Илья Пивоваров
Мертвый ужас
На улице все было серо. Словно у Бога закончилось вдохновение, и он просто размазал черные и белые краски по реальности. Потускневший пятак солнца, едва пробиваясь сквозь жидкие тучи, освещал ряды одинаковых низеньких домов, черные скелеты деревьев, людскую кашу, растекающуюся по улицам, безрадостные, нахмуренные лица. Время от времени кто-нибудь из толпы втягивал голову в пальто, как черепаха прячется в панцирь – на улице мелко и холодно моросило. Еще один день, так похожий на другие.
Впрочем, сколько помнил себя Артур, в Городе было так всегда.
Сейчас он шел, размешивая ногами жижу из грязи. Он бродил, возможно, в поисках вдохновения, но, скорее всего, просто без цели, пытаясь развеяться. Он не помнил, как называлась улица, по которой он шел; она ничем не выделялась среди прочих. Слева устало ревели машины, около и справа шагали люди. Никто не бежал и не стоял, стараясь не выделяться из толпы. Как только Артур пытался взглянуть кому-нибудь в глаза, прохожий тут же отводил взгляд. Поэтому парень чувствовал себя виноватым, неизвестно почему.
Он убежал из дома. Не мог больше там находиться.
Рано или поздно, Артур знал это, он придет назад. Всегда приходится возвращаться в среду, породившую тебя. Интересно, что чувствует планета, которая уже несколько миллиардов лет кружится вокруг солнца и не может покинуть замкнутый круг?
В каком-то смысле все мы – тоже планеты. Маленькие планеты, задыхающиеся в собственных атмосферах. Мы находимся на своих орбитах, не желая покинуть их. Вращаемся в будничной суете. Дом – работа – ларек – дом, и так каждый день. У каждого есть собственные солнца, именуемые “учительница”, “начальник”, “родители”, “конституция”, “уголовный кодекс”. Если мы покидаем поле их влияния, то выходим словно в открытый космос. Тогда… кто знает, что может произойти? Большинство боится неизвестности.
Вечером дом будет притягивать Артура. Он знал, что сдастся, полетит мотыльком на свет родных окон, но пытался отсрочить этот момент.
Среди похожих пальто, курток, шапок и шарфов Артур выделялся, словно цветное пятно на сером фоне. Он не сомневался, что вызывает раздражение сетчатки у окружающих – спиной ловил взгляды, которые ощупывали, трогали, обжигались и с воем отворачивались обратно. Но как только парень оборачивался, он не мог найти глаза, которые бы ответили ему. На черном пальто Артура красовались разноцветные блестящие нашивки и значки. На голове был ярко-красный берет, оттуда выбивались волосы цвета серебра. Вязаные перчатки на руках были в желтую и зеленую полоску.
А теперь вообразите себе этого человека полностью. Воссоздайте себе его образ, как будто он стоит сейчас прямо перед вами.
Представили?
Если цвета его одежды вызывают у вас такое же раздражение, как и у окружающих, значит, вы уже мертвы.
Артур встретил ее в парке.
Он убежал от молчаливых мнений прохожих, как несколькими часами ранее ушел из дома. Ему казалось, что чужие взгляды незримо давят на него, все больше и больше, постепенно превращая в лепешку. Не в силах выносить это, Артур пошел в парк, почти срываясь на бег.
Здесь он обычно находил спокойствие и вдохновение. Но сегодня все как-то неуловимо изменилось. Из ковра гнилых листьев, подобно рукам мертвецов, торчали голые деревья. Мокрые скамейки пустовали. Никто не катался с горок, не вращался на колесе обозрения, не заходил в тир, не продавал сахарную вату. Не было слышно ни детского смеха, ни сердитых родительских окриков, вообще ничего. Сегодня в парке никого не было. Почти.
Он увидел девушку, только когда дошел до самого конца парка. Она сидела на качелях, но не качалась, а просто сидела, опустив голову. Светлые волосы, серое пальто.
Когда Артур подошел, он увидел у нее на коленях альбом для рисования. Художница, подумал он, надо же. Он редко встречал в Городе подобных себе. Он перегнулся через ее плечо и заглянул в альбом.
Рисунок на листе изображал железную ограду парка, которая как бы разделяла два мира. На этой стороне был натюрморт: свежая трава, березы с зеленоватыми “сережками”, сине-желтые скамейки, разноцветная карусель с деревянными конями, медведями и прочими животными. Здесь все дышало жизнью; Артуру показалось, что если он вдохнет глубже, он почувствует запах весны.
По другую сторону все было цвета пыли. Там были серые люди, которые протягивали руки, словно пытаясь дотянуться через ограду до зрителя. Лиц у них не было. Кто-то уже перелезал, некоторые как будто кричали что-то. Серость наступала.
Артур вздрогнул. Этим он выдал свое присутствие, хотя, наверное, девушка слышала, как он подошел. Она обернулась. Артур увидел прелестное лицо, окаймленное по краям двумя прядями – красной и зеленой. В ушах было множество сережек. Сейчас в них были воткнуты “капельки” наушников. Заплаканные небесно-синие глаза заглянули прямо в его душу.
Где-то на грани сознания играла призрачная, почти неслышная музыка. Она потянулась в карман, и музыка стихла.
С секунду они молча глядели друг на друга. Он первым нарушил молчание:
— Привет. Ты классно рисуешь!
— Спасибо, – до этого она была напряжена, но теперь расслабилась и вздохнула с облегчением. – Черт возьми, я думала, что за мной пришел один из них.
— Один из кого? – Артур продолжил разглядывать рисунок, но теперь оторвался и внимательно посмотрел на нее. – У тебя какие-то проблемы?
Она вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза. Его обожгло ледяным током.
— А ты как будто ничего не замечаешь?
— Что я должен замечать?
— Людей вокруг. Себя среди них. Ничего, нет?
— Нет, — Артур замялся.
— Тебе никогда не казалось, что ты как-то отличаешься от большинства? Одеждой, поведением, привычками…
— Ну, — Артур почесал нос, — это да. Сама видишь. А что?
— Чем ты увлекаешься в жизни? Кстати, как тебя зовут? Меня Оля, — она протянула руку. Он рассмеялся.
— А меня Артур. Я художник, как и ты. Рисую не знаю, что. В смысле, не знаю такого направления в живописи. Да и никто не знает. Меня… — он вспомнил что-то и вздохнул, — никто не понимает.
Он посмотрел на Олю. Она улыбнулась печальной улыбкой:
— А говоришь, ничего не замечаешь. Я, как видишь, тоже рисую, но мне еще никто не сказал хотя бы слово одобрения. Мои рисунки вызывают раздражение у окружающих. Как и само мое существование. В последнее время я живу отдельно от родителей – они хотят, чтобы я прекратила “малевать”, как они говорят, и взялась за учебу.
— Все родители одинаковы, — улыбнулся Артур. Они не заметили, как уже покинули ту скамейку, и пошли по парку. – Мои говорят точь-в-точь то же самое.
— Вот это-то и страшно: у совершенно, казалось бы, разных людей мысли и слова сходятся. Везде одно и то же.
— Может, наши родители сделаны на одном заводе? – пошутил он.
Она рассмеялась.
— Да, похоже на то. Ладно, давай не будем о грустном. Ты спешишь куда-то?
— Нет, я, наоборот, не хочу идти домой.
— Понимаю. Давай прогуляемся.
— Давай.
Артур и Оля вышли из парка. Они пошли по городу, не замечая ничего вокруг: ни зданий, таращившихся на них глазницами окон, ни злобно ревущих машин, ни неприязненных взглядов прохожих. Мир вокруг был агрессивен, но сегодня им стало на это наплевать.
Вы никогда не замечали, что свет любви согревает влюбленных, но раздражает окружающих? Вы не замечали, что, когда двое ваших знакомых начинают встречаться, то вы начинаете завидовать им. Потом вы начинаете потихоньку настраивать его против нее, говорить ей, что видел его с какой-то незнакомой девушкой. До тех пор, пока эти двое не расстаются. Все сходится? Поступаете так? Если да, то это значит, что вы уже мертвы.
В два часа ночи Артур пришел домой. Он тихонько закрыл за собой дверь, чтобы не разбудить родителей. Снял берет и перчатки, повесил пальто на крючок., поставил мокрые кеды в ряд с другой обувью. Артур едва замечал все эти свои действия. Он был счастлив. Его мысли еще витали там, с Олей. В ушах еще звучали ее слова, ее веселый смех.
Здорово! Она улыбалась ему, внимала его словам, на прощание дала ему свой номер телефона. Артур чувствовал себя так, будто много лет бродил среди мертвецов и, наконец, встретил живого человека.
Тихо ступая, он прошел в свою комнату, закрыл за собой дверь и включил свет. В нос ударил запах красок – такой знакомый, немного резкий, но приятный. В помещении, куда не кинь взгляд – везде были картины. Несколько стояло на станках. Другие работы висели в рамах на стене. Около окна находился стол, весь изрисованный, измазанный красками. Он был весь завален эскизами и набросками. Само окно изнутри было покрыто рисованным снежным узором. Там, снаружи, была осень, промозглая, зябкая и неприветливая. Здесь же можно было спастись от окружающего мира.
Стены были раскрашены разными яркими рисунками: дворцы и катакомбы, граффити и импрессионизм, люди и звери, создания света и порождения ужаса. В этих графических джунглях, казалось, можно было заблудиться. И лишь Артур мог ориентироваться здесь. Его мать даже никогда сюда не заходила. Она говорила, что от этой пестроты цвета и запаха красок у нее начинает кружиться голова.
Он привык рисовать на стенах с детства. Сколько себя помнил. Рисунки стали наслаиваться один на другой. Краски стали разнообразней и ярче. Изображаемые образы обрели четкость и смысл. Так повышалось мастерство Артура.
Его родители сначала одобряли его увлечения. Даже покупали кисточки и краски. Но потом… потом все как-то изменилось. Он вроде даже помнил этот момент своей жизни. Однажды папа и мама вернулись с работы и зашли к нему в комнату. Он как раз заканчивал очередной карандашный рисунок в альбоме. Артур помнил, как мама посмотрела на его действия холодным взглядом и спросила, собирается ли он делать уроки. Он сказал, что да, хотя это было, конечно же, неправдой.
Позже оказалось, что родители решили зайти в школу после работы. Они поговорили с учителями (“сидит на уроках и вечно что-то рисует, вместо того, чтобы нормально учиться”), классным руководителем (“слышала от других учителей, что к урокам он не готовится”) и директором (“вечно какой-то загруженный ходит по коридору, с другими не общается”). Об этом он узнал позже.
А на тот момент вслед за его ответом последовала порка, незамедлительная и жестокая. Две недели после этого он не мог сесть. В глазах стоял ужас пережитого: отец с пустыми глазами замахивается ремнем, в воздухе сверкает здоровая медная бляха, замирает на мгновение – и опускается, опускается, раз за разом…
Казалось, он сдастся. Глаза все больше тускнели, голова опускалась все ниже, с все возрастающей надеждой смотрели сверстники и учителя, уже готовые принять в свои ряды еще одного бывшего аутсайдера – но нет. Артур еще больше ушел в свой нарисованный мир. Он стал часто улыбаться, покупать на рынке самое яркое и цветастое шмотье. Пусть его вид будет раздражать окружающих! С тех пор он стал одиночкой, и шел так по жизни, пока сегодня не встретил Олю, такого же одинокого в своей яркости человека.
Артур натянул чистый холст на станок. Развел краски, обмакнул кисточку и остановился в задумчивости. Затем осторожно, боясь ошибиться и все испортить, провел первую черту – то, что через несколько часов будет лицом. Следующие мазки были также осторожными, как первые шаги младенца, но через несколько минут они обрели уверенность.
Контур лица Ольги, линии ее волос, едва заметная улыбка на губах, глаза, которые будто излучали душевный свет – все это рождалось из небытия легкими взмахами кисти, проступало на белом холсте. Это был еще не портрет, но хороший скетч. Рисунок, казалось, в своей простоте передавал какую-то сущность, суть Оли, присущую только ей и отличавшую ее от остальных. Да, да, это точно было так: нарисованные глаза блестели, полураскрытые губы уже готовились что-то сказать, волосы будто развевались на невидимом ветру… В черно-белом изображении зарождалась сама жизнь.
Утром, как только первые лучи тусклого солнца коснулись земли, не согревая ее, Артур с красными от бессонной ночи глазами, наконец, отошел от холста и удовлетворенно взглянул на свою работу.
В другом конце Города Оля сделала то же самое, точь-в-точь. Она находилась одна в своей квартире. Чтобы укрыться от страхов, ползающих серыми тенями за окном, девушка всю ночь рисовала в своем альбоме. Пока цветные карандаши водили по бумаге, она плакала – сначала от счастья, потом от страха и горя.
Творческому человеку знакомо чувство вдохновения. Это похоже на наитие. Или как будто кто-то сидит у вас над ухом и нашептывает тайны Муз. Или словно у вас в голове открывается какой-то канал, ворота между вашим миром и космосом. Оля испытывала такие же ощущения, в спешке записывая на бумагу явившееся ей откровение.
Рисунок в ее альбоме изображал Артура, но там он был не один.
Картина изображала цветную комнату. Убежище художника. Здесь картинами были сами стены, яркие в своей неповторимости. Рабочий стол около окна был заставлен баночками с красками, смятыми бумажками и холстами. Пол покрывали пятна краски и сломанные кисти. Везде, куда ни кинь взгляд, были расставлены холсты на станках и в рамах – одни еще сохли, другие были уже готовы.
Рисованный Артур стоял посреди этого творческого хаоса и, по-видимому, заканчивал какую-то картину. Он наносил мазки с какой-то отчаянностью, словно боясь не успеть. Он рисовал, а сзади, там где был вход в комнату, уже проступала серость. Дверь была проломана в нескольких местах. Из дыр к пареньку тянулись серые руки. Участок вокруг двери был уже бесцветным, тусклым. Как будто вся стихия этого мира хотела добраться до Артура, подчинить себе его душу, а в случае неповиновения – разорвать на куски и поглотить, так, чтобы даже кусочка не осталось.
Серость наступала. Времени оставалось все меньше и меньше.
Оля успокоилась, пришла в себя. Сходила в ванную, маленькое и тесное помещение, в которое мог втиснуться только один человек, вымыла руки и лицо. Надо было идти в институт. Но почему-то сегодня ей особенно не хотелось этого. Там, где она училась, на худграфе, люди рисовали тусклые картины.
Она поступила в институт два года назад. Еще в школе проявился ее незаурядный талант – создавать необычные творения. За пару первых уроков рисования она уже разобралась, что к чему, на удивление быстро, выполнила половину школьной программы – натюрморты, портреты одноклассников, изображение драпировки. А потом она принялась творить.
Однажды во время очередного урока рисования маленькая Оля сидела и срисовывала яблоко, стоявшее на подставке у доски. Она по привычке работала цветными карандашами, умудряясь при этом добиваться удивительной точности рисунка – учительница по рисованию, Евгения Александровна, тучная женщина лет сорока, просто диву давалась, как это у нее так получается. Так вот, Оля поглядывала то в альбом, то на доску, когда ей вдруг что-то… открылось.
Она перевернула страницу альбома, оставив натюрморт незаконченным. На секунду Оле показалось, что на пустой белизне, которая открылась ее взгляду… как будто что-то проступило… какое-то изображение… появилось и исчезло опять. Девочка взяла карандаши и начала рисовать, пытаясь запечатлеть увиденное.
Карандаши мелькали в ее руках. Картинка на бумаге складывалась из хаоса линий, обрастала подробностями, приобретала объем. Когда все было готово, Оля внимательно посмотрела на то, что получилось, вздохнула и решила показать рисунок Евгении Александровне.
Учительница взяла ее творение и, тяжело дыша, начала разглядывать картинку. Потом она спросила у девочки, что все это значит.
Рисунок изображал Евгению Александровну на улице. Учительница, полная женщина с оплывшим лицом и бордовыми волосами, была одета в свое темное пальто и шляпку – короче, в той одежде, в которой она пришла в школу. Евгения Александровна переходила улицу. Все вокруг нее изобиловало красками – желтизна фонарей, синева вечернего неба, деревья и люди вокруг, пара птиц над головой… все, кроме огромного серого автомобиля, который надвигался на учительницу откуда-то сзади и сбоку.
— Ты же не докрасила свою картинку, — сказала Евгения Александровна, у которой внезапно похолодело в груди.
— Я закончила ее полностью, — ответила Оля, глядя на учительницу своими синими глазами.
Казалось, детский рисунок ничего не значил. Однако, через несколько дней учительница по рисованию попала в аварию. Правда, не вечером, как на картинке, а утром, по пути в школу. Ее сбила “Волга”, принадлежащая отцу одного из учеников. Тот опаздывал на работу и решил прибавить скорость. Евгения Александровна месяца два потом пролежала в больнице…
Когда же она вновь вышла на работу, внутри нее как будто что-то сломалось. Глаза потускнели, утратили блеск жизни. Учительница стала кричать на своих учеников, если они отвлекались на уроке или пытались рисовать что-то свое, не по программе. Олю же она избегала, а на окончание учебного года, не глядя девочке в глаза, поставила ей в дневник годовую “три”.
Девочка не жаловалась. Она видела, что учительница уже не та, что раньше. До аварии они могли долго болтать после уроков, словно лучшие подруги. Теперь же об этом и речи не могло быть. Евгения Александровна стала настоящей учительницей, надменной и холодной. Между ней и учениками теперь всегда была какая-то незримая дистанция.
С того момента для Оли все поменялось. Она стала замечать то, чего не видели (или делали вид, что не видят) люди. Например, то, что Евгения Александровна умерла тогда при аварии. И что сейчас она ходит мертвая по школе и пытается преподавать детям рисование. Но как может мертвец чему-то научить?
Оля пыталась что-то показать, объяснить одноклассникам, другим учителям, что с Евгенией Александровной что-то не то, что она уже не такая, как прежде. Но потом девочка поняла, что все ее попытки бесполезны. Люди не слушали ее, или только делали вид, что слушают, не обращая внимания на слова.
Потому что они тоже были мертвы.
Артур умылся, почистил зубы, вышел из ванной. Скоро встанут родители, так что надо торопиться. Мама и папа Артура, он давно заметил это, просыпались ровно без пятнадцати восемь. Без будильника. Они одновременно открывали глаза, минуты две лежали просто так, без движения, уставившись в потолок. Потом вставали и шли умываться и завтракать. Каждое утро.
Паренек старался не задумываться об этом. Когда твои предки ведут себя, словно живые машины, приходится отключать ту часть сознания, которая вот-вот закричит от ужаса. Легче не думать и привыкнуть.
Оставалось пятнадцать минут. Артур собрал рюкзак, оделся и направился к выходу. В прихожей он снял трубку телефона. Хотелось позвонить Оле, узнать, как она. Не хотелось терять счастье, которого так долго ждал. Артур набрал номер, который она дала ему накануне, и стал слушать.
Сначала в трубке было тихо. Потом, постепенно нарастая, в динамике послышался шум. Он напоминал звук телевизионных помех. Артур нажал на сброс, но шум не прекратился. Внезапно он усилился так, что в ушах засвербело. Вскрикнув от боли, паренек повесил трубку. Руки его дрожали, сердце часто билось.
Он прислушался – не разбудил ли он предков. Нет, все вроде было тихо. Артур снял трубку во второй раз. Раздалось привычное гудение. Он набрал номер Оли. Спустя три гудка на другом конце сняли трубку:
— Алло.
— Привет, Оль. Это я, Артур. Не отвлекаю?
— Нет, что ты, не отвлекаешь. Как дела?
— Всю ночь не спал, — улыбнулся он. – Вспоминал вчерашний вечер.
— Я тоже.
— Слушай, увидимся сегодня? Ближе к вечеру?
— Давай, — обрадовалась она. – Только часов в шесть. Идет?
— Ладно.
— Ладно, слушай, я побежала. В институт надо.
— Черт, а я так много хотел тебе сказать…
— Вот вечером все и скажешь! – рассмеялась она. – Слушай, мне надо еще…
— Ладно. Что? Алло! Алло… Оля?
В трубке раздалось знакомое шипение. Связь прервалась. Артур хотел повесить трубку, но остановился. Сквозь белый шум помех он различил какие-то слова. Парень прислушался. Что…
— ТЫ НАШ! – вдруг раздался голос. Он прошипел так громко, что на миг Артуру показалось, что эти слова взорвались у него в голове.
Он отшатнулся от аппарата. Голова закружилась, затошнило. Артур повесил трубку. В глазах поплыли пятна. Стало трудно дышать. Черт возьми, что это такое было?
Оля училась в институте, а Артур – еще в школе, в одиннадцатом классе. Ну и что из того? Разница в возрасте, они обговорили это еще в первый день их знакомства, не должна являться препятствием в их отношениях.
В этот день каждый они оба направились на учебу, не подозревая, что уже сегодня их любовь подвергнется страшному испытанию.
Оля вышла из дома, захватив с собой сумку с художественными принадлежностями. Черт возьми, почему связь прервалась именно в тот момент, когда она захотела предупредить Артура о своем видении? Почему такое невезение? Блин…
Она поглубже запахнулась в свое серое пальто – было зябко. Ей казалось, что холод на улице вызван не столько ветром, сколько дыханием прохожих. Бездушная, серая масса… Девушка постаралась не думать об этом. Так было легче жить.
Ее мысли перенеслись к Артуру. А он красивый, подумала она. Странный, но красивый. Так и надо. Конечно, каждому из них еще много предстоит узнать друг о друге. Но самое главное – есть симпатия и интерес. Хорошее начало для личных отношений. Тем более, и у Артура, что у нее одинаковые проблемы с родителями, с учебой и с окружающим миром. Значит, они оба осознают, чему надо противостоять. Вместе, вдвоем против целого мира.
Ей стало теплее, но душу все равно грызло какое-то беспокойство.
Оля не замечала, что, пока она идет, прохожие озираются на нее своими пустыми глазами, переглядываются друг с другом. Поводят носом, будто принюхиваясь к чему-то. Облизывают потрескавшиеся бесцветные губы.
Серая масса жаждала пищи.
Артур, захватив рюкзак, вышел из дома. Он содрогнулся от отвращения, когда ступил, выйдя из подъезда, в холодную слякоть. Руки его тряслись. Черт, что же это было такое? Он так и не решился потом взять трубку. Стало страшно.
В рюкзаке Артура лежали две книги. Сегодня он, вопреки обыкновению, решил почитать, а не рисовать. Он купил их в книжном магазине, выделив с первого взгляда. По сравнению с другими книгами эти были как-то ярче, выглядели объемнее. Кассирша же, которая пробивала чек, взяла их в руки, словно это были две холодные скользкие ящерицы. В тот момент парень понял, что эти произведения – реально стоящие.
Одну книгу написал некий Джон Ширли, и она называлась “Ползущие”. Другую, “Блудный сын” сочинил Дин Кунц.
Артур сам не осознавал, почему, но ему нравились эти книжки. Дина Кунца он уже почти одолел. Ширли был на подходе, паренек еще не понял из аннотации, в чем там дело, но собирался в ближайшем времени выяснить. Но от того, что он там вычитал, у него мороз бежал по коже.
Казалось бы, странная вещь: два разных человека, каждый в своей манере, написали практически об одном и том же. О том, что их беспокоило. Чего они, скорей всего, боялись. Книги были – как крик души. Писатели создали произведения о мертвецах среди людей.
Наверное, авторы сами вопили от ужаса долгими ночами, создавая эти романы. Потому что знали: мертвых больше, чем живых. И последних с каждым днем становилось все меньше и меньше.
Все мы знаем, что в реальной жизни люди не могут жить после смерти. Не могут, полуразложившиеся, ходить по улицам и пожирать тех, кто остался жив. Это нереально.
Но что если мертвые – это те, у кого разложилась душа? Те, кто ходит всю жизнь одним и тем же маршрутом из дома на работу и обратно. Те, кто загоняет себя в оковы брака и потом истязает всю жизнь себя и супруга. Те, для кого искусство – пустой звук. Для кого смысл жизни состоит в том, чтобы купить в ларьке несколько литров спиртного, а потом забыться и не думать ни о чем.
Самое страшное, что такие (существа? машины? живые мертвецы?) пытаются сделать других, тех, кто еще не умер, подобными себе. Если мы начинаем увлекаться чем-то всерьез, кроме учебы или работы, они говорят: брось. Если мы делаем что-то не по правилам, нас арестовывают. Они без конца ограничивают свободу живых. Бьют их словами.
Потому что хотят, чтобы огонь в глазах тех, кто остался жив, погас.
В школе Артур честно отсиживал первые десять минут от урока, а потом вынимал книжку из рюкзака и клал ее на место учебника. Сегодня он отсидел таким образом три занятия. Надо было убить время до свидания с Олей. На четвертом его застукали.
Мальчик сидел, погрузившись в чтение. Обычно он соблюдал осторожность, внимательно наблюдая, не подходит ли учительница, и осторожно перелистывая страницы. Но тут действие в книге стало уж слишком увлекательным, и он потерял бдительность.
— Артур, что это ты делаешь? – раздался голос над головой.
Паренек поднял глаза. Над ним, сложив руки на груди, возвышалась Александра Евгеньевна – огромная женщина, состоявшая, казалось, только из одних мышц и сала. Ее маленькие глазки едва пробивались сквозь складки жира на лице. Они смотрели мимо Артура, в какую-то невидимую точку позади его затылка.
— Ээээ… — мальчик замялся.
— Он книжку читает, — справа подал голос один из его одноклассников, сидящий за одной партой с Артуром. — Фантастическую. Вместо учебника.
Артур хотел укоризненно посмотреть на соседа, но не успел. Сильная рука учительницы схватила его за шею и оторвала от стула. Паренек захрипел и попытался вырваться. Он начал задыхаться.
— Артур, — спросила Александра Евгеньевна, по-прежнему не глядя ему в глаза, — ты знаешь, я не люблю, когда мои ученики невнимательны к уроку. Мы все не любим, — поправилась она. – Остальные отвлекаются на тебя. Они начинают завидовать. Им ведь тоже захочется книжки почитать! – воскликнула она и еще сильнее сжала его горло.
— Вы сейчас задушите меня, — прохрипел Артур. – Отпустите, пожалуйста, я больше так не буду!
Учительница словно не слышала его. Или не слушала. Она держала его еще какое-то время, потом отпустила. Паренек упал на пол. Он откашлялся и судорожно вдохнул воздух. В тишине класса это прозвучало как стон.
— Иди к директору, — сказала Александра Евгеньевна. – А на мои уроки можешь больше не приходить без родителей.
— Вы сумасшедшая, — выдохнул Артур, отступая к двери выхода. – Вы меня сейчас чуть ли не задушили. Чуть не убили человека! Вы это понимаете? – почти крикнул он, хватаясь за ручку.
Ответом ему было общее молчание. Артур обвел взглядом класс. Каждый из одноклассников смотрел кто куда – на потолок, в окно, на Александру Евгеньевну. Но не на него. Холодные, пустые глаза. Такие же глаза, он вспомнил, бывают у группы зевак, собравшихся на месте автокатастрофы и наблюдающих за стонами и мучениями пострадавших.
Учительница же вырывала из “Блудного сына” страницы. Одну за другой. Во всем классе теперь слышался только треск рвущейся бумаги. Белые листья с шуршанием падали на пол и тускнели. Мальчик видел это собственными глазами.
Артур наконец очнулся от охватившего его оцепенения и покачал головой. Слов просто не оставалось. Он толкнул дверь и вышел.
В коридоре было промозгло и чем-то воняло. Стены, выкрашенные в бледно-болотный цвет, вызывали у паренька ощущение тошноты, как, впрочем, и все это заведение. От досады он сплюнул на пол.
Черт, это уже какое-то сумасшествие! Ни к какому директору он не пойдет! Да к ебаной матери все это дерьмовое заведение! Черт возьми, подумал он, а если учительница едва его не придушила, то директор наверняка сделает это за нее. Нет, нах…
Он сплюнул второй раз.
Едва он сделал это, едва длинная тягучая слюна с тихим плеском цыкнула о линолеум, как по всему зданию школы прокатилось нечто. Может какая-то пульсация или волна, он не знал. Эту реакцию нельзя было увидеть, но он почувствовал ее. Это ощущение было сходни тому, которое вместе с мурашками появляется у вас на затылке, когда за вами кто-то наблюдает.
Артур замер. Но все вроде было спокойно. Изо всех дверей слышалось монотонное гудение, издаваемое учителями и учениками. Первые вели уроки, иногда повышали голос на кого-то, кто чересчур плохо себя вел (например, читал не те книжки, подумал Артур). Вторые отвечали или шумели. И только жуткий шаркающий звук шагов на дальней лестнице не вписывался в общую картину.
Мальчик вздрогнул. Каким-то шестым чувством он осознал: это идут за ним. Идут, чтобы схватить, а потом сделать что-то страшное.
Он оглядел рекреацию. Спрятаться было негде. В туалете? Глупо. Это зло найдет его и там. Обратно в класс его не пустят. Так что оставался только один путь…
Артур быстро пробежал вперед по коридору (шаги уже приближались) и спустился по другой лестнице. Шарканье тем временем послышалось уже наверху, в коридоре, где он только что был. Шаги, он слышал, убыстрились. Мальчик прибавил темп.
Он в очередной раз повернул по лестнице – и обомлел. До свободы, раздевалки и двери, ведущей на улицу, оставалось буквально с десяток метров, но выход был перекрыт. Там, внизу, у подножия лестницы стояли его мама и папа и глядели на него.
Что они здесь делают?
— Мам, папа, вы чего здесь? – спросил Артур, с тихим ужасом начиная понимать ответ сам. – Уже? Но как…
— Нас вызвали в школу… — начала мама.
— … сообщили, что ты читаешь вредные книжки… — продолжил папа.
— … и надо как-то это прекратить…
Шаги наверху начали. Шаркая, спускаться по лестнице. Артур уже не просто был в ужасе, он в шоке наблюдал за происходящим, ничего не понимая. Вызвали в школу? Когда? Почему мама и папа так быстро приехали? Между тем его родители продолжали:
— … так что сейчас мы все вместе пойдем к директору…
— … и проведем там воспитательную беседу на тему того…
— … что следует читать, а что – нет…
— … и как следует жить, а как не следует, — продолжил голос сверху. Он принадлежал директору, огромному, толстому и лысому.
Тот, шаркая, спустился и положил свою лапищу на плечо Артуру. Ловушка захлопнулась.
— Сынок, — сказал отец. – Не сопротивляйся. Будь таким, как все!
— Ты понимаешь, что если ты продолжишь свою жизнь в том же духе, то тебе не поступить в институт, не устроиться на работу, что ты не сможешь получать пенсию, — спросил директор.
— Ну и что, — прошептал Артур. – Я зато буду жить, как хочу. Рисовать картины, создавать что-то. Если я буду жить как остальные, как и вы, то я сойду с ума и покончу жизнь самоубийством.
— Суицид, Артур – это участь ненормальных. А мы нормальные. И хотим, чтобы ты тоже таким стал.
— Может, мне лучше знать, как мне жить?
— Ты еще маленький, и в жизни толком не понимаешь ничего.
Артур растерялся. Он не знал, что ответить, потому что у взрослых были ответы на все вопросы. Черт, он же сейчас проиграет им! Артур попытался вырваться, но сильная рука директора удержала его.
— Ишь, какой прыткий, — рассмеялся тот. Что-то Артуру не понравилось в его голосе. Он стал каким-то низким, нечеловеческим. Мальчик обернулся и увидел уставившиеся на него бесцветные водянистые глаза. Они ничего не выражали. Но вместе с тем в этой пустоте было что-то, какой-то вакуум, который затягивал сознание мальчика в бездну, в несуществование, в ничто. Артур попытался отвернуться, но не смог. Его как будто загипнотизировали.
— У меня хотя бы есть выбор, как жить? – слабеющим шепотом спросил он.
— Думаю, что нет, — ухмыльнулся директор, проникая пустотой своего взгляда в душу мальчика. – Видишь ли, мы всегда добиваемся своего. Сила у большинства, понимаешь.
Личность мальчика разрушалась все больше и больше. Она растворялась в этом ничто, которым заражал Артура директор… Через несколько минут индивидуальности Артура не стало. Мальчик стоял, уставившись пустыми глазами в пространство. Он тускнел на глазах.
Директор отпустил его и развернул к родителям, для того, чтобы они убедились в том, что их сын мертв. Папа и мама посмотрели в глаза мальчику, потом подняли головы:
— Спасибо за воспитательную беседу для нашего сына.
— Всегда пожалуйста. Если возникнут проблемы, обращайтесь.
— Хорошо. Сейчас ему лучше пойти на уроки. Мы надеемся, Александра Евгеньевна не будет против.
— Не будет. Артур же у нас теперь вежливый. Он извинится перед ней, правда, Артур? – мальчик кивнул. – Вот и хорошо.
— А потом, как придешь домой, — сказал папа, — пожалуйста, прибери свою комнату. Заодно, будь так добр, уничтожь все свои картины, чтобы никто не мог их увидеть. И обои поменяй.
На секунду в глазах мальчика что-то появилось. Из уголка его глаза по щеке скатилась слеза. Но тут директор сжал его плечо, и слеза пропала. Взгляд Артура теперь был как бездонная дыра.
— Действуй! – директор хлопнул его по плечу. – Живи! – с этими словами он, мама и папа Артура рассмеялись.
Они-то, конечно, знали, что такое жизнь.
Несколько часов спустя Оля пришла домой. В институте было как всегда: презрение со стороны однокурсников, тусклые картины, крики преподавателей по поводу того, что она рисует все не так, как надо. Оля уже привыкла к этому.
Она привыкла ощущать себя все более и более одинокой. Сначала у нее были друзья, но потом огонь в них погасал, и они отдалялись от нее. Сегодня был очередной день, такой же, как все.
Оля сняла пальто и шапку, прошла в комнату, чтобы оставить там кисточки и краски. Она включила свет, оставила пакет с художественными принадлежностями в углу. Потом распрямилась и вздохнула. Взгляд ее скользнул по комнате, задержался на столе, где лежал открытый альбом… Девушка глядела на свой утренний рисунок, ничего не понимая. А потом, осознав, упала на колени. Из ее груди вырвался крик. Сколько боли и тоски было в нем, сколько одиночества!
С каждым шагом становится все труднее. Ты проходишь какой-то отрезок пути, а потом, оглянувшись, понимаешь, что остался один. Твоя семья, знакомые, друзья – все оказались за бортом. Но, наверное, труднее всего потерять именно того, кто ушел самым последним.
Рисунок изменился. Он посерел, потерял цвет, словно старая фотография. Серыми стали стены, пол, потолок комнаты Артура. Настенная живопись куда-то исчезла, похоже, что обои были сорваны. Дверь была разломана в щепки. За ней зияла космическая пустота. На полу валялись сломанные кисточки. Все картины в комнате-студии Артура были перечеркнуты крест-накрест жирными черными мазками. Кстати, как и портрет Ольги, еще не законченный. Паренек вовсе не ужасался этому. Потому что он делал это сам.
Артур тем временем шел по улице, ни на кого не глядя. Теперь на нем были кепка, кожаная куртка, серые джинсы, ботинки. Все такое же, как у всех. Волосы были подстрижены под “ежик”. В руке была зажата бутылка пива. Взгляд был тусклым и ничего не выражающим.
Был ли он рад этому состоянию? Непонятно. В душе было пусто, мысли появлялись на краю сознания и тут же глохли. Наверное, впервые за восемнадцать лет Артуру было спокойно. Никто не толкал его локтями и не приставал по поводу цвета волос или одежды. Все шло так, как должно было быть.
Он окончит школу с тройками, в институт не сможет поступить – не возьмут. Потом он пойдет в армию, где “деды” выбьют ему последние мозги. А еще позже он приедет и женится на совершенно обыкновенной девушке. Они родят двоих детей и будут воспитывать их правильно.
Типичная судьба обывателя.
Артур шел, а мертвецы вокруг него оглядывались ему вслед. Они насытились. Сделали еще одного человека своим. Серая масса была довольна.
Бесцветные губы раздвигались в улыбке. Холодный воздух вырывался из ноздрей. В глазах как будто что-то появлялось на мгновение, оттаивало… и замерзало вновь.
Март 2008
