Голички

ГОЛИЧКИ.

Закон – что дышло, куда повернул – туда и вышло!

Старинная русская пословица.

Зима была «гнилая»,  снег то выпадал, то таял, слякоти, правда не было,  но погода была мерозо-пакостная. Под стать погоде было и настроение.  Праздники, начиная с «Покрова» проходили мимо,  не было в деревне былого  веселья  и радости.  Ничего особенного не случилось,  да и что могло случиться в лесной деревне, находящейся в  стороне  буквально  от всего  на  краю непроходимого болота.

 Правда весной позапрошлого года поселился в деревне новый хозяин,  да какой там хозяин, просто молодой мужик с женой, дом купил себе на краю деревни у леса,  хотя предлагали ему и дома и места в деревне получше, а он вдруг заявил, что не нужны ему никакие соседи – так и взял дом на отшибе.  В  то  время  в деревне было много свободных домов и за те же деньги можно было купить гораздо лучший дом, да и  деньги остались бы в деревне, а то отдал городскому бобылю. За все это Федьку Ёлкина на деревне невзлюбили и устроили своего рода бойкот – делали  вид,  что  его просто нет в деревне – о нем не говорили,  двор его обходили стороной, а он этого даже не замечал – ни к кому не обращался,  ни у кого ничего не спрашивал, делал все сам. Время шло и деревенские все же начали обсуждать Федьку, тем более, что делал он вещи несуразные.

-Федька старую печь сломал и сделал другую с трубой!

-Он чего, совсем рехнулся? В трубу-то все тепло уйдет!

-А не наш воз – не нам везти, пусть теперь топит с утра до свету.

-Это сколько же дров ему понадобится?

-Ну лес у нас не мерянный, однако, нарубить, напилить да подвезти чего стоит!

-Он лес уже начал за домом валить – это как раз делянка бобыля у которого он дом купил – выходит не такой Федя дурак раз вместе с домом и делянку купил.

-Толку-то с его покупки!  Все равно за зиму все пожжет, по  крайности, хватит ему на три зимы, а потом?

 Мужики ждали,  что Федька кого-нибудь позовет на помощь и тогда можно его утереть,  сказав, что без соседей не проживешь, но Федька и не думал заготавливать дрова, а нарубив сучья, сложив их в поленицу, сделал над ними навес.

-Федька-то совсем ополоумел – сучки была ему  охота – таскать  да  еще крышей накрывать?  Когда  это у нас с сучьями возились?  От них и тепла-то настоящего нет – дым один.

-Делянку-то свою он вырубает полностью  — все подряд рубит!

 -Это ему занятие надолго!

 -Да он уже бросил рубить – огораживает то, что вырубил.

 Мужики даже не поверили и в один голос решили что  Федька  ненормальный. В  начале следующего лета стали понятны федины «глупости» – навес над дровами избавил от необходимости чистить снег и дрова были  всегда сухие, тепло в трубу не вылетало, а в горнице не было копоти и угара.

 Огороженная вырубка вообще повергла деревенских в шок: трава на вырубке выросла высокая сочная,  из-за того, что место продувалось, оводов и комаров было мало, поэтому федькина корова паслась на вырубке, когда у всей деревни коровы были в хлевах и молока давали мало. Многое из того, что делал Федька,  раздражало деревенских мужиков.  Вот и этот год какой-то не удачный,  вроде бы как обычно, но у Федьки почему-то все получалось лучше, а это омрачало, не давало радоваться тому,  что есть у тебя.

 После крещенья собрались на посиделки у Егора Голого: в хату набилось дюжины две мужиков и баб, но никто не принес ни гармони, ни балалайки, поэтому только разговаривали о наболевшем.

-Когда это, наконец, погода установится? На крещенье и то мороз не мороз, да и снега то маловато…

-Это к войне! – Ляпнул Володёк Тютя. Все как будто вздрогнули, зашевелились.

-Мужики!  — завопил Иван Хаба – Сколько будем терпеть Тютины глупости?  Егор, ты его зачем сюда позвал?

-А я вообще никого не звал…

-Кто не знает, может подумать,  что Хаба самый умный,  а сам:  сколько сена сгноил?

-Погода такая – вот и пропало сено!  А у кого не пропало?

-Так у тебя больше всех!

-А ты мерял что ли?

-Видимо,  и,  впрямь,  война будет – чуть что – сразу драка – загомонили бабы и вдруг вспомнили – грибов-то было по осени много…

-Эх,  дурачьё… – осадил всех Илья Иванович – какая может быть война, когда второй год одни девки  родятся!

 Повисла  пауза…  Раздумывали, прикидывали…

-Летось,  на Николу зимнего у Дорохиных сын родился – его  еще  поп Саввой нарек – продолжал Илья Иванович. – Ну,  кто скажет,  после Саввы у кого в деревне был мальчик?

После Саввы?  Да у Федьки были крестины! Младенца Еленой нарекли! – опять ляпнул Тютя.

 Все засмеялись  —  приятно,  что рядом есть такой вот Тютя!

-Ты бы лучше уж спал,  а то, как проснешься, так жди от тебя…

-Ну,  Илья Иванович,  ты – догада, а ведь пра…, аккурат второй год идет как девки одалели…

 Почему-то опять стало всем тоскливо,  тут Егор Кусок и предложил:

-Давайте,  мужики,  завтра на ярмарку в Спасск поедем!

-Да торговать то нечем.

-У каждого что-нибудь да найдется – главное, чтобы без баб поехать.

-Как это без баб?

-А зачем вы там нужны?  Товару мало, а мужикам надо кое-какую снасть для  хозяйства  купить.

-Знаем  мы  вашу снасть!  — вопила Матрена Кускова.

-Мотя, ну что ты расходилась? Хочешь ехать – поехали! Просто вам бабам дела на этой ярмарке не будет  — сами управимся.

-Уж ты то управишься,  как же!

 Егор махнул рукой:

-Все,  мужики,  завтра  едем – пошли собираться – до света надо выехать, — заторопил всех Кусок.

 Мужики вышли на улицу, покурили, хотели уже расходиться, как Егор Кусок зашептал:

-Робя, давай баб дома оставим.

-Мы-то оставим, а вот ты как?

-Это мое дело, сами не лопухнитесь.

 Возы увязали быстро,  но товару оказалось не так уж  и  мало,  правда, весьма разного,  больше такого,  который в другое время и не повезли.

 В ночь разыгралась метель – снегу намело за всю зиму! Это помогло мужикам уговорить  жен  не ехать на ярмарку:

-И так набралось всего на воз – куда ж тебя то еще сажать?

 У  Егора Куска Матрена ничего слышать не хотела:

 -Хватит!  Наездился один по ярмаркам! Забыл, как жеребенка летось потерял,  а теперь хочешь и кобылу потерять!

-Да я разве что, — лебезил Кусок, — мне даже лучше что ты поедешь, мне ведь главное, чтобы ты не простыла. Вон ведь метель – то какая, ну ладно! Я тебя укутаю и посажу в сани, я уж и сена там постелил для те­бя.

Мотрена одела тулуп, повязала платок.

-Подожди,  — суетился Егор,  — сейчас я тебе воротник подниму и другим платком завяжу – дорога не близкая,  а метель все воет.

Когда Егор все это сделал, Матрена стала похожа на гигантский кокон.

-Мне же ничего не видно, — сказала она.

-А куда тебе смотреть? Ты держись за меня и иди потихоньку, а я тебя посажу в сани и поедем.

Во дворе Кусок провел Матрену мимо саней и посадил в телячью кормушку (ясли), дал в руки кол и сказал:

-Держись за оглоблю, а то упадешь. Ну поехали! Ноо!

Егор ударил вожжами  лошадь,  качнул  ясли и выехал со двора…

Обоз собрался приличный – лошадей 12-15, проехали немного лесом и поняли, что трудно пробиться через заносы, некоторые уже повернули назад, не задалась поездка! Видимо, накаркали бабы! Осталось меньше десяти саней, мужики курили,  прикидывали, стоит ли мучить лошадей.

-Чего встали и дорогу загородили – послышался голос Федьки Ёлкина.

-Не видишь? Дорогу занесло – не проехать.

-Так давайте по очереди ехать впереди,  версты по две!  Эх!  Кто там впереди? Трогай!

-Ты чего тут раскомандовался!  Тебе надо – ты и ежжай,  а мы,  может быть, и не поедем.

-Вот те раз! В кои веки выбрались без баб,  вдруг назад! Эх, мужики!

-Ты  чего это нас сволочишь?  Думаешь,  если городской,  то тебе все можно? Мы тебя не приглашали!

-Да я с вами и не поехал бы!  У меня просто дело в городе, да гляжу, обоз собирается, вот и решил за компанию…

-Ищи себе другую компанию!

-Робя! – Не смутившись, продолжал Федя Ёлкин. — Давайте ехать первыми по очереди,  а у кого сани тяжелые,  то пусть переложит другим,  чтобы ехать на пустых санях.

-Вот и разгружай свои сани куда хошь!

 Начались споры – ссоры,  каждый боялся прогадать.

-Кто Бога не боится – пусть возвращается, но тогда пути им не будет, а кто поедет дальше – бери мои мешки!  Я поеду первым! – Кричал Федя.

-Ишь умник! На пустых санях и я поеду!

-Давай,  тогда,  свои мешки!

-Ишь ты какой! Отдай свои мешки,  а потом собирай их!

-Ну и попал я в деревеньку!  Пни вы ольховые!  — Возмутился Федя.

Мужики обиделись и двинулись на Федю, а тот вроде бы этого и не замечал, а продолжал крыть их:

-Братва косопузая!  Живете бабьим умом – потому что своего то умишка вовсе нет,  ну и сидели бы по избам да таращились бы на лучины, а то в город на ярмарку собрались!

-Паря!  Ты нам тут не очень,  а то мы живо ребра пересчитаем, – рычал крепкий коренастый мужик по прозвищу Хопа.

-Ты, что ли, счетоводом будешь? – Смеялся Федя.

 Все разом замолчали. Ивана Хопу в деревне хорошо знали, поэтому никто с ним не связывался из-за злого нрава и мстительности Хопы. Федя этого знать не мог, ведь он в деревне жил недавно. Про Федора Ёлкина говорили, что у него есть богатый дядя, который помог ему купить избу и клочок земли.  Ходили слухи,  что Федор с трех лет остался сиротой, жил у родственника лесника  на  кордоне в княжеском лесу недалеко от имения, часто бывал в барском доме, там у кого-то выучился грамоте и его хотели было взять в дом,  но вышел какой-то конфликт с князем,  из-за чего Федин родственник чуть не лишился места. Федю от греха отправили в город к дяде, но и там у Феди что-то не сложилось. Постоянно у Феди были неприятности – у начальства Федор вызывал слепую злобу,  поэтому, несмотря на грамотность, силу и молодость, ни к какому месту Федя не смог пристать. От всего этого Федор начал попивать.  Дядя подумывал  отправить его в монастырь, и Федя, было, согласился, но, побыв там недели три, стал упрашивать дядю помочь обзавестись хозяйством в  глухой  деревне, жениться – с тем,  никому не мешая, жить своим хозяйством. Дядя согласился. Жену себе Федор взял из хорошей семьи,  только почти без приданого – она, как и Федор, была сиротой и жила в семье родственника. Федин дядя и  родственники невесты  быстро сговорились – им было выгодно сравнительно дешево  и подальше сплавить обузу.

В захолустной деревне среди болот нашлась изба с клочком землицы,  куда Федя прямо из церкви привез жену в конце весны.  Появление Федора в деревне произошло незаметно; никто в деревне Федю за «своего» не посчитал, даже по имуществу его трудно  было отнести и к зажиточным,  и к нищим.

  Все ждали, к кому он будет обращаться за помощью, ведь тогда можно будет решить к какому «сословию» его  следует  отнести  и,  если чем-то Федор не понравится, можно будет сказать ему: «Обращайся  к своей ровне!» Однако Федор ни к кому не пришел на поклон, а начал делать все несуразные вещи… Вместо того, чтобы пахать и сеять,  начал ладить забор, рыть какие-то канавы, переделывать все в избе,  и все это делал один! За лето Федор обжился, но все равно, никто не считал его своим; зажиточные считали его нищим, а нищие не уважали его за то, что был постоянно чем-то занят, кабак не посещал  и ни помощи,  ни совета ни у кого не просил.  К началу зимы о нем вообще забыли,  но вот сейчас этот чужак  поливает  их  последними словами…  Правда,  то, что связался он с Хопой, говорило за его неопытность и простодушие,  и у некоторых вызывало сочувствие.

-Прежде чем считать ребра,  разуйся, — насмешливо продолжал Федор, — легше будет,  счетовод!

-Ехал бы ты, Паря, своей дорогой, — посоветовал Илья Иванович.

-Проезжай,  проезжай, а, если не знаешь куда, то, враз, укажем!

-Уж не ты ли? – Усмехнулся Федя, глядя на первого забияку Хопу.

Хопа хмыкнул, взял кол из саней и двинулся на Федю.

Федя как бы нехотя отошел в сторонку,  поддернул тулуп и, смеясь, сказал Хопе:

-Только уж показывай, как следует!

-Ну смотри, – выдохнул Хопа и махнул колом, целясь Феде по голове, но Федя как бы поднырнул под хопины руки, и кол улетел  за сани.

-Руки здорово осушил?  — Участливо спросил Федя.

-Здорово…,  – затряс руками Хопа.

-Ничего к обеду отойдут, – успокоил Федор и тут же начал распоряжаться:

-Кто первым едет – часть груза передает задним,  едем по  полверсты, со Мжакино поле начинается, там посмотрим.

-Нет,  ты,  Федя, езжай вперед, мы твои мешки разберем по саням.

-Да у меня всего-то два мешка рыбы.

-Чего же ты тогда скандалил?

-Вот, хотел посмотреть, каких Бог соседей послал.

-Ну, выходит, со знакомством надо бы выпить!

-Хорошо!  На обратном пути и поставите мне за то,  что поеду впереди до самого Спасска, а на обратном пути, заедем в Мжакинский трактир тогда и выпьем за знакомство…

 Больше всех рад был Кусок – тому что поездка не сорвалась,  что  Хопу наконец удалось проучить,  и что теперь можно будет сойтись с Федором.

 Дорога до Спасска была тяжела, Федору приходилось по долгу вести свою лошадь в поводу, только к полудню добрались.  На ярмарке хорошие места были уже заняты и веретьенским мужикам  пришлось  устроиться  в  самом конце рядов,  куда редко заходил настоящий покупатель.

В начале рядов расположились федотьевские мужики,  среди которых своей крикливостью  и надоедливостью выделялся Бя Строков. Это был тщедушный мужичонка способный часами молоть чушь,  приставать ко всем и каждому с какой-нибудь глупостью, но именно на ярмарке эти его качества были просто необходимы.

-Подходи, народ, — орал Бя, — наше село мастеровое, промысловое, все у нас есть!

 На голос тянулись люди,  смотрели товар…

-Куда  ты пошел?  — Хватал за полы несостоявшихся покупателей Бя.  — Смотри, какие голички сшила мне жена!

Голички действительно были хороши: из добротной кожи, с меховой опушкой и мастерски подогнанным большим пальцем, кроме того, на тыльной стороне голичек были сделаны три шва,  которые создавали иллюзию перчаток,  то есть голички можно было принять за перчатки, а не за чехол на варежку.

-Где ты еще мог увидеть такие голички? – Не унимался Бя.

Разумеется, никому эти голички нужны не были, но люди останавливались, рассматривали, щупали и покупали какую-нибудь мелочь,  лишь  бы  отвязаться от надоедливого продавца, но после этого сразу уходили с базара.

Веретьенские мужики,  видя, как Бя Строков отваживает от них покупателей, хотели пойти и прибить Строкова, но Илья Иванович запретил.

-Ладно,  — сказал Федор, — я его предупрежу, и если не образумится, на обратном  пути я ему устрою!  Робя!  Мне надо отлучиться по делам – посмотрите за моей лошадью.

 Проходя мимо  Строкова, Федя подозвал его и негромко сказал:

-Слушай, торгаш, не мешай другим, а то наживешь на свою голову…

-Если ничего не покупаешь, проходи,  — завопил Бя,  — не задерживай!

-Ну смотри, — внушительно предупредил Федя.

 Свой товар  Федя сдал лобазнику почти даром и ушел куда-то;  вернулся он, когда все начали собираться в обратный  путь.

Собираясь  в  обратный путь, Федя  удивил  всех тем,  что где-то купил колокольчик и бубенцы, которые тут же начал прилаживать к упряжи. Прилаживал, долго прислушиваясь к звуку и меняя местами бубенцы.

-Федя, ты бы лучше голички у Бя купил! На кой черт тебе этот звон!

-Со звоном ехать веселее…

-Лучше бы выпил – это и дешевше и веселее!

-Я за дешевизной не гонюсь, а выпить вы мне поднесете, как договорились, помните?

-Да на что они поднесут? – Встрял в разговор Бя Строков. — Торговать не умеют – проторговались лесные!

-Сам-то много барыша получил?  — Нашелся Егор Кусок.  — За весь день так и не продал голички!

-Эх,  голова еловая,  да разве ямщик голички продаст? Торговать надо уметь! Соображать надо!

-А ну пошел отсюда! – Озлился Хопа, — Соображала хренов нашелся!

 Строков понял, что нужно воспользоваться предложением и не испытывать судьбу и терпение чужих мужиков, но все-таки напоследок посмеялся над веретьенскими мужиками и быстро уехал.

-Надо было ему все-таки рожу набить!  — С сожалением сказал Егор.

-В Мжакинском  трактире набьем, — пообещал Хопа.

-Набьешь там!  Там же бутошник – полицейский отирается,  он  в  задней комнате сидит и как что – он тут как тут! – Сообщил Егор.

-А он что, всегда там сидит?  — Спросил Федя.

-Когда с ярмарки разъезжаются – всегда.

-Тогда рожу этому Бя полиция и набьет, а мне за хлопоты он отдаст свои голички, без таких голичек, действительно, плохо ямщику, а мужику любые сойдут! Вы его только отвлеките.

-Федя,  чтой-то я тебя не пойму, — начал степенный мужик Семен Горелов, — сурьезно ты говоришь али шуткуешь? Ты же не знаешь, что это за Бя, а говоришь, что отдаст он тебе свои голички! Да он скорее удавится, чем отдаст что-то свое!

-Мало того,  что отдаст, еще и от полиции в зубы получит!

Семен плюнул, но Егор Кусок задержал всех и предложил:

-Паря, давай так! Если будет, как ты говоришь – мы тебя угощаем! Выпивка, закуска – все наше, если нет – пропиваем твой колокольчик с бубенцами!

Мужики захохотали, предвкушая отказ Федора или даровую выпивку.

-Хорошо, — неожиданно согласился Федор, — только ты,  Егор, должен будешь его немного отвлечь, к примеру, подойди к нему и спроси: «Плохо, мол без голичек?» Вот что-то в этом роде, но особо не задирайся. Только отвлеки на короткое время. Как?

-За мной дело не встанет!

-За мной тоже!

 В трактир ввалились толпой, сразу загомонили, рассаживаясь по местам. Федя зашел последний,  окинул взглядом помещение и увидел Строкова, он сидел за столом один,  видимо,  успел всем изрядно надоесть своей трепотней, да и выпил он уже изрядно. На лавке рядом с ним лежали его голички. Веретьенские мужики нарочито не замечали Строкова, один  только Егор  Кусок подошел к нему и с издевкой спросил:

-Что?  Пропил свои голички или еще нет?

-Тебе какое дело? Тебя угощать не собираюсь!

-Подавись ты своим угощением,  Бя блудливая!

Пока шла эта перепалка, Федя сел на лавку рядом с Бя, взял в руки его голички, посмотрел их со всех сторон, вынул даже из них варежки, затем вставил их на место и положил рядом с собой.

-Собирай куски в другом месте…  Тебе-то и давиться-то нечем, — не унимался Бя. – Знаю всю вашу деревню – одни нищеброды!

-Это ты зря,  — вмешался Федор. – Они не то, что сами выпьют, они еще и меня угостят, а не орал бы ты так, то и тебе бы поднесли.

-Ну вот и угощайтесь как хотите,  а мне пора! Некогда мне тут рассиживаться, особенно с вами, нищебродами! Давай сюда мои голички!

-Какие твои голички?

-Вон те, не видишь?

-Ну,  Бя – браток!  Пить тебе надо меньше – это же мои голички, — Фёдор потряс голичками, —  а свои ты пропил. Забыл, как хотел с них Егора угостить, да он отказался?

-Как это твои  голички, — завопил Бя и вцепился в голички двумя руками. – Все знают,  что это мои голички!

-Не серди меня,  — рассудительным тоном отвечал Федор,  держа в руке голички. – Будя! Побузил и хорош! Ступай с Богом домой!

-Что же это твориться на белом свете!  Средь бела дня грабят!  Люди! Хозяин! Зови бутошника…

 Трактирщик увидел, что в заведении начинается драка,  открыл дверь за стойкой и позвал:

-Никитич, выйди  на минутку!

 Через малое  время  к спорщикам вразвалочку приблизился внушительных размеров полицейский в полной форме с шашкой на боку, он растолкал собравшихся вокруг Федора и Бя мужиков и вплотную подошел к ним.

-Почему шумите!  — Грозно начал он.  – Зачем нарушаете…

-Ваше благородие!  — Перебил полицейского Бя. – Посмотрите, что делается! Голички отнимают!

-Действительно, отнимают, сами видите, — подтвердил Федор, показывая, как Бя вцепился в голички.

Полицейский мотнул головой,  это помогло ему понять, что объект спора – голички и принять юридически правильное решение – действовать по Закону.

-Дайте-ка  их сюда,  — протянул он руку к голичкам.

Федя подчинился сразу, он за голички подтянул к полицейскому Бя и передал голички, за которые держался Строков, в руку полицейского.

Бя хотел, было, вырвать голички, но из руки полицейского не посмел.

-Ну! — грозно прорычал полицейский,  и Бя наконец выпустил бывшие свои голички.

В трактире все смолкло – все ждали, что будет дальше.

Полицейский потряс над головой голичками и спросил:

-Чьи эти голички?

-Мои! – В один голос ответили Федор и Бя.

-Чьи же они в самом деле? – Допытывался почти растерявшийся Никитич.

-Ваше благородие,  — плаксиво взмолился Бя.  – Спросите людей,  ведь все знают,  что голички мои!

-Что он тут плетет? – Взорвался Федя. – Вы, например, господин унтер, знаете, что эти голички его?

-Никак нет,  — пробасил Никитич,  не зная как поступить, но, предвидя большой скандал,  если он упустит свою линию на законность.

-Сами видите, — продолжал Федя. – Он пьяный, вот и несет невесть что.

-Кто это пьяный?  — Не уверено возразил Бя.  – А что, если выпил немножко, то можно, значит, голички отбирать?

 Никитич растерялся; от него ждали немедленного решения, а принять он его не мог, можно было,  конечно отвести обоих в участок,  но это было сопряжено с такой волокитой,  кроме того,  урядник спросил бы: «Почему ты оказался в трактире?» Так что лучше бы сжечь эти несчастные голички.

 Выждав время, Федя предложил:

-Ваше благородие,  давайте так:  если голички его,  то пусть он скажет какие варежки в этих голичках, ведь только хозяин и может это знать. Вот и говори, какие там варежки.

-Я то свои варежки знаю! Думаешь, дурака нашел? Вот я сейчас скажу, какие там варежки, а ты повторишь и опять будешь говорить, что голички твои!

-Если ты скажешь правильно, а это легко проверить, то я говорить то ничего не буду и голички отдадут тебе, но если ты скажешь не так, то я скажу какие там голички в самом деле. Тогда сразу станет ясно, чьи эти голички.

-Пусть их благородие решит, кому говорить первому!

Никитич строго поглядел на Федора, повертел в руках голички и, ткнув ими в грудь Бя, приказал:

-Говори ты первым.

Бя от того, что полицейский ему верит больше чем Федьке, даже покраснел и степенно начал:

-Там у меня мои варежки, мне их летось вязали, тёща вязала. — Бя хотел на этом и закончить, но, видя, что полицейский ждет подробностей, смутился и начал запинаться.

-Они вязаные…  Они обычные из овечьей шерсти, вот такие…, – окончательно запнулся Бя, вертя во все стороны руками.

Строков замолчал, полагая, что все нужное он уже сказал.

-Видите? Не знает, — выдержал паузу Федор и заявил: — Там варежки из серой шерсти,  а верхушка у них черная. Выньте из любой голички варежку и увидите.

На глазах у всех полицейский извлек варежку из голички – она была из серой шерсти с черной верхушкой!

-Да, да правильно, — неизвестно чему обрадовался Бя. – Это мои, мне теща их летось вязала!

 С  этими словами Строков попытался забрать голички у полицейского.

 Терпение Никитича лопнуло, и он от души треснул Бя по зубам так, что тот упал на пол.

Голички полицейский вручил Федору и хотел что-то ему сказать, как вдруг раздался истошный крик Бя:

-Ваше благородие! Как же… мои голички?!

 Никитич побагровел, за ворот поднял Бя с пола, развернул его лицом к двери, наподдав под зад ножнами от шашки, крикнул:

-Чтобы духу тут твоего не было,  пьяная рожа!

В трактире все одобрительно загудели, рассаживаясь по местам.

К мужикам подошел сам хозяин и спросил:

-Чего, господа — мужики, желаете?

Такого не было ни когда! Потому-то федины голички обмывали долго и весело. Угостили и полицейского.

В деревню возвращались довольные,  под звон колокольчика с бубенчиками.

ШАПКА.

Ни кто, ни где, ни когда не интересовался судьбой невинного человека.

Я.Гашек

В «санях» Матрена пригрелась и заснула…. Спала крепко и проснулась с ощущением приятной истомы и блаженства. Матрена подумала: «Все-таки Егор у меня хороший! Укутал и вез так, что я и не почувствовала дороги – выспалась, наконец. Правда, когда приедем назад…. Ничего, Егора заставлю помогать! Вместе ведь ездили!»

Через платок Матрена видела, что уже развиднело, стало быть, стоят они у Мжакинского трактира, мужики, видимо пошли погреться.

-Молодец Егор, — думала Матрена, — не стал меня будить. Мне то и здесь тепло, чего мне зря ходить, а на выпивку у него и денег то нет. Сейчас он погреется и мы поедем дальше.

Видимо все мужики ушли греться, не было слышно голосов, правда, не было слышно и фырканья лошадей, скука копыт.

-Егор, наверное, крепко завязал на мне платок, — размышляла Матрена, — вот мне ничего и не слышно….

Вдруг она услышала хруст – так жевать могла только корова…

-Неужели теперь и в трактире корову держат? Кто же у них за ней ходит? Корову, поди, хорошую купили…., — Матрену разбирало любопытство и она начала выбираться из своих платков и тулупа. До узлов на платке ей дотянуться не удалось, а звать кого то на помощь было неудобно, да и насмешек потом будет на всю жизнь. Она попыталась вылезти из платков, но в «санях» было много сена и опереться было просто не на что.

-Вот почему мне так мягко было, Егор позаботился, — думала Матрена, преодолевая все трудности, развязывая кушак на тулупе. Это помогло освободиться от платков и тулупа сразу.

Первое, что увидела Матрена, была корова, жующая сено из которого, наконец, и выбралась Матрена.

-Смотри-ка, — удивилась Матрена, — корова – то у них как моя…

Тут стало ясно, что Матрена все это время сидела в телячьей кормушке (яслях) у своего хлева и держалась за кол, который вместо оглобли сунул ей в руки Егор, а сам один уехал на ярмарку.

Ярость охватила Матрену и она, вытащив из яслей кол, пошла искать Егора, но тут же поняла, что он уже не менее как в 12-ти верстах от дома…

То, что Егор с ярмарки приедет пьяный, Матрена не сомневалась, по этому весь день прикидывала, как будет расправляться с обманщиком. Закрыв глаза, она представляла, как будет дубасить ненавистного Куска колом и приговаривать: «Держись за оглоблю, держись за оглоблю!», как Кусок будет от нее бегать по двору и прятаться…

-Во дворе он от меня никуда не денется, если спрячется в хлеву, а там колом не размахнуться, так я его колом ширять буду! Будет знать, как обманывать! Только ширять надо поосторожнее, а то, не ровен час, и окалечить мужика можно. Да что ему будет, анчутке рогатому! Корову не задеть бы…

В который раз, проходя мимо яслей, и, пнув их ногой, Матрена  услышала скрип.

-Вот ведь бес! Скрипит как полоз по снегу. Умен Кусок! Ну, я ему этот ум-то повыбью! – Матрена, в который раз, представила себе расправу над Куском и тут ее осенило, — А вдруг он ирод от меня в избу побежит, ведь там я колом могу что-то и разбить… Ну я же не дурнее Куска! Просто надо вместо кола взять полено поудобнее.

Она подошла к поленице и принялась подбирать полено, годное для «учебы» Куска. Не так быстро, но полено такое нашлось ровное, в меру тяжелое. Матрена даже помахала им, представляя, как будет им бить Куска, ее даже бросило в дрожь от предчувствия той радости, которая бывает от сознания своей правоты и силы. Матрена представила, как Кусок будет перед ней изворачиваться, врать, говорить умильно ласковые слова, просить прощения и потом (пока она его не простит) будет ходить за ней, как за стельной коровой, как в это время она, на зависть всем соседкам, будет им помыкать…

В этот раз случилось все не так. Далеко за полночь Матрене почудился звон колокольчика и перезвон бубенчиков. Она уже хотела перекреститься, как явно услышала, что к дому подъехало трое саней. Матрена выскочила на улицу и безошибочно узнала среднюю лошадь и сани.

От передних и задних саней к средним подходили Горелов и Голов. Они вынули из средних саней Егора и понесли к избе. Матрена выбежала им навстречу.

-Что стряслось? – С дрожью в голосе чуть не заголосила Матрена.

-Да вот, — усмехаясь, объяснил Горелов, — помогал Егорушка Федьке Елкину, да умаялся и надорвался.

-Мотя, — внушительно пояснил Голов, — без твоего Егорушки так и ходил бы Бя с небитой рожей!

-Какое мне дело до какого то Бя?! Говорите, что с Егором! Уж не окочурился  ли Егорушка? Что с ним?

-А что и всегда – пьян, конечно…

-Ах вы, анчутки рогатые, опять, значит, напились…., — начала, было, Матрена, но осеклась, ведь никогда ее Егора пьяного до дома никто не провожал, не было такого в заводе, что бы, когда-то пьяного Куска домой на руках несли.

-Ты, баба не шуми, а лучше покажи, куда его положить.

Матрена поняла, что ее Егор сделал что-то полезное для общества и его уважают. Это польстило ее самолюбию, но из гордости ничего у мужиков не стала расспрашивать.

Ее очень удивило, что мужики по очереди неизвестно кому задавали вопрос: «Чьи голички?», хором на этот вопрос отвечали сами: «Мои!!», после чего смеялись до слез.

Подобного Матрена никогда не видела, поэтому испугалась, что Кусок, в очередной раз, набедокурил, а, еще хуже, денег назанимал. Мужики же, положив Егора на лавку, ушли восвояси. На улице они посмеялись и разъехались по домам.

Когда за мужиками захлопнулась дверь, Матрена как бы очнулась, оказавшись в привычной обстановке в своей избе с пьяным мужем. Злоба волной накатила на нее, она взяла полено и пошла к лавке. В это время на улице заржала их кобыла и Матрена решила отложить расправу и расспросы, тем более, это же должно занять много времени. Надо было все выместить, «вложить ума» поленом и узнать, что же случилось на ярмарке.  Матрена решила сначала распрячь и накормить кобылу, а уж потом Кусок ей за все ответит…

Занимаясь с кобылой, Матрена путалась в упряже, и, вспоминая, как ее Егор, шутя, распрягал и запрягал кобылу, (она же подолгу и порой бесполезно возилась с каждой деталью, а хомут так и не смогла снять), Матрена поуспокоилась.

-С ярмарки Егор никогда трезвый не приезжал, — распутывая очередной узел, рассуждала Матрена, — даже летось, когда жеребенка потерял, а тут его проводили и не просто проводили, а на руках в дом внесли. Потом мужики сказали, что Егор помогал Федьке Ёлкину.

Хомут безнадежно застрял на кобыльей голове и Матрена, чтобы чего не сломать, вернула его на прежнее место и повела кобылу с хомутом в стойло. Возвращаясь в избу, Матрена начала прикидывать, как ей лучше подойти к Алене (федоровой жене), ведь чтобы Кусок ни сделал для Федора, у Матрены, стало быть, есть повод зайти к Алене и разузнать, наконец, как она топит печь, что у нее нет копоти.

-Может Кусок не все деньги пропил, — прощали Матрена Куска. — Да много ли денег он мог выручить, что бы так напиться. Стало быть, его угощали…

Матрена зашла в избу, в печи догорало полено, которым она намеревалась прибить Куска. В мерцающем от печи свете Матрена увидела свернувшегося на лавке Егора и со словами: «Горе ты мое», накрыла его полушубком.

Утром Матрена, как ни в чем ни бывало, спросила Егора как только он проснулся:

-Что с ярмарки так задержался?

Кусок ошалел от такого обращения, ему даже показалось, что это продолжение сна или он уже на небе, но в голове гудело, по телу разлилась усталость, не было сил пошевелиться, любое движение причиняло боль. Егор осознал, что находится он в своей избе, но как он сюда попал и почему Мотя не дерется, понять ему было не дано.

-В Мжакинском трактире пришлось уважить полицейскому, вот пришлось малость выпить, — не совсем уверенно начал Егор, — там ведь Бя Строков с Федькой Ёлкиным чуть не подрался. Спасибо я поблизости оказался и обсказал полицейскому, что Бя пьяный, а Федор – мужик правильный. Полицейский все понял, треснул Бя по зубам и выгнал его из трактира, а Федору голички подарил.

-Откуда же у полицейского голички?

-Ой, Мотя, мне так плохо, что и сказать тебе не могу.

Матрена подошла к полочкам, пошарила за посудой и достала бутылку с водкой, налила немного водки в кружку и поставила бутылку на стол.

-Похмелись, анчутка!

Егор бодро подсел к столу и быстро выпил водки, после чего начал рассказывать.

-Мы с Федькой из деревни выехали первыми, — начал обстоятельный рассказ Кусок, — стало быть, всем остальным дорогу проложили. На ярмарке я подсказал Федору, какие лучше бубенчики с колокольчиком купить. Тут встрял этот Бя и говорит Феде: «Плохой звон у твоих бубенчиков, пропей их лучше».  Тут я Бя и говорю: «Шел бы тут пока беды себе не нажил». Ясное дело, со мной Бя побоялся связываться и ушел. На обратном пути зашли в трактир погреться, тут уж Бя совсем пьяный к Федьке то и пристал! Да так пристал, что пришлось бутошника – полицейского звать. Бя совсем ополоумел. Тут мне Федор и говорит: «Кроме тебя, Егор, никто мне не поможет этого Бя наказать». Вот я и постарался. Мне и пришлось полицейскому все объяснить. Сделал так, что полицейский как даст Бя по зубам и вон его из трактира! Вся деревня потом нас с Федором угощала. Вот и пришлось выпить, а Федор выпил еще больше моего.

Егор уже намеревался налить себе еще водки, но Матрена схватила бутылку и приказала:

-Хватит тебе одному пить! Поди, Федор не хуже твоего болеет, иди к нему и узнай, как он печь себе сделал.

С того дня, как Федя «приобрел» голички к нему потянулись люди, первым прибежал Егор Кусок.

-Здорово были, Федя, — с порога начал Кусок  таким тоном, что будто бы и никогда от Федора и не выходил.

-А, Егор, милости прошу, заходи, — поднялся навстречу гостю Федор.

-Чудные дела творятся! Матрену мою, как подменили: за пропитые деньги не ругает, по хозяйству управляется сама, только говорит, чтобы я ей сделал печку как у тебя.

-Для этого, Егор, тебе надо иметь обожженных кирпичей штук 300, это, если без лежанки будешь делать и железа разного примерно с пуд, не меньше.

-Ишь ты! А я думал, что можно одними камнями обойтись.

-Камень в топке трескаться будет, камень понадобится в основание печи. Кирпичи пойдут на топку, повороты да трубу. Сделать печь – дело не простое. Как бы я тебе подробно не рассказывал, сам ты в первый раз печь не положишь, тебе надо будет посмотреть, как это делается, понять правила…

-Ладно тебе, Федя, меня стращать, я не за этим к тебе пришел, — начал Кусок, доставая из-за пазухи початую бутылку водки, — лучше расскажи, как тебя угораздило к нам в деревню попасть.

Кусок деловито устроился за столом, поставил на стол водку и приготовился слушать.

Федор присел к столу не сразу, о чем-то напряженно подумал и, наконец, сказал:

-Вот из-за этого зелья и попал то сюда, пил беспробудно по полгода….

-Как по полгода, — перебил Федора Кусок, — зиму – это понятно, но весна, осень, летом тоже особо не выпьешь – покос…

-Теперь я и сам этому удивляюсь, но тогда…. Ведь рос я без отца, без матери. Мать при родах умерла, а отец погиб, когда мне и пяти лет не было. Я его и не помню совсем, помню – добрый был, меня жалел, говорил: «Сироты мы с тобой Федюшка». У отца сапожная мастерская была – ее продали, а меня определили к пономарю Игнатию. А на лето к дяде на кордон в Домашний Бор у Городного. Другой дядя часто брал меня, когда ездил подряды заключать. Вот и видел я, как работают и живут мастеровые. Они то меня и учили ремеслу какому-нибудь. Я ведь не крестьянин – вот меня и привечали.

-Что же ты сейчас в крестьяне подался? Крестьянствовать начал хоть куда! Мужики тебе завидуют.

-Да какой я крестьянин? Нет, Егор, крестьянином сразу не станешь. Это разве внуки мои…

-Как можно так далеко загадывать? Внуки… Да у тебя только почитай вчера только дочь родилась.

-Эх, Егор, не знаешь ты… Есть всякие науки, где все это уже известно. Есть такая книга «История Государства Российского». Так там все про всех написано.

-Неужто и про нас написано? Чудно! Быть не может!

-Конечно, не о тебе и не обо мне там не написано. Там написано как получились сословия, от чего и зачем. Вот ты в церкви слышал, как читают Евангелие от Матфея, слышал, как в начале: « Исаак родил Якова…», а дальше идет перечисление аж сорока поколений. Ведь это для того, чтобы все знали, что Иисус Христос родился от известных людей и в роду у него «посторонних», без роду – племени не было. Вот так и пошли сословия. Беда крестьянина в том, что он даже не помнит, кто у него был прадед, чем занимался, как жил.

-Это ты зря, Федя, говоришь. Известно чем они все занимались – крестьянствовали, а проще сказать, горе мыкали.

-Да не о том речь. Вот ты знаешь, как звали всех четверых твоих прадедов? Ведь у каждого по четыре прадеда.

-Шутишь!? Это сколько же народу должно быть?

-Чего тут шутить? Отец у тебя один, дедов двое, а прадедов должно быть четверо.

-Федя, давай выпьем, а то я никак в толк не возьму, куда такая тьма народа делась.

Фёдор засмеялся, махнул Алёне рукой, но та уже несла кружки и миску с солеными грибами.

Егор удивился тому, что Алёна ничего не спрашивала, не ворчала, а делала все сноровисто без лишнего шума и движений.

-Алёнушка, — сказал Федя, после того, как на столе все было расставлено, — посиди, поговори с Егором, а мне надо скотине корму задать.

Егор хотел возразить, но Алёна ласково перебила его:

-Угощайся, сосед, не побрезгуй, чем богаты….

-Я же с Федором хотел выпить, — с досадой произнес Кусок, когда Фёдор вышел, — похмелить его хотел….

-Не пьет Федя водку, не хочет он пить, а ты выпей, если хочешь.

-Как это не хочет пить? А похмелиться?

-Чего ему похмеляться, когда в трактире он вместо водки воду пил. Отпил он свое, ты уж его не смущай.

Егор налил себе полную кружку и залпом выпил ее.

-Как это можно не хотеть водки выпить? – Рассуждал, закусывая, Егор. — Как можно понять: выпил ты свое или еще нет?

-Федя в монастыре на Валааме неделю жил. Его туда дядя отвез, что бы его там отчитали от пьянства. Вот он и понял, что свое уже выпил.

-Где этот Валаам? Поди, ближе к Москве?

-Что ты! Много дальше! Федя туда добирался месяца два, обратно, правда, быстро удалось добраться, всего за три недели. Знаешь, Егор, ты уж сегодня иди домой, а как-нибудь заходи со своей Матреной к нам, просто поговорить, без выпивки. Она мне расскажет, как корову свою кормит, а то у меня корова худеть начала, а Фёдор тебе про Валаам расскажет, как он туда добирался. Что там видел.

Очень не хотелось Егору уходить, да и в бутылке еще немного осталось. Алёна это поняла, вылила остатки водки в кружку к Егору:

-Сосед, выпей на посошок.

Уговаривать не пришлось, Кусок, заглотив водку и понюхав свой рукав, заверил:

-Зайдем как-нибудь. Бывайте здоровы!

Матрена удивилась, увидев мужа так рано и в «дым» пьяного. Она подумала, что Федор выставил Куска за дверь и не только с ним пить не стал, но даже и разговаривать не захотел, а Кусок, выпив водку один, вернулся домой.

-Мотя, завтра к Федору в гости пойдем, — пробормотал Кусок и свалился на лавку.

Происшествие в Мжакинском трактире надолго стало темой обсуждения и пересудов в деревне. У мужиков появилась гордость за своих. Даже о том, что почти все вырученные деньги были пропиты, никто не жалел, даже жены не ругали мужиков за это, а только переспрашивали: «Здорово полицейский Бя по зубам треснул?». Получив утвердительный ответ, бабы охали, крестились: « Слава Богу, наконец- то этого сквалыгу наказали». Мужики всему этому радовались вдвойне  и в сотый раз в лицах представляли, как полицейский наподдал Бя еще и по жопе, выгоняя его из трактира. Некоторые изображали не только полицейского, но и Бя, лучше всех это получалось у Егора Куска.

Всем было весело, но мучил вопрос: «Зачем Федя купил бубенчики?»

Посиделки на этот раз удались. Тютя в начале жалел, что с мужиками на ярмарку не поехал, но потом забыл об этом. Каждому вновь прибывшему он рассказывал, что сам видел, как Егор Кусок приказал Бя Строкову отдать Федьке Ёлкину свои голички, как потом за это Бя угощал полицейского, как, напившись, Бя сказал полицейскому: «Пошел вон отсюда, пьяная рожа!», а полицейский от страха шашку свою потерял и ее унес трактирщик. Тютя это рассказывал с жаром очевидца, представляя в лицах и Куска, и Федю, и Бя, и полицейского и даже трактирщика. Каждый раз, заканчивая свой рассказ, Тютя крестился и уверял: «Сам видел!». Мужики и бабы катались со смеху, только один Гавердовский ни как не мог понять, как это Бя осмелился такое сказать полицейскому.

-Положим, Бя напился и не ведал что творит, но там же есть хозяин. Вряд ли он допустит, что бы полицейского угощал какой-то Бя. Да и как полицейский может потерять шашку!? – Недоумевал Тихон Акимович Гавердовский.

-Акимыч, я же сам видел, — горячился и крестился Тютя, — Бя как выхватит у полицейского шашку вместе с ножнами, да как двинет ими по полицейскому, что тот из трактира пулей выскочил!

Гавердовский затравлено оглянулся на хохочущих мужиков, ожидая поддержки в своих сомнениях, но мужики все как один твердили: «Это же сам Тютя видел!».

-Извините, у меня скотина не кормлена, — откланялся Гавердовский.

-Чегой-то он забрел сегодня к тебе Семен?

-Угольки ему понадобились печь растопить, пока набирал угольков, тут Тютя ему и рассказал все…

-Тютя! Тебя же с нами не было, как же ты мог все это видеть?

-А какую скотину пошел Гавердовский кормить? – Парировал Тютя.

Все дружно засмеялись – у Гавердовского из всей скотины в хозяйстве жил хромой дикий селезень для которого он всю зиму расчищал полынью в пруду.

Беднее Гавердовского в деревне никого не было, чем он жил никто не мог даже себе представить. Правда, соседи приносили ему кто картошки, кто хлеба, на праздники давали и яиц. Он слыл деревенским чудом, всего самого необходимого у него было по одному предмету: недвижимость – один дом, сельскохозяйственный инвентарь – одна лопата, утварь – одна кружка, скотина – один селезень, который не мог летать и прятался под домом – недвижимостью в месте, которое именовалось «скотный двор». Гардероб Гавердовского состоял из одежды и постельного белья одновременно и находился почти всегда на хозяине.

Говердовский жил в деревне с незапамятных времен, он, так же как и Фёдор Ёлкин, переехал в деревню из города с женой. Детей у них не было, жена часто болела. Гавердовский Тихон Акимович был потомственный дворянин, нрава он был не злобного, был очень доверчивый и мягкий. Когда-то Гавердовский был на статской службе, но это только тяготило его, а врожденная доверчивость чуть не довела до каторги, родные от него отреклись после женитьбы на крепостной, вот он и перебрался в деревню от пересудов знакомых и укоров родных. Ему предлагали должность в волостной управе, но он отказался, приобрел недвижимость, утварь, инвентарь и начал хозяйствовать. Хозяйствование заключалось в проживании некогда приличного состояния. Нанимал мужиков копать пруд, разбивать цветник у дома, ладить забор. Скотину свою не заводил, все покупал у соседей. Со смертью жены выяснилось, что Тихон к жизни совсем не способен, хозяйство быстро пришло в упадок, жениться повторно Гавердовский отказался наотрез. Вот так и стал он бобылем в Богом забытой деревне, владельцем недвижимости, инвентаря, утвари и скотины.

После ухода Гавердовского веселье продолжалось.

-Тютя, разве ты не знаешь, какое стадо Гавердов держит? Видишь ты много, но знаешь мало!

-Надо бы позвать Федьку Ёлкина – пусть скажет – зачем ему колокольчик с бубенчиками, а за одно и расскажет, как он догадался у Бя голички – то забрать.

Упоминание о голичках вызвало новую бурю смеха, затренькали сразу две балалайки, бабы затараторили частушки, кое-кто пустился в пляс.

Все последующие дни у Федора «дверь на петлях не стояла», заходили и «поздоровкаться», и совета спросить, и за помощью обращались. Приходили даже те, кто на ярмарку в тот раз и не ездил. Заходили запросто, как будто всю жизнь прожили «душа в душу». Всех интересовало, для чего куплены бубенчики, ведь Федя не такой, что бы что-то зря делать. Федор вначале отшучивался: «Что бы на ярмарку веселее ездить», но потом когда собралось у него в доме с полдюжины самых серьезных мужиков, Федя объяснил:

-Робя, собрался я к обозу пристать, съездить за зиму в Архангельск или Астрахань. Ведь как мы тут живем – одной землей, да скотиной, так не проживешь. Надо что-то придумать, как дальше жить. Ведь получается, что мы никому не нужны – взять то с нас нечего.

-Тебя еще за недоимки не тягали? Так у нас почитай все в недоимщиках ходят. Обирают нас, вот и нет у нас ничего.

-Так налоги то с чего берут: с земли, недвижимости да скотины. А если за зиму денег заработать? Тогда и налоги заплатить будет чем и хозяйство поправить будет на что.

-Федя, погоди, получается, что на земле работать не надо и скотину держать не следует?

-Это, смотря, как это делать. На нашей земле нет смысла выращивать чего-то много, да и скотины больше трех голов, тоже держать не выгодно.

-Чудно! Всю жизнь деды – прадеды, отцы наши на земле работали и вдруг ты говоришь: «Не выгодно!», а жить то как?

-Мужики, я на следующей неделе обыдёнкой смотаюсь в Рязань, узнаю, где и какие обозы собираются, тогда и поговорим. Я сам еще только прикидываю, как и что делать.

Этот разговор внешне прошел незаметно, но все с нетерпением ожидали, что скажет Федя, вернувшись из Рязани.

Из Рязани Федор заехал сразу к Семену Горелову.

-Семен, — начал Федор, — узнал я как надо обоз снаряжать, но одному мне это не под силу. Нужно 8 – 10 мужиков, да лошадей голов пятьдесят.

-Где же такой табун набрать?

-Это не трудно. Вот мужиков подобрать – дело не шуточное. Многие будут увязываться, а дорога дальняя, нужны такие, кто выдержит и не подведет. Особенно на обратной дороге. Нужно Илью Ивановича уговорить с нами поехать, Хопу взять, а Куска надо как-то отшить. Семен, подумай, кого можно пригласить, но ни с кем пока не говори об этом. Обоз надо подготовить к Покрову, что бы недели за две до Филиппова поста по ледоставу выехать. Тогда к Благовещению можно вернуться.

-Федя, я еще сам не решил: поеду ли, а ты …

-Ладно, думай, но главное: по деревне не трепись и у бабы своей совета не спрашивай, а как решишь – заходи ко мне.

Всю ночь Семен не спал, прикидывал, что к чему, а утром пошел к Илье Ивановичу.

Семён Горелов, едва переступив порог дома Ильи Ивановича, выпалил:

-Слыхал! Федька Ёлкин обоз до Астрахани собирает!

-Надысь говорил он об этом, но точно не знал куда пойдет.

-Теперь он решил – в Астрахань. Хочет тебя пригласить и обоз в полсотни лошадей собрать.

-Это он правильно думает. Скорее всего, лес туда повезет, а оттуда можно взять….

-Илья Иванович, ты, что поедешь старостой обоза?

-С чего ты это взял?

-Как же! Только что сказал, что повезешь туда, что оттуда возьмешь….

-Ничего такого я и не говорил! Рассуждал просто…. Потом, как я смогу быть старостой? Ведь становой пристав ни за что документ мне не выдаст. Правду сказать, я бы с охотой пошел, пусть даже и не старостой, но становой так на меня зол, что даже в подорожную не впишет. Семен, пойдем к Федору, дюже мне интересно узнать, что и как он делать собирается.

Илья Иванович слыл на деревне человеком умным, рассудительным и осторожным. В деревне жил он давно, но никогда не говорил, откуда и как он перебрался в Веретье. Разное о нем говорили, но сходились в одном: «Не от хорошей жизни Илья Иванович сюда переехал». В волостной управе показывал он бумагу о том, что является семейным вольноотпущенным крестьянином помещика Нехлюдова, но из бумаги не было понятно, в какой губернии и какой волости было имение корнета в отставке, помещика Нехлюдова.

Неприязнь станового пристава Чмареткова к Илье возникла с первого года службы Афанасия Савича более двадцати лет назад, когда молодой Афоня мечтал сделать карьеру или хотя бы прославиться, заслужить отличие у начальства. Принимая, дела, он обратил внимание на пришлого мужика, явно чего-то скрывающего, но сдававший дела пристав, посоветовал Афоне не морочить этим голову:

-Мужик он смирный, хозяйство имеет крепкое, недоимок нет. Чего ещё от мужика требовать?

Афоня был другого мнения и, приняв дела, начал розыск по «делу» Ильи Иванова сына Дорохина. Первым делом пристав велел привести Илью в управу. Потом становой пристав заявил Илье, что ему, становому приставу все известно и для Ильи будет лучше самому рассказать откуда он приехал и что натворил там, но Илья говорил, что помнит только, что до Рязани ехал долго все это время ночевал в поле, а из больших городов помнит только Елец.

-Сын у меня тогда болел, жена на сносях была. Вот и приходилось останавливаться часто и надолго, да и заблудился я. Ведь хотел ближе к Москве осесть, а сюда приехал – дальше то дороги нет, обратно ехать уже мочи не было.

Становой пристав хмыкал, хитро прищуривался и спрашивал:

-Как же ты не знаешь в какой губернии жил?

-Да что там  губерняя, от нас волость то была в 40 верстах, я там ни разу и не был. Когда уезжал, поехал на север.

Станового пристава такое объяснение не устраивало и он продолжал мытарить душу Ильи Дорохина;

-Говорили мне, что приехал ты вместе с Яшкой Архиповым. Яшка прибыл из Керчи. Может быть, ты оттуда удрал!

-Помилуйте, ваше благородие, как бы я удрал со службы? Меня бы схватили в трех верстах, на первой же заставе!

-Говоришь, в трех верстах застава имеется. Какая застава?

-Ваше благородие, Афанасий Савич, не служил я, крестьянин я. Их благородие Епифан Митрич Неклюдов, барин мой, заехавши в имение, имел он большую нужду в деньгах. Долг карточный на нем был. Вот он мне и говорит: «Давай оброк за три года, и я тебя отпускаю на все четыре стороны!» Бумагу мне тот час и выдал. Вот я и уехал.

-Все ты врешь! Как мог барин отпустить тебя всего за три оброка? А ведь приехал ты сюда с деньжатами, лошадей пригнал, телегу добра всякого. Тут дом, землю выкупил, и все это после того как выкупился ты от барина? Теперь говоришь, что не помнишь из какой губернии прибыл! Как так может быть?

-Господин пристав, не знаю в чем меня можно подозревать, только я то знаю всё про себя.

-Смотри Илья! На подозрении ты у меня! Узнаю, где ты раньше жил и если что не так – шкуру с тебя всю спущу!

Становой пристав посылал письма о розыске Ильи Ивановича Дорохина во все южные губернии, но ему отвечали, что такового крестьянина в ревизских сказках не значится. По молодости он пытался донести до начальства своё мнение о неблагонадежности Ильи, но получил такой нагоняй, что зарекся вперед доносить, не имея официальных подтверждений своих подозрений. Все эти годы становой пристав мечтал только об одном – как бы найти повод и донести свои подозрения об Илье до высокого начальства. Хотел он старшего сына Ильи в солдаты отдать, но тот за год до призыва женился и отделился от отца. Поздно Афонька понял, что легче найти помещика Неклюдова, чем крестьянина Дорохина. Из Пензенской губернии сообщили, что корнет в отставке помещик Епифан Дмитриевич Неклюдов умер в прошлом году и похоронен в своем имении Шемышейского уезда. Пристав хотел написать запрос в уезд о крепостном Илье Дорохине, но крепостное право было уже давно отменено.

Федор будто бы ждал гостей, сидел за столом и что-то подсчитывал на бумаге.

-Здорово были, Фёдор Иванович, — поздоровались хором мужики.

-Заходите, гости дорогие, — обрадовался им Фёдор, — надумали с обозом идти. Хорошо, Илья Иванович, ты будешь старостой. Семен все тебе рассказал?

-Федя, — усмехнулся Илья Иванович, — как я могу быть старостой обоза, когда становой пристав спит и видит, как ко мне прицепиться. Ведь он же не в жисть не позволит мне уехать отсюда.

-Ты прав, Илья Иванович, ну что же, придется его согнать с этого места. Других причин у тебя, думаю, нет.

-Федор, не пойму я тебя! Как это можно говорить: «Согнать станового пристава!» Ты что ли сгонишь его!

-Сгонит его тот, кто на это поставлен, а ты скажи: «Пойдешь в обозе старостой?»

-Федор Иванович, если этого аспида сгонят, я с тобой куда угодно и кем угодно пойду!

-Вот и договорились! К Егорию, сгонят эту скотину! В этом году на Евдокию курочка воды напилась, стало быть, на Егория конь травы наестся. Пасха в этом году ранняя – до Благовещения, стало быть, весна ранняя будет. Теперь Илья Иванов, давай поговорим, кто нам лошадей своих на зиму отдаст. Зимой лошадь в хозяйстве не очень нужна, её только кормить надо, а мы бы хозяину денег заплатили бы как вернемся. Вернуться мы должны к Благовещению, не позже. Месяца два на дорогу уйдет туда, а назад приедем быстрее.

-Как это быстрее! Назад в верховья идти надо будет, тяжельше, тем более и обратно с грузом пойдем.

-Придем быстрее, первое – дорогу знать будем, второе – день длиннее будет.

Разговоры затянулись, у Фёдора уже закончились готовые лучины, Алёна самовар ставила раз пять, а разговоры все не кончались….

-Ну, робя, всё, пора шабашить! Чего воду в ступе толочь! Ведь пока Афонька Чмаретков пристав – ходу он нам не даст! Федя, ведь и ты у него на заметке.

-Илья Иванович, заменим мы станового, не сомневайся. Только до Пасхи никому об этом ни слова, особенно Куску. Про станового пристава ни слова. Даже между собой. Можете сказать, что заливал я вам об извозе.

Дорохин и Горелов пошли домой, по дороге обсуждая, сказанное Фёдором.

По деревне пошли пересуды: «Чего это Федька задумал?». Федька отшучивался, а Илья Иванович и Семён в один голос твердили, что Федька ополоумел и несёт невесть что. Некоторые верили….

На Страстной неделе, в четверг к Гавердовскому зашел Фёдор и, расспросив его о здоровье, спросил:

-Тихон Акимович, хочешь к Пасхе освятить кулич и яйца? Завтра в управе будет служба, приедет отец Владимир из Городного, послезавтра можно будет всё освятить.

-Феодор Иванович, как христианин, я обязан это сделать, но, во-первых, у меня же нет приличной шапки, вернее, никакой нет, а во вторых, нечего мне святить, как это ни прискорбно, селезень мой яиц не несёт….

-Только то и делов, — перебил Фёдор, — Акимыч! Вот тебе моя шапка! Дарю! День сегодня такой, в этот день даже разбойник и тот покаялся, а я ведь не разу тебе ничего ни к какому празднику и не подарил. Вот прими от меня на память. Извини, что шапка не новая, но ничего другого у меня с собой нет….

-Феодор, мне как-то неловко принимать от тебя подарки….

-Помилуйте, Тихон Акимович, какой это подарок? Примите это как мою помощь Вам. Сам же говоришь, как христианин обязан…. Людям будет приятно ваше участие. Сделайте нам одолжение.

-В таком случае извольте, но что же мне святить?

-Да мы всё сами освятим, вам только надо подойти к управе, когда поп из неё выходить будет после службы.

-Как-то это неожиданно. Феодор, я даже не знаю, как и что надо делать.

-Ну, премудрость тут не велика. Встаньте у крыльца слева и подождите конца службы, вам и вынесут всё освещенное. Вот и будет чем разговеться на Пасху, а людям будет приятно, что с ними рядом вы стоите. Ну, как?

-Я непременно буду Феодор Иоанович.

 С утра Великой субботы у волостной управы толпился народ, все ждали окончания молебна в управе. На крыльце, на вынесенных столах и земле стояли завернутые в материю куличи и крашенные луковой шелухой яйца. Слева от крыльца степенно стояли мужики, справа куч ковались бабы, между ними сновали ребятишки. Служба подходила к концу.

На крыльцо вышел становой пристав, все шевельнулись, ребятишки перестали сновать, бабы притихли.

Окинув суровым взглядом толпу, становой начал спускаться с крыльца. Шел он важно и как бы никого не видел, но вдруг, остановился он около одного из мужиков, со злом сбил у него с головы шапку и заорал:

-Ты что, скотина, порядков не знаешь?!

-Позвольте, сударь….

-Пшел вон отсюда, дрянь ты этакая, — продолжал орать пристав, — как ты посмел рот-то открыть!

Мужик тем временем поднял шапку, решительно одел её на себя и твердо спросил:

-Что вы себе позволяете?

Тут пристав узнал мужика. Это был потомственный дворянин Тихон Акимович Гавердовский, но пристава уже понесло.

-Чего ты сюда приперся, нищеброд! Скажи спасибо, что ты дворянин, а то сослал бы тебя к чертовой матери!

Около Гавердовского образовалась толпа, подошел поп.

-Прихожане, успокойтесь. Завтра Светлое Христово Воскресенье – праздник великий, а вы….

-За что же меня ссылать, — теперь понесло уже и Гавердовского.

-За нищету, за недоимку!

-Какие недоимки? Что значит нищету?!

К Гавердовскому подошел Фёдор Ёлкин и, взяв его под руку, отвел в сторону:

-Полно тебе Тихон Акимович сердце рвать. Пошли отсюда, разве ему можно что-то доказать. Он сам всё про всех знает и судит.

Последнюю фразу Фёдор произнес громко, так, чтобы слышали становой и поп. Это успокоило станового, придало ему уверенности. Да, действительно он знает всё и про всех, имеет право судить!

Около станового пристава закрутился Егор Кусок и пытался ему что-то объяснить.

-Тебя тут ещё не хватало! – Заорал пристав и треснул Куска по уху.

Фёдор отвёл Гавердовского к себе домой, напоил чаем, дал закурить.

-Акимыч, смотри, что получается, он тебя принародно оскорбил. Будь он дворянин, тебе бы пришлось вызывать его на дуэль и стреляться, а там бы как Бог судил. Подумай, кто он такой, что бы грозить тебе ссылкой?

-Эх, Феодор, да за то, что он сегодня сделал, я сам бы его в Сибирь закатал! Нужно только в Спасск….

-Раз такое дело! Давай я тебя отвезу в Спасск, а, хочешь, в Рязань….

-Не в этом дело, Феодор. Как же я у предводителя покажусь? Ведь все моё добро на мне….

-Тогда давай сделаем так: ты пиши жалобу, а я отвезу её куда скажешь.

-Спасибо, братец, но как же я напишу….

Федя сделал вид, что не понимает о чем идет речь и, достав из шкафа лист бумаги, перо и чернила, предложил:

-Вот здесь и напишите, что становой пристав Чмаретков Афанасий Савич во время богослужения, в присутствии отца Владимира нанес оскорбление действием, а потом, угрожая расправой, помешал освящению святых даров….

 -Какие святые дары? У меня ничего же с собой не было. Впрочем, дело даже не во мне. Ведь он точно нарушил всё течение службы. Даже отец Владимир вмешался.

Гавердовский решительно взял у Фёдора гербовую бумагу и каллиграфически вывел: «Губернскому предводителю дворянства …..»

Писал Гавердовский вдохновенно, на «одном дыхании», указывая подробности и, упоминая свою службу, а конце приписал: «К сему потомственный дворянин, титулярный советник в отставке Тихон сын Акимов Гавердовский, владелец имения, утвари, живности и инвентаря.»

-Всё написано правильно! – Сказал Фёдор, прочитав жалобу. – Хорошо написано: «Как мог быть допущен на службу человек, не исполняющий Законов Российской Империи, как я смогу жить в одной губернии с ним?»

Гавердовский покраснел от удовольствия и добавил, что его многие должны помнить в Рязани.

В избу к Фёдору повалил народ, рассказывали, как становой двинул в ухо Куску, как отец Владимир чуть не забыл, что надо куличи святить, как пристав, не дождавшись отца Владимира, укатил, не пойми куда.

-Акимыч, — смеялись мужики, — тебе повезло, что вместо тебя Кусок оказался. Ему ещё и Матрёна добавила прежде, чем домой увести. Федор увел тебя вовремя! Чего ты с Афонькой не поделил?

-Мужики, — прекратил веселье Фёдор, — у меня спешное дело в Рязани. Еду прямо сейчас. Приеду – тогда приходите. Алена, ты Тихону Акимычу собери что-нибудь к празднику. Ну, пошли мужики.

Все это Федор говорил таким тоном, что ни у кого даже мысли не было спрашивать или разговаривать с ним. Фактически их выгоняли из избы, но внешне все выглядело пристойно.

Мужики нехотя вышли во двор, посмотрели, как Федор верхом, галопом выехал со двора и разошлись по домам. Настроение у всех было испорченное. Предстоящий праздник не радовал.

ОБОЗ

За что же судить нас по закону?! Суди уж по совести!

А.Н. Островский.

Чтобы не терять время, в Рязань Фёдор поехал верхом, конь оседланный стоял у него с утра.

В Рязани, Фёдор подъехал к дому предводителя.

-Срочная депеша, для предводителя! – Выкрикнул Федя, слезая с коня и подбегая к подъезду.

На крыльцо вышел важный дворецкий.

-Что ты тут орешь, деревенщина!

-Как же тут не орать, когда барина нашего Тихона Акимыча обижают!?

-Кто это может барина обижать? Бунтуют что ли…

-Хуже! Пристав барина прибил!

Дворецкий побледнел и затрясся:

-Чего ты городишь! Как прибил? Насмерть?

-В депеше все написано… Мне срочно к предводителю, а то беда….

Дворецкий опешил – вся его важность улетучилась – любое его решение могло дорого обойтись. Последние слова Федора: «А то беда…» Жги мозг дворецкого – вариантов много, но…. Прогнать мужика, как и хотел дворецкий теперь нельзя, взять депешу и передать самому, тоже нельзя. Ведь предводитель может потребовать гонца, а может…. Ведь что в депеше? Узнать содержимое депеши тоже нельзя – там могут быть такие подробности, которые лучше не знать….

Размышлял дворецкий минут 5, прикидывал: уж не поручить передачу письма лакею, но и это не годилось! Дворянская честь – вещь бесценная! Купить нельзя – продать невозможно! Кто купит, зачем?

-Скорее всего, — рассуждал дворецкий, — пристав подрался с помещиком и пристав оказался ловчее или более пьян…. В любом случае пристав не прав! Как он мог! Помещик тоже хорош! Сразу предводителю…. Хотя, неизвестно что с приставом сейчас…. Уголовное дело может быть…. Времена то какие….

Чем дольше думал дворецкий, тем более безвыходным казалось ему его положение.

Выручил Федя.

-Любезный, — предложил он, — сейчас предводитель будет выходить на службу в церковь. Ты ему доложи, что только что прибыл нарочный из Городного и привез к празднику депешу для вас от потомственного дворянина Гавердовского и просит лично ее вручить, как барин ему приказал.

-Учить еще меня будешь! – Огрызнулся дворецкий, но, обретя уверенность, процедил сквозь зубы, — жди здесь. Коня только с глаз убери, да одежду поправь. Шапку сними! – Рявкнул он напоследок.

Примерно через полчаса над парадными дверями зажгли фонари, и из дома вышло около дюжины дам и господ. Они принялись обсуждать, в каком порядке проследуют в церковь. К одному из господ подошел дворецкий и с поклоном начал что-то неуверенно объяснять, показывая на Федора.

Предводитель хотел, было, отругать дворецкого, но упоминание о Гавердовском его заинтересовало, захотелось узнать: как поживает бывший однокашник.

Дворецкий махнул Федору рукой и тот в мгновение ока оказался перед предводителем:

-Ваше превосходительство, Тихон Акимыч поздравляет вас с праздником и просит защитить его от произвола станового пристава.

-Как поживает Тихон Акимович?

-Благодаря Богу – здоров Тихон Акимович, с хозяйством своим управляется….

-Что же он не показывается у нас? Что, велико ли его хозяйство?

-Да порядочное…. Недвижимость, скотина, инвентарь – так целый день в заботах. Мы уж ему помогаем, а как же…. Он у нас заместо отца родного, за малым Богу за него не молимся. Вот он каков!

-Да знаю я его! Добрейшая душа! Однако, что же случилось, что он тебя прислал?

-Я толком не знаю что и как, только становой пристав обидел его. Тихон Акимыч меня призвали и приказали доставить вам эту депешу. Сказали, что не намерены терпеть обиды от Афоньки…. Я господина Гавердовского таким и не видел никогда…. Говорит: «Езжай, Федя, в Рязань к предводителю и вручи ему эту депешу. Должна быть правда на этом свете!» Расспрашивать его я побоялся, а сел на коня и к вам.

Федор расстегнул армяк, из-за пазухи вынул аккуратно сложенную материю и, развернув ее, вынул исписанный Гавердовским лист гербовой бумаги.

-Простите, ваше превосходительство, не досуг было Тихону Акимычу пакет искать, вот он мне и приказал доставить как есть….

Предводитель улыбнулся – ему нравилось такое трепетное отношение крестьянина к дворянину, а простота нравов, нарушающая порядком надоевшую субординацию и угодничество, рождало желание помочь.

Читая прошение, предводитель мрачнел и злился, но, дочитав до конца, вдруг понял, как ему поступить.

-Павел Семенович, — крикнул он полицмейстера, — полюбуйся, что у тебя становые приставы перед праздником вытворяют! Истину говорят: кто празднику рад – тот до свету пьян! У тебя становые когда-нибудь трезвыми бывают? Как же надо было напиться, что бы оскорбить дворянина! Мне что губернатору это прошение показать и дать ему законный ход?!

Прочтя прошение, полицмейстер аж вспотел.

-Лев Полуиктович! Гавердовский не так понял….

-Что такое?! Это вы не так поняли! Прошение написано на гербовой бумаге, указано действие, место действия, названы свидетели. Да за это Чмареткова твоего в Сибирь! Благодари Бога, что у Гавердовского добрая душа – не послал он это прошение прокурору или губернатору, а прислал мне – своему предводителю.

-Лев Полуиктович, вы наш предводитель – приказывайте!

-Значит так…. Чмареткова из губернии вон! И немедленно, пока он еще чего не натворил. Еще ума у него хватит пойти извиняться перед Гавердовским, будто он ему ровня! 24 часа! Как вы это сделаете я даже знать не хочу, но если после пасхальной недели он будет в губернии, я это прошение передам губернатору – пусть он решит, как следует поступить с хамом.

-Не извольте беспокоиться – в три дня духу его не будет, — полицмейстер козырнул и быстро удалился.

-Братец, — обратился предводитель к Федору, — передай Тихону Акимовичу, что мы его в обиду не дадим и пусть он выкинет из головы этого Чмареткова – он его больше не увидит! Жаль, что сам Гавердовский у нас не бывает, так и передай ему – мол сожалеем…. Ну, ступай с Богом, молодец!

-Премного благодарен, ваше сиятельство, — Федор поклонился и убыл.

Зайдя за угол, Федор от души посмеялся, сел на коня и поехал в торговые ряды.

Пробыл Федя в Рязани два дня, ночевал в ямской избе, а днем ходил по купцам и расспрашивал какие товары и по какой цене привозят из Астрахани. На Астраханской улице он заходил чуть ли не в каждый дом и, разговаривая с хозяевами о жизни, узнавал как часто и какие обозы идут с Астрахани. Люди были рады поговорить с земляком и не таясь рассказывали то, о чем не сказали бы, задай Федор прямой вопрос.

Все шло очень хорошо и Федя пожалел, что не может выпить с хозяевами – тогда разговор получился бы более откровенный, хотя могли и навыдумывать небылиц. В одном доме хозяин так разоткровенничался, что рассказал, кто из астраханских купцов жулик, а с кем надо дело иметь. Про то какие дела можно иметь Федя спрашивать побоялся, а только заявил, что везде бывают разные люди и жулика, порой трудно распознать. На что ему объясняли, по каким приметам можно жулика узнать.

Самой большой удачей было для Федора знакомство на второй день с новоиспеченным купцом Валерием Савиным. Этот мужик – недавний крестьянин удачно продал рожь и гречиху. Родом он был из Деулино, но односельчане невзлюбили его за то, что разбогател он, продав их гречиху.

У Валерия с Федором было что-то общее. Это было понятно с первых фраз. Валерия распирала гордость за сделанное, за достижения в такое короткое время. Как поднялся из крестьян, был принят в купеческое сословие. Потому-то и нужен был ему человек, кто смог бы это оценить, но не позавидовать, а разделить радость. Федор для этого подходил идеально. Они разговорились:

-Своей ржицы у меня было мало, да и цены даже в Рязани за нее не давали, вот я и поехал наугад к Москве. Решил, чем продавать себе в убыток, лучше проеду по свету – посмотрю где, что, почем. Верст за сорок до Москвы чую, попал я в бандитские места. Грабят одинокие подводы. Так встречные говорили. Вот от беды и решил я объехать это место.

Валерий рассказывал, что видел в дороге, по каким приметам что угадывал, как выбирал человека, у которого можно дорогу узнать.

-Отъехал десяток верст, — рассказывал Валерий, — смотрю, река вроде Пры, только вода прозрачная, белая, хоть и по болотам течет. На горке деревня стоит, а за деревней водяную мельницу ставят. Хотел мимо проехать, но тот, у кого дорогу спрашивал, оказался хозяином мельницы Леонидом Макацевичем. Вот он мне и говорит: «Давай я у тебя рожь куплю. Надо мельницу обкатать – рожь – то подешевле будет». Вынул деньги и заплатил. Ну, думаю, и понятия у них о дешевизне…. Виду не подаю, что удивлен или рад, а, не считая, сунул деньги в рукав. Дальше – больше! Разгрузили телеги, я остался посмотреть, как мельница работает. Смолол он мою рожь в момент, это же не ветряк, тут сила, и говорит: «Заплатишь за помол и забирай всю муку!» Во как! Потом Леонид мне сказал, что я, оказывается, его выручил! Ведь он всем сказал, что специально я вез зерно смолоть на его мельнице – потому-то и взял только за помол. А мне то прибыль какая! Вот, Феденька, как бывает – не иначе, как Бог помог….

-Да, кто же другой! Он же надоумил тебя и в путь пуститься, и воров испугаться, и дорогу спросить у кого надо…. Но, главное, вложил Он в тебя интерес. Не останься ты смотреть, как мельница работает?

-И пра…. Ведь первое желание было уехать побыстрее, пока Леонид не понял, что переплатил, но любопытство оказалось сильнее страха.

Валерий пригласил Федора в дом, угостил чаем и пообещал помочь, если будет нужда.

Домой Федор вернулся на третий день.

Уже у околицы его встретили новостью: «Афоньку Чмареткова в Пермь выслали!»

Дома не успел Федор раздеться, как повалили к нему мужики, первым прибежал Кусок.

-Эх, Федька, — завопил с порога Кусок, — где ты мотался?! Пока тебя не было Афоньку с места согнали, на его место урядника из Спасска прислали.

-Как это «с места согнали», за что?

-Да кто его знает! Где-то Афонька маху дал, а сам говорит, что переводят его на новое место в Пермь. Врет, конечно! Ну не тот у Афоньки возраст, что бы новое место обживать. Ему в отставку пора, а тут ночью прискакал курьер с пакетом. Афонька прочел, а утром, чем свет, собрал все свои пожитки на две телеги, сам с женой в тарантас и айда в Спасск. Пожитки его до Спасска Хопа и Горелов везли, а там на ямские подводы перегрузили, вот тут и Афонька им и сказал, что в Пермь его переводят….

-Ну, начальству виднее – нас не спросят….

-Федька, ты что веришь, что перевели его, а не сослали?

-Мне то какая разница! Да и за что его ссылать? Он что с бунтовщиками связался?

-Какие еще бунтовщики? Это в нашей деревне!

-Может он в городе….

-Какой город?! Куда дальше мжакинского трактира он ездил?! Тут службу блюл!

-Может он там чего натворил?

-Ну, Федор! Не понимаешь ты жизни!

-А ты когда жизнь начал понимать? Когда становой тебя по уху треснул или когда Матрена тебя дубасила?

Кусок задумался, пыла у него поубавилось.

-Эх, Федя, зря ты уехал, а то посмотрел бы….

В избу начали заходить мужики и тоже сетовали, что Федора не было при отъезде станового пристава. Не видел он, как спешно грузились телеги и как бегали у Афоньки глаза. Рассказывали наперебой:

-Праздник, а он трезвый, злой и трясется весь. Ни с кем не разговаривает, глаза прячет….

-Федя, а зачем ты в Рязань ездил, — вдруг спросил Семен Горелов.

В избе сразу стало тихо, даже Кусок замолчал.

-Да вот, робя, ездил я узнавать, как обоз до Астрахани снарядить.

-Чего это ты в праздник поперся? – Пристал Кусок. – На буднях такие дела делают.

-Егор, вот именно делают, а я только узнавал. В праздник люди с охотой поговорят и расскажут. Вот я в два дня узнал столько, что за год не уразуметь. Вот буду теперь сбираться в дорогу.

-Один что ли пойдешь, или пристанешь к обозу?

-Нет, думаю, сам соберу обоз от всей деревни, если поможете, конечно.

-Не сумлевайся – поможем, если сможем.

-Федор, я пойду с тобой до Астрахани! – Выпалил Кусок.

-С Матреной, что ли пойдешь? Она теперь ученая – знает, как в яслях до Астрахани….

Последние слова утонули в хохоте. Егор хотел ответить, но его перебил Федор.

-Мужики, дело с обозом серьезное – сразу ничего не решишь. Вот я подумаю, посоветуюсь с бывалыми людьми, вот тогда и решим, а сейчас, простите, Христа ради, дома три дня не был – хозяйство надо…после Великого Поста поправить.

-Это дело нужное – понимаем! Пошли, мужики. Пусть Федор разговеется от души! Прощевай, Алена!

Ночью в избу к Федору кто-то постучал. Стучали тихо с опаской.

-Наверное чужой человек, — сказал Федор Алене и пошел посмотреть на пришедшего.

Это оказался Илья Иванович.

-Федя не зажигай лучину – так поговорим. Я пришел сказать тебе спасибо, что избавил ты деревню от этого аспида Афоньки и принес тебе подарки.

-Что ты такое говоришь, Илья Иванович?

-Ладно, Федя – мы свои люди, а я так благодарен всему вашему семейству, что слов нет.

-Илья Иванович, ты меня совсем запутал. Давай я сейчас чайку организую. Посидим, поговорим.

-Нет, Федя, не хочу я, что бы кто-то увидел, что был я у тебя. Так поговорим и пойду я….

-Не понимаю, но воля твоя…. Иваныч, а с какой стати упомянул ты все мое семейство?

Илья Иванович прошелся по горнице, поставил под лавку корзину и сел.

-Утром разберешь подарки, корзину тоже оставь себе. Федор Иванович, век Богу за тебя и твоих родственников молиться буду!

-Спасибо, конечно, но в чем же дело?

-Федя, тебе, как на духу! Ведь я не Дорохин – Малкин я. Убежал я от своего барина, не дна, что б ему и не покрышки! Мерзавцу! Грех о покойных плохо говорить…. Говорят: хвали сено в стогу, а барина в гробу, но не могу! Задумал он меня извести, каких только козней не строил. Подлец! Но жил я на хуторе и зацепить меня у него не получалось и тут придумал он согнать меня с хутора, а место что бы я выбрал сам и дом сам построил. Вот, думаю, теперь то он меня и прижмет. Приезжает ко мне бурмистр и подает бумагу от барина, а там написано, что отпущен Илья сын Иванов из урочища Шелкева и волен он выбрать новое место. На словах бурмистр сказал, что барин хочет в урочище заимку сделать и хутор ему тут не нужен. «Селись, — говорит, — в деревне». Легко сказать, а как прикинул я, что из чего получится и понял: бежать надо. Благо весной это случилось, да и бумага у меня на руках была – можно ее за подорожную показывать. Решил я на Дон податься, а у Борисо-Глебска жена рожать затеялась, да не разродится никак! Я уж Богу молился, что бы помог. Смотрю, солдат идет. Все, думаю, влип – беглых ловят, а оказалось, что это дядя твой Яков! Со службы домой шел. Вот он и помог нам, упокой, Господи, душу его с миром. Два дня помогал он нам, а потом выяснилось, что отстал он от обоза. Документы свои показал. Вот я по его документам и поехал, дескать, он меня нанял. Так я и попал к вам, а потом, когда пришел в управу вид на жительство выправлять – там другой твой дядя Денис Елкин увидел меня и говорит: «Да ты нехуже Дорохинский зять!» Я говорю: «Не хуже, а лучше» Тут Денис засмеялся и говорит становому приставу: «Николай Евграфыч – это сам Дорохин, а я подумал, что его зять!» Тогда становым приставом был Кантонистов Николай Евграфович – душа человек, а Дениса сдавали в рекрутский набор. Так со слов Дениса и записал меня становой Дорохиным. Так стал я вольным крестьянином Ильей Дорохиным, вместо крепостного Ильи Малкина. Так что, Федя, обязан я твоим родственникам, а с меня ты такую петлю снял…. Ведь заподозрил меня Афонька, душу мотал, сына в солдаты отдать хотел, а уж притеснял, где только мог! Когда ты сказал, что сгонишь ты эту скотину ко дню Георгия – Победоносца, я ведь Богу помолился, что бы получилось у тебя все, а ты на Благовещение успел! Вот для меня благая весть была! Я сразу понял, что ты это сделал. Как только это у тебя получилось? Я не спрашиваю! Зачем лишние слухи?

-Да, ошарашил ты меня, а ведь про тебя и Яков и Денис рассказывали, только Яков говорил: «Возница Илья», а Денис имени твоего не помнил. Говорил: «Этот, что лучше дорохинского зятя, от судьбы ушел». Хорошо о тебе говорил, но сам в судьбу, да и в Бога не верил. Не думал, что оба про тебя рассказывали.

-Денис веселый парень был, заходил ко мне, рассказывал, как хочет в гвардию попасть. Сказал я ему тогда, что от господ лучше быть подальше. Слышал, что он действительно в гвардии был. Что с ним стало.

-Умер 18 лет назад, а до этого 12 лет болел. Загубили его на службе.

-Жаль. Хороший был человек. Вот что, Федя, у меня скопилось пять золотых – возьми их себе. Пойдешь с обозом – они тебе понадобятся.

-Так вместе же пойдем! Ты ведь старостой будешь….

-Старостой то я буду, а старшим ты будешь и золотая казна у тебя должна быть, но об этом только мы двое должны знать, а казначеем будет у нас Хопа. Прощевай, Федор, а то скоро развиднеет – не хочу, что бы видели меня и узнали….

Когда Илья ушел, Федор зажег лучину, достал свои листки и начал все заново прикидывать.

Вспомнился купчишка Савин, его история, как возненавидели его соседи за, казалось бы, доброе дело и, ведь, благодарны бы были, не узнай за сколько продал он гречиху Макацевичу.

Благодетель моментально стал кровопивцем.

Теперь Федор понял, почему Илья пришел к нему ночью – что бы не было разговоров о сговоре.

Про «золотую казну» – это тоже правильно. Должен быть резерв и Хопа, как казначей….

-Голова – Илья Иванович, — размышлял Федя, — сколько всего надо учесть….

-Здорово были, Федор, почтеньеце, Алена! – В избу ввалился Кусок.

-Вот кому неймется, — зло подумал Федор, — но просто прогнать его нельзя, а с собой брать….

-Федя, — тараторил Кусок, — я пришел поговорить. Кого мы в Астрахань с собой возьмем? Ты будешь старостой, я казначеем, кошеварить лучше всех Илья Дорохин умеет, Хопа тоже умеет….

-Погоди, Егор. Ты лучше скажи: кто нам лошадей своих даст из тех, кто с нами не пойдет? И сколько за лошадь предложить денег?

-Какие деньги?! Мы же кормить лошадь будем! Вот и квиты!

-Лошадь работать будет, а не в стойле стоять, потом в хозяйстве и зимой лошадь иногда требуется. Чего подвезти, куда поехать….

-Не всех же лошадей мы заберем! Перебьются как-нибудь!

-Возможно, ты и прав. Но как быть с твоей Матреной – она согласна?

-Чего с бабой разговаривать! Сам говорил: чего бабьим умом жить!

-Это правильно, но зачем мне скандал? Вот ты уедешь, а она тут как? Один день, как на ярмарку, куда ни шло, ведь уходим почти на полгода. Не народит она тебе за это время….

-Федя, ты что, брать меня не хочешь?!

-Причем тут это? Мне люди нужны, тем более, такие, как ты. Но, посуди сам, мужики из деревни уедут – кто за бабами глядеть будет? Склоки начнутся…. Вот твоя Матрена. Может она прийти к моей Алене и закатить скандал: мол, твой Федька моего Егорушку сманил в Астрахань, да и погубил там.

-Как это погубил? – Не на шутку испугался Кусок.

-Очень просто: отстал ты от обоза, в полынью свалился, замерз пьяный. Мужик ты рисковый, а глядеть за тобой будет некому. Хуже того увидит, кто чужой, у тебя деньги – ведь зарезать могут. Люди всякие, а путь неблизкий. Конечно дело твое…. Давай так: приходи завтра с Матреной в обед. Посидим, чайку попьем и решим, как нам быть…. Деревню без хозяина тоже, как оставить….

Кусок засопел, хотел возразить, но передумал и ушел.

-Слава Богу, — сказал Федор Алене, — придумал я как от Куска отвязаться. Завтра Матрена Егора к нам притащит, ты ее попроси, что бы разрешила Егору тебе по хозяйству в мое отсутствие помогать.

-Нужен мне такой помощник!

-Это ты зря. Зима большая – мало ли что. Чего подвезти, куда-нибудь съездить надо будет. Один, два раза обратиться надо будет. Придется…

Дверь в избу отворилась, на пороге показались мужики, предводительствуемые Семеном Гореловым.

-Вот, Федор, собрал я, как ты говорил, десяток мужиков….

Федор поздоровался с каждым за руку.

Последним, как бы нехотя, зашел Иван Хопа. Ему Федор обрадовался больше всех.

-Здоров, Иван! Наконец-то и ты зашел ко мне!

С улыбкой, Федор потряс Ивану руку, хлопнул его по плечу и жестом предложил всем рассаживаться.

Пока мужики устраивались, Федор кликнул жену:

-Вот что, Алена, у нас тут будет серьезный разговор – тебе не к чему слушать. Ты вот что! Ступай к Куску и скажи ему…. Нет. Не говори ему ничего, а попроси у Матрены разрешение обращаться к Егору за помощью в мое отсутствие. Короче придумай сама…. Главное, чтобы Кусок дома пока посидел и не приперся бы сюда. Придумывай что хочешь, но задержи его. Я сам за тобой приду…. Поняла?

Алена быстро оделась и ушла, мужики переглянулись, а Федор присел на чурбак у печки и начал:

-Робя, дело мы затеваем серьезное и опасное, но может быть и очень прибыльное. О прибыли думать пока не будем. Будем думать, как свое не потерять, да перед соседями не оскандалиться. Каждый из вас поведет по 5 – 6 возов, обоз будет почни с версту, дорога незнакомая, путь неблизкий. Случиться может всякое, поэтому еще раз подумайте, кто пойдет, кто просто лошадей своих даст в обоз. За лошадь заплатим, но разумную цену. Старостой будет Илья Иванович, я его помощником по хозяйству, а казначеем, думаю, Хопа согласится.

Мужики зашевелились, кто кивал, кто затылок чесал, один Хопа, как окаменел.

Федор выдержал паузу и продолжил:

-Думаю, все согласны, но предупреждаю: в пути ни каких праздников, ни каких постов. Выпить можно только на постоялом дворе, когда лошадей распряжем  и накормим и то не всем и понемногу. Теперь будем собираться у Ильи Ивановича, у него и изба побольше, и слушаться мы его должны. Ты, Илья Иваныч, заведи книгу и записывай что и как. Семен, что-то я Егора Голого не вижу и брата твоего Егора.

-Они говорят: «Скажете, что решите, а мы посмотрим»

-Вот и ладно, скажи им, что мы решили, пусть смотрят. Все, мужики, пойду Алену выручать. Как бы там ее Кусок вусмерть не уболтал.

-Опасаешься. Федюша, — заржали мужики.

-За Куска боюсь – как бы Матрена не зашибла его за это, да и Алене может брызгами достаться!

-Да уж, брызг из Куска много полетит, коли Матрена за него возмется!

Мужики разом поднялись и тронули на выход, один Хопа топтался на месте.

-Ты чего, Иван? – Спросил Федя.

-Федор, ты того….

-Что не хочешь казначеем быть? Что так?

-Да нет…. Ведь колом – то я тебя чуть не зашиб….

-Чуть – не считается! Вот я тебе руки осушил, ты уж прости….

-Ладно, Федор, чего уж там….

Хопа поклонился и вышел из избы.

На улице Хопу ждал Степа Прибытков:

-Хопа, выходит Федька не зря тебя считоводом обозвал! Хотя, какой из тебя казначей? Колом по Федьке попасть не смог….

ПУТЬ.

Что отдал ты – к тебе вернется, то, что оставил – потерял!

Из песни