Я смотрел на неё, и сумрачно перекатывал в голове афоризм на тему спасающей мир красоты. Если эта девушка и вплеталась в кабацкую ткань золотой нитью, то я выглядел откровенно неприличным пятном. Довольно паскудно работало по контрасту.
Успев поймать пару скептических взглядов со стороны, я стал не по делу развязен. Потребовал водки. Водка оказалась столь же дорога, сколь отвратна. Сам я тоже был нехорош.
Она пила изысканно-бледный, с цветочками, чай, и с непонятным вниманием слушала мои бесцветные речи. Кажется, поначалу я пытался шутить, но быстро затух. Нет ничего бездарнее растерянных шуток. И поэтому я излагал какую-то мутную ересь, вываливая сентенцию за сентенцией в область пленительного декольте. Испытывая при этом довольно противоречивые чувства.
Я ненавидел такого рода шалманы. Люто ненавидел. С тех пор, как клинически обнищал. И поэтому мне хотелось покинуть модное заведение. Не достигнув той стадии, когда презрение к шику начнёт выплёскиваться в сторону окружающих. Результат подобного рода манифестаций был легко предсказуем. В лучшем случае просто выкинут. В худшем – нанесут ощутимые травмы. Последний вариант куда ближе к истине. Об этом грустно свидетельствовала история. Кинув косой взгляд в сторону быка на воротах, я помрачнел. Остро захотелось выпить ещё. Напоследок.
— Будешь чего-нибудь?
— Нет, спасибо. А вы?
— Водку.
Стакан приволок какой-то напомаженный карлик, деликатно поставил передо мной, обходительно сменил пепельницу. Всё культурно. Но в глазах этого недокруза легко прочитывалось удивление . Или даже брезгливость. Я чуток к подобным вещам. С тех пор, как… О, боги!
— Твоё здоровье, — и махнул залпом, не дожидаясь ответной реакции. Был уверен, что показательный жест произведёт надлежащий эффект.
Но его не последовало. Лицо осталось бесстрастно-внимательным. Мне стало стыдно.
— Извини, — буркнул я, нервно прикуривая, — Не сдержался.
— Вам плохо?
— Пожалуй. Не заостряйся, это хроническое, стадия полураспада, — водочный залп пришёлся в цель, и меня вновь поволокло в эмпиреи, — Почему ты ко мне на ВЫ? Такой старый?
Даже усмехнулся. Мудро так. По-отцовски.
— Совсем не старый, — серьёзно ответила условная дочь, — Просто я ещё не готова.
— К чему? – лениво выдохнул я, — Ненавязчиво пообщаться?
Ей-богу хорошо, что уже выпил. Иначе бы захлебнулся, услышав ответ.
— Ну, ты даёшь…
— А вы против?
— Нет!!! — за соседним столиком вскинулись две головы. Бритые такие, растущие из плечей, всегда готовые услужить изумительной даме. Они давно уже ждали чего-то подобного. Поначалу это просто нервировало, но сейчас я решительно обозлился:
— Да что ж тут всякая тварь уши греет …
— Успокойся. Идём.
Так мы и перешли на ТЫ.
Согласно расхожему, пошлому, выражению, девочка эта принадлежала к «молодым да ранним».
На самом деле ранней она случилась по врождённой, да именно – врождённой, привычке торопиться жить и открывать двери ногой. Именно так вдруг почувствовала невыносимую маету в материнской утробе где-то за месяц до срока. После непродолжительной истерики вышла в солнечный полдень ногами вперёд, спутав все правила, сроки и приметы. И сорвав обязательный воскресный завтрак, чем немало потрясла папин неповоротливый мир. Мама тоже чувствовала себя неважно.
Отец новорожденной Ксении являл собой мужчину «в самом соку» и партийного функционера. В отличие от клинически волосатой будущей стервы, пятидесятилетний партократ был исключительно лыс, зато в молодости — жгучим брюнетом и стервецом. Пепельная блондинка с ужасом разглядывала своё отъявленно-рыжее чадо, и тоскливо поругивала отмороженную страну, в которой столь необходимые всякой честной женщине противозачаточные средства так дефицитны и малоэффективны. Чадо серьёзно сосало напуганную грудь, и сопело, как полноценно выношенный и черноволосый ребёнок. Закончив нелёгкий процесс, дитё отвалилось, и крайне сердито посмотрело на маму. Глаза оказались младенчески мутными, но наглыми. Поединок двух взглядов — любящего с осуждающим, тёпло-карего с будущим изумрудным, полноценного с невидящим – продолжался с минуту. А затем аккуратный маленький рот некрасиво скривился…
Златовласка орала без малого два часа. Голос, по меткому замечанию классика, был громким, но противным.
Девочка быстро встала на ноги. И очень резво пошла.
К четырём годам она добилась полного и бессловесного повиновения со стороны матери. Стоило только пообещать уйти из дому. И уйти, разумеется. Искали полдня всем районом.
Бабка дворянских кровей, изящная и строгая, как циркуль – капитулировала под угрозой накушаться тайком абрикосов не только немытыми, но и с косточками, и с червяками, и….
Дед, профессор биологии, седовласый и подтянутый, толерантный ко всем формам жизни, кроме партийных работников, — так вот этот крепкий, как орех, тоже породистый до неприличия, — только мелко кивал и бросался выполнять просьбы внучки. А что ему оставалось, скажите на милость, когда любовно собранная в течении жизни коллекция бабочек была выпущена на волю с пятого этажа? Неправильного цвета ангорский хомяк перекрашен? Ну, а чего стоило вымытое с шампунем семейство вуалехвостов?
— Не, хомяк – это сильно! – я откровенно ржал над детскими мемуарами, давно уже так не цепляло, — Врождённая тяга к прекрасному, да?
— Ага, — она забавно сморщила нос, — Я играла в шумовом оркестре.
Тут я просто выпал в осадок.
Пока утирал слёзы, наливал, запивал коньяком икоту, и соображал, стоит ли прямо сейчас целовать это чудо, — чудо внимательно изучало окружающий беспорядок. Бог знает, где она овладела трудным искусством самообладания, но я впервые видел женщину со столь непроницаемым лицом. Я не настолько зависел от мнения окружающих, чтобы краснеть за вздутый паркет и отсутствие занавесок, однако эта модель и впрямь не вписывалась в мой псевдотворческий хаос. Более того, ей наверняка было сильно не по себе. Такие вещи чувствуются. От неё, чёрт возьми, просто разило благополучием. Врождённым, привычным и обязательным. Поэтому в спокойном внешне созерцании таился немой вопрос: а что дальше? Подсознательно я был озадачен той же проблемой. Можно было, разумеется, пойти известным путём, и нажравшись до беспамятства отпустить хлеб по водам – куда вынесет, но эта накатанная схема совсем уж не радовала. Я осознавал, что случайно угодил в сказку, а они, подлые, имеют свойство не повторяться. И куда там – налево, направо идти — решать стоило поживее….
— Давай за его величество случай, — ляпнул я записную банальность.
И поспешно потянулся навстречу судьбе. Щедро налитой рюмкой.
Навстречу нервно маякнул бриллиантовый всполох. «Не пей, козлёночком станешь, — процедил в ухо недовольный ангел, — Знай край, да не падай».
— Это не тот случай, — возразила она, и, помедлив мгновение, уточнила:
— Совсем не тот.
Мы выпили, до самого дна, а потом я обнял её, и поцеловал. Сделать это оказалось крайне легко. Потому как естественно.
— Так на чём ты там шумела, радость моя? — уже совершенно панибратски вопросил я, с изрядным сожалением оторвавшись от податливых губ.
— На маракасах, — ответила радость, слегка покраснев, — Погремушки такие.
Погремушки, вкупе с лёгким румянцем, решили. Я понял, что не любить эту девушку – безрассудно. И тут же влюбился.
Мы поженились, прожили год, разошлись.
Я ПОЧТИ ВСЁ ЗАБЫЛ.
Остался лишь запах. От неё пахло молоком.
Запах остался, а вот лица, увы, я не помню.