Раз, два, три , четыре….раз, два , три, четыре.
Квадрат потолка, белый квадрат потолка.
Мысленно он пересчитывал его стороны не один раз, взгляд скользил по одной линии, упирался в угол, переходил на следующую — и всё это повторялось бесчисленное количество раз.
Углы… всё упирается в углы…
Если предмет будет овальным — взгляду негде будет остановиться. Рехнешься от бесконечной прямой, постепено перетекающей в окружность…
А все ли прямые являются прямыми?
Скорее — это одни из частичек окружности.
Кто назвал квадрат Малевича гениальной картиной?
Кто?
Он усмехнулся.
*Ах — эта картина несет в себе глубокий смыл!*
*Какие линии, какие пропорции!*
*Какая глубина восприятия!*
Ему казалось, что он слышит голос экскурсовода, хотя на экскурсиях практически не бывал.
В жизни всё несёт и имеет свой глубокий смысл.
Кто-то нашел это гениальным.
Да пусть их. Неоштукатуренная поверхность стены, выложенной из кирпича, несет куда более глубокий смысл.
Но — это не гениально.
Это пОшло и банально.
Я бы вот вообще ничего бы не делал с такими стенами. Отделка делает картинку выхолощенной, пустой. Не видно, где каменщик клал трезвым, а где под хмельком… но не суть.
Так… что-то в голову лезет всякая ерунда, нужно отвлечься.
Как тут отвлечешься? Сейчас начнется обход, врач в очередной раз задаст дежурные вопросы в окружении студентов — и уйдет.
Затем поставят уколы, соседи начнут свой обычный треп про яблони на участке, абрикосы и рыбалку, где ни один из них даже приличной рыбины не поймал.
Придут друзья.
*Как ты?*
*Что врач сказал?*
*Что тебе принести?*
*А дома Петрович опять напился и поколотил Машку.*
*Жору братва поставила на бабки!*
*Он взял материал в магазине в долг, а затем деньги у хозяина, чтобы заплатить за материал, и всё проиграл!*
*Теперь он должен и хозяину и магазину.*
*Придурок.*
Я бы взял на себя десять Жориков вместе с удесятеренной суммой, только бы выскочить из этой комнаты.
Еще пара сплетен — и побегут дальше.
Жизнь идет где-то там, за квадратом окна…
*Тьфу, опять квадрат.*
*Дался мне этот Малевич.*
После обезболивающего восприятие нарушилось, всё сместилось, как после приема первых ста граммов, и стало более приемлемым. Сон.
Я проваливался в небытие…
Никто не знал, что со мной, и хотя лечащий врач делал умное лицо — конкретного ничего я не слышал. Особенно эти шептания за дверью кабинета раздражали. И — заплаканное лицо мамы.
Брат умел всегда найти нужные слова.
*Ты — мужик, что бы там ни было — ты должен быть на уровне.*
Он мне даже больше, чем отец нравился. Тот ушел сначала в запой, потом горестно помалкивал, находясь рядом.
Они с мамой как будто постарели разом.
«На уровне»… а кто знает этот уровень?
Что это означает? Не плакать? Так мне уже по барабану.
Что будет — то будет.
Кто знал, что падение во время тренировки на лед станет трагедией?
Сначала отказали ноги.
Казалось, что это временное недомогание.
А врачи — они порой как коновалы: отрезать- зашить, зашить — отрезать.
*Человек родился для того, чтобы страдать.*
Не спорю. Во всяком случае ко мне это имеет прямое отношение.