Меня зовут Тано Москано. Сегодня я получил паспорт. Удивительные люди эти полицейские. Такими делами занимаются, я имею в виду, паспорта выдают, за порядком следят, наказывают…. Такие люди…, а делают такие вещи. Мне выдали паспорт совсем не мой. То есть фотография моя, год рождения и адрес, а имя не мое, не мой паспорт. В нем написано, что его владелец Тано Маскано, то есть другой человек. Я Москано, а паспорт на фамилию Маскано. Как же можно делать такие ошибки, да еще кому? Мне бы лучше было самому себе его выдать. А теперь что? Долго я ждал этого дня, и вот…, получил не свой паспорт. У меня было такое ощущение, что меня раздавили. Я весь дрожал от злости. Весь день я бродил по городу, не решаясь возвращаться домой. А дома меня ждали, пригласили гостей, приготовили угощение, должен был быть хороший день…. Телефон я отключил. Понимал, что родители сейчас, наверное, волнуются, переживают, гости ждут. Но я не мог, не мог прийти домой с чужим паспортом! Я видел картины, где гости жалели меня, тихонько посмеиваясь…, и праздник превратился в представление…. Были мысли сладкого отравления горьким, предлагающие мне дерзость не вернуться сегодня домой вовсе. Сердце мое онемело, как язык от анестезина, стало деревянным. Голова закружилась в чудном хмеле. Я испугался, видя реакцию отца и слезы матери, удивленно поднятые вверх брови соседей и друзей. Ведь я был «хорошим мальчиком», как говорила моя бабушка. Я не взрослел вместе с улицей, не курил, не пробовал еще спиртное и того «чего рано». Но сегодня…. Я уже четыре часа, как должен был быть дома, а я на звонки даже не отвечал. Изменения в жизни, в шутку предсказанные мне с получением паспорта, таки произошли. И вот, когда уже начало смеркаться и моя голова снова попала мне на плечи, брошенная нервным и порывистым самостоятельно безумным ветром из-за туч непокорности, а сердце, обретя ее, заскулило жалобным молочным щенком, я привел свои ноги к дому, где все было на удивление спокойно. Единственное, что мне сказал отец так это то, что «взросление не подразумевает под собой такую форму независимости…, мог бы позвонить…». Я понял, что на меня обиделись, но с пониманием, что ли…. Отношение ко мне с тех пор у всех изменилось. Они, верно, подумали, что я совсем не такой, каким казался, и «с паспортом» это был всего лишь повод. Чувствовал я себя плохо. Плохо от того, что мне казалось, что не я сделал это. Я думал: «не я создал о себе такое мнение». Мнение, изменить которое я считал абсолютно невозможным. «Роковые обстоятельства причина всему…. Может действительно…, что-то происходит с человеком в день совершеннолетия?» Я не этого хотел, но было то, что уже произошло, и себя винить в этом я не собирался. Про ошибку в паспорте я промолчал, что гораздо усложнило и без того непростую ситуацию. Все словно двинулось, «насидевшись царем», с горы прочь, в приключения, в темное подножие, в диковинную непредсказуемость, чуждую, но приятную своим девственным жжением. Каждый день готовил сюрпризы капканами. Причем, как уклонение от них, так и попадание, доставляли мне странное болезненное удовольствие. Мало помалу я стал укреплять свой «доставшийся» имидж непредсказуемого и странного подростка. «Что будет если меня хотя бы раз попросят показать паспорт?». «Что будет мне за это?». «За затягивание времени, за ложь…, что?». Я не лгал, говорил я сам себе. Тогда почему не пошел в полицию? Разговоры эти были похожи на песни серен, мелькание тел которых приятно, а прикосновение противно…. Что же до самих песен? Это наваждение, бред! Я стал подозрителен и замкнут. Как дурак носил паспорт везде с собой, словно испытывая обстоятельства. Время, мистическим охотником загоняло меня своими трубами в засаду. Игра преображалась в напускную бешенную, где я уже, видя такие дела, сознательно был горючим материалом. Я попал в чьи-то сильные, мягкие и коварные лапы. То, чувствуя себя обреченной жертвой…, то ловким беглецом. Второе было особенным состоянием. Оно дарило вкус свободы.
Легко таская меня за нос, как глупого пса, незнающего настоящего запаха. Шпионы с поддельными документами поселились у меня за стенкой…. Привлекая к себе внимание важными выражениями на лицах…. Совершенно обыденно спасая мир, находясь в магазинах, во время покупки свежей пары носок. Это становилось забавным. Я успокоился, перевоплощаясь, и удостоверившись в «своей исключительно проницательной неуловимости». За мной стали следить. И шпионы за стенкой, и бармены за стойкой, и охранники, и камеры. Я это видел, а еще больше чувствовал.
Маленький магазинчик, который не мог позволить себе камер слежения, был обречен стать полем сражения матрицы и человека. Много раз я представлял себе, что я вынесу из него в кармане куртки…, рядом с паспортом. Затем я становился на игровое поле и соревновался в воровстве со всеми. Сначала это были охранники и кассиры, камеры наблюдения…, затем судьи, адвокаты, даже свои…, воры. Я стал красть городами, странами и страны, целые народы, мнения…. Религии служили мне, обманутая воля давала жизнь. Я тоже стал красть ее, отворачиваясь от глаз на небе. Я украл всех и все. Я стал вор в законе. Бедные мои родители стояли маленькими фигурками где-то в стороне, топчась, как дети на месте и…, не знали, куда им податься от такой славы….
Я вышел из зала мокрый и подошел к кассе с бутылкой колы. Продавец с удивлением и сочувствием посмотрела на мой блестящий лоб. Совсем еще молоденькая девушка, наверное, стажер. «Это все, сеньор?», спросила она меня. Я растерялся, не поняв шутки, (или…не шутки?) Я задумался, глядя ей прямо в глаза. Она повторила свой вопрос. Я хлопнул себя по карману, где был паспорт. В нем лежал батончик шоколада. Я достал его: «вот еще…, извините…, я запутался…». «Ничего», улыбнулась она в ответ, «бывает», и пробила мои покупки. Вышел я уже в измененный мир. И изменен он был мною, я это точно знал. Изменен и спасен, спасен мною мой мир.
Кто же написал в моей анкете букву «А»? Я смотрел на буквы, имя и фамилию, на комиссара, который улыбался мне, словно я гол забил. Он подошел, глянул через плечо на мою подпись и сказал, положив руку мне на голову, почти также, как и отец: ничего, бывает, Тано Москано, бывает…».