к своему папочке. Посмотрю я, как он обрадуется. – При этих словах у мамы начинал дрожать голос, и я чувствовала себя последним ничтожеством.
Я чувствовала себя кораблем, плывущим прямо посреди широкой реки. Оба берега манили, оба были желанными, но свернуть к одному из них я не могла. Типичное состояние для любого ребенка, чьи родители, в доску правильные и во всем положительные, решили вдруг жить раздельно.
У нас, конечно, все случилось не вдруг, по маминым рассказам, все к этому шло не один год, но для меня, ребенка, любящего одинаково обоих родителей и не замечающего никаких трещин и даже трещинок в отношениях, это было самым настоящим ВДРУГ. Помню первые дни и месяцы после того, как мы стали жить без папы. Я просыпалась раньше обычного и долго лежала с закрытыми глазами, просто мне было невыносимо страшно их открывать. Я лежала и все думала-думала об одном, о том, что все это мне приснилось, привиделось, что все это не может быть правдой.
Действительно, это просто не походило на правду. Наша семья была самой дружной, самой хорошей, все у нас было так замечательно. Мой папа не пил, не курил, не ругался матом, хотя было у него одно страшное словосочетание, от которого у меня по коже бежали мурашки, и всегда казалось, что сейчас наступит конец света, это — «ядрена вошь». Если из уст папы звучали два этих слова, значит, приключилось что-то действительно из ряда вон выходящее. В остальном мой папа был просто добрый принц из сказки. А мама -принцесса. Ну, так мне, во всяком случае, казалось до их развода.
После этого страшного события наша жизнь резко изменилась. Я вдруг в один момент стала взрослой и несчастной. Любые мелкие неурядицы могли меня вывести из себя, я стала слезливой и напряженной. Я чувствовала себя вдруг выброшенной на улицу кошкой, которую все норовят обидеть. Чувство незащищенности было основным. Позже все это переросло в агрессию. Я готова была разорвать на тысячи мелких частиц любого недобро взглянувшего в сторону моей семьи. Я вдруг ощутила себя оплотом и стержнем семьи, мне казалось, только я могу оградить своих маму и сестру от всех жизненных невзгод, и в этом видела свое предназначение.
Папа приезжал не так часто, как хотелось бы, рассказывал какие-то удивительные истории, помогал делать домашние задания, умел слушать и всегда давал нужные советы. С ним я снова чувствовала себя ребенком и груз тяжелых мыслей как-то незаметно становился невесомым.
Единственная тема, которая так мучила и терзала меня, была запретной в наших разговорах. Каждый раз я давала себе обещание не касаться ее, но всякий раз нарушала данное обещание и после яростно ненавидела себя за слабость.
— Пап, просто объясни мне почему? Почему вы разошлись? Почему ты не можешь вот сейчас взять свой чемодан и принести обратно свои брюки, рубашки и жить с нами?
Папа менялся в лице, облокачивался на свои руки и в ладонях прятал лицо. Мне хотелось бить его кулаками, трясти за голову, требовать, чтобы смотрел в глаза, услышать ясный и вразумительный ответ. Но я не могла себе этого позволить и колючий ком, явно больше размеров моего горла, лез из меня наверх и застревал где-то в области гортани, причиняя физическую боль. Сглотнуть его никогда не получалось.
Я ощущала, каким горячим вокруг становился воздух, и больше всего на свете боялась, что после этого моего вопроса он просто встанет и навсегда уйдет. Мне почему-то всегда казалось, что в этот момент ему нестерпимо хочется бежать.
Обычно, спустя мучительные мгновения тишины, папа поднимал свое лицо, хватал меня за нос и смеялся, как ненормальный, и я боялась, что он сойдет с ума, но, успокоившись смехом, он просто переводил разговор на другую тему.
И только однажды, после этого моего вопроса, он так глубоко посмотрел мне в глаза и сказал, что самое страшное, это когда тебе задают лишние вопросы. Собственно, этим ответом я удовлетворилась и навсегда запомнила, что от вопросов, которые ты задаешь людям, зависит очень многое…
— Мам, ну прости меня. Я не хотела тебя обидеть. Честное слово. Я люблю тебя. И ты у нас самая лучшая. Давай не будем сейчас про папу…
— Просто это несправедливо попрекать меня моей работой и всем остальным. Я же все делаю только для вас, а вы это не цените.
— Ценим, мам. Правда. Спасибо за ужин. У меня сегодня занятия. Я побежала…
Три раза в неделю я давала уроки танцев девчонкам и мальчишкам из классов пониже. В основном ходили восьмиклассники-семиклассники. Не знаю, чем я больше болела – музыкой или деньгами. И того и другого в моей жизни было слишком мало и в том и в другом я одинаково сильно нуждалась.
С чего вдруг меня провозгласили в нашей школе королевой уличных дрыганий я уже не помню, но почему-то именно с вопросом «Научишь меня танцевать?» ко мне подходили чаще всего.
Я, конечно, люблю дискотеки, люблю публику, люблю привлекать внимание, но нигде и никогда не занималась хореографией, поэтому сначала мне было как-то неудобно с таким важным видом брать тетрадочку и вписывать в нее фамилии желающих научиться танцевать, но потом все как-то пошло по накатанной и я все-таки обозначила сумму, за которую согласна давать уроки. Деньги выходили неплохие.
Первое занятие больше напоминало сборище анонимных алкоголиков, я попросила каждого из пришедших рассказать о своей проблеме, почему его не слушается тело и почему кто-то должен его учить двигаться, ведь движения под музыку – это так естественно…
Народ стеснялся, говорить не желал. Им нужно было сразу приступать к каким-то тренировкам, а я не знала с чего начинать. Все они были такими разными, такими неуклюжими и забитыми, такими торопливыми и агрессивными.
Тогда мы просто выключили свет и, включив магнитофон со старой заезженной кассетой, стали беспорядочно дрыгать разными частями тела, кто на что горазд. Всем стало весело. Народ раскрепостился. Потом я стала подходить к каждому по отдельности и, слегка приближаясь, имитировать флирт. О, как быстро пошло обучение! И не важно, мальчики или девочки танцевали со мной рядом, внимание и восхищение нужно всем без исключения…
После тренировок, которые длились вместо положенного часа много дольше, я приходила домой обессиленная и счастливая, я чувствовала, что делаю что-то хорошее.
На дурацкий осенний бал мы поставили несколько танцев. Они совершенно не вписывались в общую программу мероприятия и смотрелись среди стихотворений о «золотой поре» как что-то порочное и директор школы недобро смотрела на меня в течение всего вечера.
На следующий день в школе меня ждал неприятный разговор.
— Скажи, Юленька, ты считаешь, что чему-то научила этих ребят. Хорошему? – Директриса не смотрела в мою сторону. Произнося свой вопрос, она заполняла какую-то ведомость и даже не предложила мне присесть. Я стояла у ее стола, ощущая всем телом, что от меня ждут чего-то конкретного.
— Да. Я позволила им стать счастливее. – Ответила я первое, что пришло мне в голову.
— Вот как? А ты знаешь, что такое счастье? – Этот вопрос окончательно запутал меня.
— Мне кажется да… — Я уже была неуверенна.
— И что есть счастье? – Очень громко спросила меня директриса и отложила свои записи в сторону.
— Счастье – это когда тебе хорошо… — Пылая щеками, выдавила я из себя и тут же пожалела об этом.
— Да, когда наркоманы вводят дозу им хорошо и они счастливы, когда пацаны распивают под заборами водку, им тоже хорошо и в этот момент они счастливы, а девчонки шляются по ночам и черти чем занимают, ох, как им хорошо, тоже небось счастливые… А, Юлия? – Директриса смотрела на меня сквозь линзы своих очков как научный сотрудник на микроб под микроскопом, от этого было очень неуютно и холодно.
— Но Валентина Павловна… я только хотела… — Язык меня не слушался, я выглядела жалко.
— Вот что, Иванова. Счастье — это не сиюминутное состояние. Счастье нужно еще заслужить. И ты не (здесь у нее почти вырвалось «Господь Бог», но она вовремя сдержалась, коммунистические годы, видимо, вспомнились) добрая фея, чтобы делать кого-то счастливее… Все твои танцоры, вот у меня их список, скатились по основным предметам, они же совсем не занимаются уроками, у них в голове одни твои танцульки. Лучше бы уж взялась подтягивать двоечников, чем устраивать тут притон. Это, дорогая моя, все-таки школа!
— Валентина Павловна, но я никого не тащу насильно…
— Еще не хватало. И еще деньги с детей берешь. Как не стыдно, Иванова! В одном поселке живете! Я закрываю твое предприятие…
Я даже не плакала, я просто была ошарашена всем услышанным. У меня в голове не укладывались все эти сравнения: наркотики, водка, танцы…
— Юлька, ты как маленькая. Она же просто хотела, чтобы ты ей половину отдавала от заработанного. – Лейла в ведении бизнеса всегда была более продвинутая.
— Ты так думаешь? – Для меня это было открытием.
— А что тут думать! Хоть она и директор, думаешь, у нее зарплата большая? Да чуть больше, чем у наших рабочих на пекарне… Мама так моя говорит, ну правда, она же знает. Вон, нашему Исламчику нужно было исправить оценки за прошлый год, так папа пришел к ней, а она открыто сказала: мешок лука, два — картошки и ведро чеснока. Ну, честно… Не веришь.
— Чтобы я ей платила за то, что мы занимаемся в этой каморке и сами же за собой потом полы моем? Фиг ей. Ничего она от меня не получит. Могла бы по-человечески попросить, а то прижала меня как мышь к плинтусу и чехвостила красивыми словами. Извращенка старая. Пусть лучше закрывают лавочку.
— Эх, Юлька, бизнес с тобой не построишь. Мягче надо быть, тоньше… — После этих слов мы закатились с Лейлой здоровым смехом, и сразу стало так легко и спокойно.