Ночь. Тусклый свет проржавевшего давно уличного фонаря пробивается сквозь прозрачную паутинку моей оконной шторы. Уже слишком ночь. Мирные, среднестатистические жители города, давно спят в своих или чужих, но теплых постелях. Нынче не спят лишь злодеи, безумцы и «хронические меланхолики», что теребят надломленную черную лилию своих призрачных иллюзий в руках и методично вычиняют свою шкурку. Безмолвно терзаясь извечным вопросом «За что мне чаша сия?..» Склоняют голову на бок и … погружаются в потустороннее.
Средь них и моя душа, в этой нездешней гвардии. Кафка точно назвал бы меня стражем. «Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен.» — говорил обо мне он.
Итак – я страж, хотя, слишком робкий для этого ответственного задания. Все ж я стараюсь.
Ночь продолжает сгущаться. Уже заблестело «завтра». Точка следующего отсчета пустилась в свой методичный ход.
Я, ссутулившись, сижу молча, на немытом, запыленном несбывшимися мечтами, полу. Ты знаешь, хорошо, что твои глаза не видят этой убогой картины. А то они б расплакались или засмеялись раскатисто.
Из-под своей кровати я достаю старую, хорошо знакомую мне, заезженную шарманку. Хочу отвлечься. Беру ее в руки. Рассматриваю недолго. Вспоминаю, как звучит ее, знакомая мне до судорог, мелодия…. Я не хочу уже, но… Ставлю ее железное тело перед собой на пол – пыль встает столбом вокруг. И, привычным движеньем, беру ее единственную выгнутую руку и проворачиваю два раза.
И она звучит. Сегодня как-то по-особенному громко, разъезженно …. Нужно позвать настройщика. А я и не догадываюсь – бывают ли настройщики для шарманок?
Мистически-безумная мелодия моей шарманки кажется нынче чужой и нелепой. Это не моя шарманка… Я ее не заводила. Ток проноситься по телу и выбивается наружу, ударяясь мощным разрядом о стену. Но мне от этого не легче. А эту нездешнюю мелодику слышно по всюду. Она разлилась даже по небу. Даже под ним.
Нелепые, карикатурные сущности, явно не ангельской породы, приковыляли ко мне, хромые, оборванные и жалкие. Невысокого роста в гнусном тряпье, потрепанном веками. Они слушают музыку моей незатихающей шарманки и она им очень понравилась: некоторые притопывают копытцем в такт, некоторые, проникшись до предела, стряхивают серебряные слезы со своих печальных морд. Стоят, обездвиженные, зачарованные демоны.
Но оставим их.
Здесь и ангелы, крохотной, мерцающей стайкой сгустились под потолком. Они просыпают, ненарочно, золотую звездную пыль, что выпадает из их белых карманов. Золотая пыль припорошила мой грязный пол… А они, забавные ребятишки, этого совсем не замечают. Они увлечены этой обезумевшей шарманкой.
Какие же они все таки красивые – эти небесные служители! Но хоть бы один из них, хоть невзначай, пускай украдкой, обратил бы свой ангельский взор на меня. На мои глаза, что жадно впились в их изображение…. Все напрасно – их интересует лишь эта рухлядь, издающая странные стоны.
Распахнулась внезапно дверь и в комнату вошла младшая сестренка, которой не суждено было появиться на свет, для успокоения моей души. А мы с нею так этого хотели! Небо свидетель.
В нынешнюю ночь ей, как впрочем, и мне, совершенно не спится. И она подошла поближе, посмотрела, неуловимо улыбаясь, на меня и уселась рядышком. Подол ее белесой ночной сорочки коснулся пыльного пола. Жалкая, рыдающая толпенка расступилась и уже не так плотно окружала меня, как до ее прихода. Сестренке тоже понравилась моя шарманка и ее странная мелодия. Она опять посмотрела в мои глаза, а после снова перевела их на инструмент. И закачав медленно головою сестренка запела невпопад: « У Пегги жил веселый гусь! Он знал все песни наизусть. Ах, до чего ж смешной был гусь! Спляшем, Пеги, спляшем…»
Я подпевала свой сестренке, она смотрела с участием на меня, я понимала, что обращалась она сейчас, ко мне и мы пустились в нелепый пляс. Ангелы, висящие под потолком, уже нарочно осыпали нас блестками звездной пыли, из своих карманов и улыбались игриво нам.
После сестренка ушла прочь. Погладив, на последок мою, усыпанную звездным блеском, голову и прошептала: «Не плачь… Лучше пляши, Пегги! Пляши!»
Сестренка ушла.
Так уходили и твои ботинки когда-то.
Я помню эту ржавую боль от отсутствия твоей обуви на коврике в моем коридоре. Я хорошо ее изучила. Она впивается в горло — прямо в сонную артерию. Словно ядовитая змея. Грызет, и грызет своими состарившимися клыками шею…. Неужели она скоро дойдет до последней мышцы и перегрызет ее совсем? Пускай так….
Зато тогда я смогу пойти и купить себе новую шарманку. Музыкой которой перестанут интересоваться жители преисподнии. Они перестанут окружать меня своим плотным, черным кольцом, перестанут жалобно скулить от моей музыки и сочувствующими глазами заглядывать в мои.
Останутся лишь ангелы под потолком. Они будут улыбаться для нас с тобой, мы будем танцевать под новую, прекрасную мелодию моей шарманки, а они, будут посыпать нам головы звездой пылью, что собрали в космосе! И мне удастся вымыть-таки этот грязный пол. А твои стоптанные кеды останутся ночевать на моем коридорном коврике.
Но это случится позже. Мне нужно просто немножечко подождать. Еще совсем чуточку… А пока, я продолжаю сидеть на пыльном своем полу, в плотном окружении моих демонов, роняющих серебряные слезы. Они подвывают в такт ошалевшей шарманке, я подпеваю им… Я встала танцевать, а они подстукивают ножкой….
Я хлопаю в ладоши, смахиваю ресницами остатки слез со своих глаз: « Спляшем, Пеги, спляшем!..»
Топот, хлопок, слеза…Топот, хлопок… Пляши, Пеги, пляши!