рассказ о человеке.
Огонь, вода и медные трубы
«Не дай Бог жить в эпоху перемен»,
— говорили мудрецы.
|
В древности на 8–10 поколений случалась одна перемена, а то и реже. |
Оглавление
Предисловие. 2
Моя история. 3
Первая встреча, перевернувшая мою жизнь. 3
Вторая встреча. 4
Человек с Большой буквы.. 5
Великая Отечественная война. 6
Окончание войны.. 8
Послевоенное время. 8
Предисловие
Хочу рассказать о человеке, который живет рядом с нами, в поселке Томилино Московской области. Он внешне ничем не примечателен, но его удивительная судьба – это сплошная эпоха перемен. За всю свою жизнь он ни разу не предал своих принципов и с честью прошел все испытания и преодолел трудности, за что его справедливо можно назвать Человеком с Большой буквы.
Про таких людей говорят: «Это земли Русской Соль, Совесть и Слава». Ведь благодаря таким Людям наша страна победила в Великой Отечественной Войне. А в мирное время они тем более несут нам свет и доброту. Такие Люди все делают от души, живут и работают не ради чинов, богатства и почестей, а ради гармонии с окружающими их людьми. Они, не задумываясь, помогут в трудную минуту, дадут отпор хамам и мерзавцам, никогда не пойдут на сделку с совестью.
Поскольку моя судьба была неминуемо связана с этим человеком, сначала расскажу, как встречи с ним в корне изменили мою жизнь.
Моя история
Время – удивительная субстанция, оно и лечит и учит. Оглянувшись назад, видишь, как много совершено ошибок, как мало сделано….
Сейчас с ужасом думаю, как могла сложиться моя судьба, не встреть я этого человека в 1964 году. Тот год был самым черным в моей жизни – любимая женщина, жена заявила мне: «Я тебя не люблю, никогда не любила и ребенок не твой». В моем сознании все помутилось. Трудно было понять, что происходит, как это могло случиться? Рухнуло буквально все! В одно мгновение я оказался абсолютно один…. Не дай Бог кому-нибудь пережить такое. Ни на работе, ни «дома» я не мог появиться – везде упреки, смешки и «советы». Так продолжалось около месяца.
В один из дней ко мне подошел участковый милиционер и отвел в дежурную часть Томилинского отделения милиции, где показал меня какой-то пожилой женщине и спросил: «Это он?» Женщина мельком взглянула на меня и сказала: «На нем была синяя куртка».
Первая встреча, перевернувшая мою жизнь
После этого меня отвели к начальнику милиции Козыреву Александру Михайловичу, который задавал мне такие вопросы, что я никак не мог понять, что он пытается выяснить. Отвечал я на них так, как считал нужным. Ответы радовали участкового и огорчали его начальника. Повисла пауза, потом Александр Михайлович забрал у участкового какие-то бумаги и порвал их, а мне предложил подождать в коридоре. По рассеянности я не закрыл за собой дверь и слышал разговор, но тогда еще не понимал, что речь идет обо мне.
-Этот человек не может ограбить, – говорил Александр Михайлович участковому, – у него большое горе, и он вообще не понимает, что делает, что говорит.
-Вот от большого горя он и начал грабить. Мне его тёща уже и заявление на его выселение из ее дома написала. Куртка-то синяя у него есть, потерпевшая его опознала. Чего же ещё? Он же почти сознался!
-Ты что опознание провел? Как?! Заявление она написала часа три назад, значит, ограбили ее утром. Давай поднимай всех – поедем на место происшествия. Должны быть следы, будний день, народу мало, посмотрим, кто там мог быть в синей куртке.
Выходя из кабинета, Александр Михайлович мне сказал:
-Иди домой, а после обеда принесешь и покажешь мне все свои документы. Вещи тоже захвати.
Жизнь приучила меня слушаться старших и, как мне было сказано, так я и сделал.
Александр Михайлович долго изучал мои документы, спрашивал, кем бы я хотел или мог работать. Помню, отвечал я невпопад, иногда сам не понимал что говорю. Вдруг слышу:
-Тебе надо уйти из этого дома. На «Почтовом ящике 10–52» есть общежитие, хочешь, я поговорю с директором, может, тебя возьмут туда на работу, дадут койку в общежитии. Начнешь жить по-другому, тебе нет еще 25-ти. Жизнь-то впереди. Я в твои годы только с фронта пришел – тоже тяжело было.
Меня поразило тонкое понимание жизни этого человека. Подумать только, сравнить мое положение с послевоенной разрухой! Это было для меня и утешение, и назидание, и, главное, руководство к действию. Так, с легкой руки начальника Томилинского отделения милиции Александра Михайловича Козырева, связал я свою судьбу с заводом «Звезда».
Вторая встреча
Через год после этого жизнь снова свела меня с этим человеком. Будучи начальником милиции, Александр Михайлович руководил работой Добровольной народной дружины (ДНД). Люди старшего поколения помнят, как была поставлена работа в ДНД, как проводился инструктаж, организовывались дежурства. Однажды на инструктаже Александр Михайлович предложил на стенде «Не проходите мимо» отражать работу ДНД: помещать фотографии злостных нарушителей общественного порядка и пьяниц, выявленных дружинниками, с комментариями, высмеивающими их поведение.
После инструктажа я подошел к Александру Михайловичу и напомнил ему о нашем знакомстве, поблагодарил за помощь. Он меня сразу узнал и был искренне рад, что жизнь моя наладилась, а когда узнал, что я пишу стихи, предложил войти в редакционную коллегию стенда «Не проходите мимо». Много лет у бывшего хозмага, напротив памятника Пушкину, стоял этот стенд, и попасть на него считалось страшнее любого штрафа.
Работая по обновлению информации на стенде, общаясь с Александром Михайловичем, я поражался его работоспособности, чувству справедливости и ответственности. Не раз я был свидетелем, как к нему подходили люди со словами благодарности. «Если бы не Вы, где бы я сейчас был?!» – говорили ему многие молодые ребята. Именно эти слова и я должен был сказать ему!
Человек с Большой буквы
Александр Михайлович рассказывал мне о некоторых ребятах, на судьбы которых тоже повлияла встреча с ним: «Ребята были бесшабашные, хулиганили везде, где появлялись, но я создал из них оперативный отряд «бригадмил» и поручил им охрану порядка на танцах и в общественных местах.
В Люберцах, в ОВД, мне говорили: «Что ты с ними возишься? Оформляй на них дела, пусть в другом месте с ними разбираются!» Потерпевшие тоже в горячке наседают.
Мало кто меня понимал тогда, но потом эти же самые «хулиганы» стали лучшими моими активистами, это Петя Савёлов, Женька Бабичев, Вовка Юрьев – все получили хорошие специальности, работают, женились, растят детей….»
Запомнилась мне операция по вручению извещения о тунеядстве самому тунеядцу.
В те времена понятие «безработица» воспринималось как что-то немыслимое, невозможное в СССР, а если человека называли «тунеядцем», это было самым настоящим позором. Как это работоспособный человек нигде не работал и не учился, вел «антиобщественный образ жизни»?! Исключение составляли только домохозяйки, воспитывающие детей, да и то их официальный статус называли довольно неприятным словом «иждивенка».
Как правило, тунеядцы жили за счет попрошайничества, мелкого воровства и вымогательства. Именно в то время обрело смысл слово «халява».
Один такой тунеядец-халявщик жил в деревне Токарёво, обирая престарелую мать и соседей. Участковый имел на него десяток жалоб от соседей, взывал к совести, уговаривал устроиться на работу, приводил в дежурную часть милиции и грозил штрафом. Тот нагло улыбался и просил рассказать, как это с него штраф можно получить, ведь он ничего такого не совершал, за что можно его арестовать и посадить. Да и безработный он, заплатить не может…
Как раз в дежурке проходило заседание редколлегии стенда «Не проходите мимо», и мы предложили материал о нем поместить на стенде.
-Много чести – бумагу и краски на него изводить, — сказал Александр Михайлович и приказал участковому, — выпиши ему уведомление о тунеядстве под расписку и, если в течение месяца не устроится на работу, посадим его на 2 года за тунеядство. Мать и соседи отдохнут от него немного.
Это оказалось только полдела, т.к. по закону до окончания этого месяца надо было вручить повторное уведомление об истечении срока. Но сделать это было почти невозможно. Получив первое уведомление, тунеядец прятался до истечения срока, и первое уведомление теряло силу. Получался замкнутый круг, и это могло длиться годами, но Александр Михайлович твердо сказал: «Вручим!».
Позднее я узнал подробности. За два дня до истечения срока в Токарёво начала появляться милиция, но тунеядец, заметив машину или милиционера, прятался и ждал пока милиционеры уедут. Деревня Токарёво в то время была «во чистом поле», дороги к ней были хорошо видны практически из любого дома. В последний день срока в деревню нагрянули почти все томилинские милиционеры на машине и трех мотоциклах, прочесали всю деревню и, разумеется, тунеядца не обнаружили. Собрались у магазина, поругались между собой. Были слышны слова: «Что теперь в домах его дружков полы поднимать!». Так раздосадованные и уехали ни с чем. Минут через 15 в магазин с дружками зашел тунеядец: «Ну что, взяли! Теперь пусть еще месяц побегают за мной!».
Из подсобки магазина вышли два милиционера: «Нет, теперь побегай ты! Не устроишься на работу – сядешь».
В наше время такая работа милиции кажется детскими играми… Но скольким молодым людям это помогало тогда встать на правильный путь, а ведь «чем дальше в лес, тем больше дров».
«Лицом к лицу лица не разглядеть – большое видится на расстоянии», — так сказал поэт С. Есенин почти век назад, и как это верно. И ещё. Время покажет, что требует большего мужества: идти в бой с шашкой наголо или торговать бубликами на рынке…
Великая Отечественная война
Более 60 лет назад над рейхстагом взвилось знамя Великой Победы нашей страны. Теперь нет уже этого рейхстага, да и знамя уже не то, но живы люди, прошедшие через все испытания, сохранившие в себе лучшие качества Русского Человека.
Людям моложе 25 лет трудно представить себе реалии того времени.
На фронт А.М. Козырев попал в 1941 году, когда немцы воевали с перерывами на обед, наступали до 5 часов вечера, а по воскресеньям не воевали совсем. Советская пропаганда замалчивала этот факт.
«Бывало, ждешь этих 5 часов, как манны небесной. Пять часов – последний снаряд – торк и все! Можно передохнуть! Утром в 9.00 опять прут до часа дня, потом перерыв на обед, и снова воюем с двух до пяти, как часы. Немец силен был в начале войны, а к зиме 43-го уже не тот немец пошел….», — рассказывал мне Александр Михайлович о войне. Буднично так рассказывал, как о нудной работе, при выполнении которой вдруг обнаружился секрет, позволяющий сделать ее хорошо и быстро.
Воевал Александр Михайлович на Ленинградском фронте, всю блокаду был там. Дважды был ранен, контужен, но расположения части не покидал. Так получалось. В военной судьбе Александра Михайловича было такое, что диву даешься, как этот человек выжил.
Контуженный, он лежал на поле боя почти сутки, похоронная команда уже собиралась его хоронить, но увидели, что живой и отнесли к санинструктору, эвакуировать не было возможности. Отошел от контузии, но оглох совершенно. Рассказывал, как, выходя из блиндажа, кричал: «Глухой идет!» – «Немцы то ли попадут, то ли – нет, а свои точно не промажут!».
Рассказывал, как в блокадном Ленинграде чуть было не стал добычей мародеров, как добыл щуку весом 12 кг, как попал на курсы «Выстрел», как воевал в штрафбате….
Чего с ним только ни случалось! Но из всех ситуаций он выходил с честью!
За время войны Козырев А.М. был награжден медалью «За отвагу», орденом «Слава», медалями «За оборону Ленинграда» и «За победу».
Медаль «За отвагу» он получил в 1942 году. «Довоенную», как любит говорить Александр Михайлович. Медаль эта крепится на «болт», а не на булавку, и колодка у неё, как у «Звезды Героя». Видимо, в то время, до 1943 года отвага и подвиг были в чем-то равнозначны. Рассказ о том, за что была вручена эта награда, удивителен и вместе с тем поучителен.
В болотах под Ленинградом в условиях отсутствия линии фронта, когда трудно предположить, куда продвинулись немцы, где находятся наши, наткнулся красноармеец Козырев на группу немцев. Заметили они друг друга, но у красноармейца не было патронов. Тогда он встал в полный рост и заорал то, что твердо знал по-немецки: «Хенде хох!». Над болотом, с поднятыми руками, поднялись 6 немцев!
«Я их разоружил, — рассказывал Александр Михайлович, — и повел в плен. Мотался я с ними по нашим тылам 6 суток. Не берут нигде, советуют расстрелять, да идти в свою часть. Немцы попались пожилые, лет по 35–40, а один был ранен в ногу, так очень старался, чтобы я этого не заметил. Ну, как можно их расстрелять?!
Сначала отшучивался, что патронов нет, а когда дали патроны, сказал, что без приказа расстреливать нельзя – как патроны потом спишешь? Кормить их отказались, тогда взял я на себя сухой паек и повел их дальше. В лесу всегда можно найти, что поесть, а у меня еще и патроны были! Так что без приварка не были. На привалах они варили еду, а когда я спал, то назначал из них же охранение. Если кто подходил – они будили меня. Так 6 дней и рыскали по лесам, пока не нашел я штаб дивизии, где и сдал их. Немцы на прощанье рассказывали о себе, показывали фотографии родных, но я не понимал немецкого языка. Удивительно все же могут складываться человеческие отношения!
В штабе попросил дать мне документ, что находился в распоряжении штаба дивизии. Как в воду глядел! Когда вернулся в роту, там решили, что я дезертировал, в трибунал хотели направить, но я им документ из штаба дивизии предъявил.
«Что ты там делал?», — пытал меня политрук, хотел правду знать. Когда вызвали меня в штаб, командир думал, что за «косую справку» тянут отвечать, а мне вручили медаль и присвоили звание «старший красноармеец». Недолго я был старшим красноармейцем – разжаловали на следующий день, как только «лычку» пришил. Смех и грех.
А случилось это так. Назначили меня следить за топкой в блиндаже проверяющего из полка, а я закемарил у печки и вовремя не подбросил дров. Будит меня проверяющий и говорит: «Холодно – топи лучше». Тогда я сходил в лес, принес хорошего валежника, комлей набрал и набил ими всю печку. Пока разгоралось, я опять закемарил, пригрелся, и хорошо закемарил. Вдруг чувствую – толкают меня что есть силы. Очнулся, смотрю: печка красная, гудит, а проверяющий в одной рубашке, красный, как рак, весь в поту и орет: «Какой дурак тебе «старшего красноармейца» присвоил?!» На следующий день разжаловали. Один день только и побыл ефрейтором.
Орден «Слава» Александр Михайлович получил за спасение жизни своего командира. Был он тогда разведчиком. Роте была поставлена задача «взять языка». На задание был отправлен отряд, в который входили: группа прорыва, группа сопровождения, группа захвата и группа прикрытия. Александр Михайлович был в группе прикрытия. Группа прорыва обеспечила проход по минным полям, и отряд без шума ушел в немецкий тыл. Добыли языка, но при возвращении, на нейтральной полосе, отряд обстреляли из минометов. Видимо, немцы обнаружили пропажу «своего». Били «по площадям» без конкретной цели, и тогда группа прикрытия вызвала огонь на себя, имитировав прорыв в немецкий тыл. Часть группы прикрытия начала совершать отвлекающий маневр, а Александр Михайлович с командиром отделения остался прикрывать отход группы захвата с языком. Тут командира тяжело ранило или контузило, но живой он был – это точно. Выбор был не простой….
«Отнес я командира в ямку, замаскировал его там, а сам продолжил прикрывать группу. Притащили языка в роту, и я попросил, чтобы мне дали в помощь двух бойцов вынести командира. Многие сомневались, что я смогу в кромешной тьме найти эту ямку. Говорю, что пошел бы один, но один не дотащу. Потом раненого надо нести осторожно. Пошли втроем. Нашел я это место! Ошибся метра на три, пошарили в темноте и наткнулись на маскировку. Живым притащили в медсанбат!».
Язык был доставлен в «целости и сохранности», поэтому командование полка приняло решение наградить медалями группу захвата и прикрытия, но только тех, кто участвовал в операции и не имеет наград. Составили список на награждение. Александр Михайлович в этот список не попал – он был раньше награжден медалью «За отвагу». Список ушел в штаб дивизии, а там, ввиду важности языка и потому что список был не длинный, приняли решение наградить всех орденами «Красной Звезды». Наградили и спасенного командира отделения. В госпиталь к спасенному командиру отделения пришел корреспондент дивизионной газеты.
«Я думал, — говорил корреспондент в штабе полка, — что командира отделения ранило после операции, а оказывается, его с поля боя вынесли. Вынесли благодаря бойцу, принимавшему участие в операции, но ничем за нее не награжденному».
Этот случай Александр Михайлович вспоминает с обидой: «Дело повернули так, что сам я корреспондента в часть привел! Да и не знал я, что за языка награда была! Да еще «Красная Звезда»…. Вот мне за спасение в бою командира дали орден «Слава». Говорили: «Если бы не корреспондент – ты и этого не получил».
Вот тогда-то и решил я из этой части уйти. Долго думал – все не то! Фронт стабилизировался, ни формирований, ни переформирований! До 1943 года осталось 10 дней, а на штабе плакат висит «Все силы на разгром врага в 1942 году», и никому дела нет до этого. Смотрю, к штабу идет какой-то майор. У него две «шпалы» и усики, похожие на эти «шпалы». Я загляделся на него и подумал: «Если он поднимет воротник или опустит голову – то его можно принять за подполковника». Майор меня увидел и спрашивает: «Чему ты радуешься?!» «Да вот, — говорю, — через 10 дней фашистов разгромим». Показал на плакат. Майор засмеялся и спрашивает: «Десятилетка есть? Хочешь стать офицером?». «Какой солдат, — говорю, — не хочет стать генералом?».
Вот так и попал я на курсы «Выстрел». Попросил я этого майора не указывать в вызове причину командировки в штаб дивизии. «А то еще не командируют, — говорю ему, — найдут причину! А уж оружие точно отберут!». Он удивился, но записал мои данные и обещал в приказе не писать даже слово «в распоряжение» – просто «командировать» и все! Так он и сделал. Приказ пришел вместе с известием об окружении немцев под Сталинградом.
В части гадали, зачем я там понадобился, хотели отвезти утром на машине, но я в ночь ушел пешком. Собрал все пожитки, оружие и пошел в Ленинград, до него было не больше 15 км. В Ленинград пришел уже глубокой ночью. Майор только приблизительно сказал, куда надо явиться, адрес в приказе был, но спросить то не у кого!
Вдруг смотрю, бежит какая-то женщина, а за ней двое штатских. Она ко мне: «Спасите…». Я автомат на взвод – штатские шмыг в подворотню. Стрелять я побоялся – мало ли что, а женщина просит проводить ее до дома. Дом оказался рядом, пустой, четырех этажный. Поднялись на третий этаж, зашли в комнату. В комнате стол, этажерка, кровать. Она мне говорит: «Ложитесь спать, завтра пойдете на свои курсы». Сама ушла куда-то, а я разулся и прилег на кровать. Вроде бы и пригрелся, но что-то не спится. В доме тишина и ощущение пустоты, чувствую, что один в этом доме. Об этой женщине даже и не подумал. Время, чувствую, часа 3–4 утра, решил уйти. Одел один сапог, нащупал второй сапог, а в нем нога. Вдруг слышу: хлопнула входная дверь, по лестнице осторожно поднимаются двое. Я автомат на изготовку и жду. Поднимаются они на третий этаж, заходят в квартиру и открывают дверь в мою комнату. Я дал очередь над их головами. Сам думаю: «Если услышу, что оружие взводят, то положу их на месте». Они бежать, я нашел свой сапог, обулся и пошел из этого дома. Нашел комендатуру, рассказал им, как было дело. Но, что там было под кроватью я не знаю, могу только сказать, что сапог был одет на мертвую ногу. По адресу (я специально посмотрел номер дома и квартиры) послали патруль, а я пошел на курсы «Выстрел».
После курсов попал я на Ладогу, как раз ледоход был. Обхожу свой береговой участок, смотрю, в камышах кто-то барахтается. Думал человек с льдины упал, а присмотрелся – щука здоровая, а вокруг нее полно щурят. У меня с собой винтовка была, я ее брал на обходы, ей удобнее кусты раздвигать и, если провалишься, будет опора. Прицелился, бац, в голову. Хорошо была она головой к берегу. Дернулась она и выскочила на берег. Взял я ее на плечо, а хвост по земле волочится. Вся рота уху хлебала, удивлялись, как я ее нес такую скользкую»!
Курсы «Выстрел» назывались так, потому что подготовка офицера длилась всего 1–2 месяца, ведь в училищах офицера готовили 3–4 года. Из училища офицеры выходили , конечно, и старше, и житейски опытнее.
В 1944 году, перед прорывом блокады, послали лейтенанта Козырева с группой солдат в Ленинград за пополнением, дали машину «эмку» для того, чтобы быстрей объехать все сборные пункты. Двое суток мотались по городу без сна, а на третьи сутки заночевали в комендатуре, и у них украли машину.
«Не мог я подумать, что в блокадном Ленинграде возможно угнать машину, – рассказывал Александр Михайлович. – Я был старший, поэтому спросили с меня. И, действительно, я оказался виноват в том, что не выставил охрану у машины, и в комендатуре не сказал, что прибыл на машине. Дело направили в трибунал, а там: «Кровью смыть вину перед Родиной!».
Вот так и попал я в штрафбат штурмовать Синявинские высоты. Три раза в атаку ходил, вернее – два. Первый раз заняли мы высоту, а нас немцы выбили оттуда. Вернулись на исходные позиции, а там понаехали генералы: «Кто дал приказ «отступать!», почему отступили?». Многих расстреляли, а мне повезло. Второй раз артподготовка и в атаку. Выбили немцев.
На следующий день немцы устраивают такую артподготовку – за всю войну такую не видел. Вначале – дальнобойными, потом – минометами, потом – авиация. Твардовский про нас писал: «Загороженный от смерти только собственной спиной»! Мне опять повезло, тяжелый снаряд разорвался в корнях большого дерева, дерево упало, а под корнями образовалась воронка. Я в ней и переждал артподготовку. Немцы пошли в атаку, я окапался под стволом. Смотрю, наши побежали, но немцы стреляют так, что головы не поднять. Передо мной бугорок оказался, я только вижу, слева, справа бьют наших. Потом смотрю, немцы идут. Была мысль к своим пробиться, а потом думаю: «Свои, чего доброго, расстреляют». Лег на спину и думаю, что если немцы меня обнаружат – буду отстреливаться. Слышу, немцы окапываются в «моей» воронке, ругаются, устанавливают пулемет, патроны складывают. Часа через три наши начали артподготовку. Против немецкой слабовато, скорее, для проформы. Слышу, наши в атаку пошли, а из «моей» воронки пулемет заработал. Прикинул я, где пулемет может стоять, и кинул в то место гранату. Пулемет замолк, наши прорвались.
Вдруг слышу: «Всем отойти на исходные позиции!». Оказалось, что это была разведка боем. На следующий день пришло пополнение, подогнали артиллерию и пошло. Поднялись в атаку, а немцы на фланге крупнокалиберный пулемет поставили, чуть ли не в метре от наших позиций. Вот из этого пулемета меня и пробило насквозь. В левый бок пуля вошла и полправого бока вырвала. Хорошо, что стреляли, метров с десяти. На излете – убило бы насмерть.
В госпитале мне сквозь эту рану бинт протягивали, так потом, как услышу: «Козырев, на перевязку!», так сознание от боли терял. Из госпиталя выписали, когда уже блокаду сняли, а что стало с Синявинскими высотами, не знаю. Скорее всего, нет их, «высот». Из госпиталя попал я в Прибалтику и воевал там до конца войны».
После ранения вина перед Родиной считалась искупленной, и Александру Михайловичу вернули звание, награды и назначили командиром отдельной роты. Поставили задачу – занять оборону и защищать остров в Балтийском море.
«Остров освободили неделю назад – немцы не успели с острова вывезти заготовленные дрова – кубометров 400 или больше. Древесина вся ровная, — рассказывал Александр Михайлович, — сложены под линейку! Тут ко мне подходят жители острова – эстонцы и просят продать им эти дрова…. Как их продать? Что с них возьмешь? Чего доброго дойчмарки или золото принесут, а наши деньги-то у них откуда? Отказать тоже нельзя, ссорится с населением – мало ли что…. Говорю, что подумаю. Сам пошел по острову: смотрю со стороны моря, где мои солдаты окапывались, через весь остров идет каменная гряда, которая закрывает весь остров от моря. Тут я местным и говорю: «Выкопайте две траншеи от берега за гряду с этой и той стороны и забирайте весь лес. Сами делите его, как хотите». Эстонцы обрадовались. Смотрю, народу набежало с лопатами, кирками и тележками. За полдня выкопали они эти траншеи, приходят, говорят, что можно работу принимать. Не ожидал, что так быстро сделают. Посмотрел – все нормально. Говорю: «Замаскируйте ветками траншеи и забирайте дрова!». К ночи и замаскировали, и дрова вывезли.
Мои солдаты окопались на берегу тоже к ночи, а утром смотрю: к острову идет немецкий большой корабль типа эсминца и начинает маневрировать. Я сразу сообразил – будет обстрел. Командую своим: «Все в тыл!». Отвел я людей по вырытым траншеям за гряду. Тут с корабля давай лупить по нашим позициям. Полчаса обстреливали, потом смотрю – готовят десант, я своим командую, чтобы на позиции шли через гряду, заняли позиции, оставили там свои каски и по траншеям – в тыл! Смотрю десант отменяют и опять обстрел… Обстреляли и снова десант… Подошел десант метров на двести, я своим командую: «Занять позиции!». И мои солдаты через гряду с криками «Ура!!» переваливают через гряду и занимают оборону!
Немцы движение прекратили, я даю команду: «Без приказа не стрелять!» Смотрю, немцы разворачивают десант, я командую: «Окопаться!». Как только немцы подошли к кораблю, приказываю: «В тыл!». С корабля выстрели раза три, и корабль ушел…»
«Александр Михайлович, почему вы запретили стрелять по немцам? Ведь с двухсот метров можно поразить противника?». Ответ был неожиданный: «Поразишь или нет – вопрос, а разозлишь – это точно, да свою огневую мощь обнаружишь. Тогда десант не остановить, а так немцы подумали, что подошли подкрепления. Решили не рисковать».
Поразительна логика поступков русского человека. Не в этом ли причина побед? Ведь случай с трофейными дровами показателен именно этим. Ведь эти дрова, только на первый взгляд ничьи, но то, что ими не имел права распоряжаться пехотный лейтенант – это очевидно. А случай ареста 6 вооруженных немцев почти безоружным красноармейцем?!
Да разве можно победить такой народ?!!!
Окончание войны
Война для него закончилась неожиданно….
«В мае 45-го числа 5 или 6 получили мы приказ о наступлении. Наше наступление должно начаться в 5.20 утром 9 мая. Вечером 8 мая я лег поспать до 4 утра. Вдруг будят меня в 1 час ночи, я подумал, что немцы начали первыми – стрельба со всех сторон. На этом участке фронта перед нами была Курляндская группировка войск, очень сильная группировка. Почти пол года мы бились с ней.
Грешным делом подумал, что война только начинается…. Выбежал из блиндажа, смотрю – линия фронта как на ладони. Все стреляют трассирующими пулями, и наши позиции видны на всем участке. «Сейчас, если артналет – всех накроет!» – подумал я.
Тут ко мне подбегают и кричат: «Война кончилась!». Я еще спросил: «Где, какая война кончилась?». Весь мой взвод неделю надо мной смеялся. Никак не мог я подумать, что немцы сдадутся в ночь перед нашим наступлением», – рассказывал мне Александр Михайлович об окончании Великой Отечественной войны.
Послевоенное время
После войны приехал он в родное село. На войну из села ушли почти сто человек, а вернулись трое….
«Шурик Козырев с фронта пришел, – говорили на селе, – возмужал, подрос». «Как подрос? Мне-то по плечо будет?» – спрашивали старшие. «Нет! Теперь ты ему по плечо будешь!».
В армии Александр Михайлович служил до известного хрущевского сокращения армии на 1.200.000 военнослужащих. По сути, бросили этих людей на произвол судьбы. В финских домах временного сооружения, построенными на лето для семей комсостава воинской части №635, весь этот комсостав с семьями оставили на долгие годы.
В Люберцах до 1962 года существовал такой адрес: улица Кирова дом №1/635. На этом месте сейчас стоит труба котельной, отапливающей «Фонд Занятости». Сам домик был немного больше диаметра этой трубы и назывался: «8 семей – 15 детей», то есть в доме площадью 66 квадратных метров (5,5 на 12) проживало более 30 человек.
Для того чтобы пережить эпоху перемен, привыкнуть к новым условиям, требуется время. Не зря же Моисей 40 лет (два поколения) вел свой народ к новой жизни. А в России новая жизнь начинается с понедельника…
Старшим лейтенантом А.М. Козырев пошел работать в милицию, служил в милиции до 1970 года, когда в звании капитана милиции ушел на пенсию. О своей службе в милиции Александр Михайлович говорил так: «За всю службу ни один человек не может мне сказать, что поступил я с ним не по закону. Только потерпевшие могут упрекнуть меня в мягкости к нарушителям, а нарушители в излишней строгости».
Возможно, поэтому в Томилинском отделении милиции до 2003 года помнили бывшего начальника и поздравляли его с праздниками. Скорее всего, это связано с тем, что ушли из милиции те, кто берег память о традициях той советской милиции, в которой служил Александр Михайлович, тех, для которых слова «долг», «закон» и «честь» не были пустыми словами.
Об этом человеке следует написать книгу, о его удивительной судьбе, о том, как жил, что считал главным в жизни, чему служил, во что верил.
За свою жизнь Александр Михайлович пережил немало потрясений, но самыми сильными были – подорожание хлеба и официальное существование в России частного сыска и ЧОПов. Александр Михайлович свято верил, что государство не допустит подорожания хлеба и не устранится от защиты граждан. Ему практически невозможно понять, что государству не интересна судьба своих граждан.