С той поры Йило стал искать уже тёплый камень — татобар. Он уходил из лагеря рано утром и слонялся по городу, расспрашивая тут и там, не видел ли кто тёплого камня.
Однажды Йило понял, что спросил уже каждого жителя города: и мужчин, и женщин, и стариков, и малышей. Он вернулся в лагерь очень грустный. Мать его отца испугалась, увидав, как он бледен и тосклив.
– Что тебя гложет, моя кровиночка? — спросила она его ласково.
– Милая матушка! Мне очень надо найти тёплый камень татобар, но никто, кого я ни спрошу, не знает, где он может быть.
– Ах ты, неразумный мальчишка! Что же ты не спросил об этом мать своего отца?! — воскликнула старушка. — Этот камень очень просто найти, он хранится в доме короля. Сделай так: через две недели будет королевское состязание эрдузинов. Выигравший имеет право просить любое сокровище короля. Каждый год победивший эрдузин просит перстень с руки короля; ты же попроси тёплый камень татобар. Король не знает его тайны и отдаст тебе.
– Ах, матушка! — вскрикнул Йило. — Ты сделала меня счастливым! Но выиграю ли я состязание?
– Что ж, сынок. Придётся тебе поработать! — сказала старуха и закурила свою резную трубку.
…Лоло помешал веткой угли, переводя дух. Малыши вокруг костра молчали, напряжённо ожидая продолжения. Маринька, страстно любившая эту сказку, кажется, даже не дышала. Её широко открытые глаза блестели зеркально и шелковисто, словно камень «чёрное стекло» в заколках нарядившихся для ярмарки горожанок. Лоло вздохнул, облизнул губы и продолжил мерным, глуховатым от привычки к курению голосом.
В тот же вечер Йило придумал песню. Это была очень красивая песня, и в то же время необычная. В ней не славились властители и воины, не описывались красавицы и муки любви к ним, не было печальных слов об умерших. То была песня о мечте. В ней пелось о Небесном саде синей ночью и прекрасных женщинах с красными волосами, зажигающих серебряные фонарики, у каждого из которых было своё имя. О нежной пене цветов на ветвях и о крылатом коне с синими глазами…
Две недели Йило пел свою песню камням и деревьям, и птицы садились на верхушки кустов, чтобы послушать его. Наконец, настал день состязания, и парень отправился во дворец, вместе с десятками других эрдузинов со всей страны. Йило решил выступать самым последним и простоял треть дня, слушая пение своих соперников. Один пел краше и сложнее другого, музыка каждого была замысловата, как вышивка на поясах мужей из Высоких Домов, и Йило всё больше овладевала мысль, что он со своей чудной песней никогда не победит этого состязания. Он был готов уйти, но гордость удержала его, и, когда все эрдузины закончили свои песни, он вышел и поклонился королю, и коснулся пальцами серебристых струн своей башады, так, что струны затрепетали, как сердце отца, глядящего на спящего ребёнка, и запел свою песню. Слово и другое, и вот Йило забыл обо всех предыдущих эрдузинах, короле и состязании: перед глазами его плыли пушистые от цветов деревья Небесного сада, синие глаза крылатого коня и красные кудри чернокожих дакини, бродящих в свете серебристых фонариков. И когда голос его замолк, и нежное пение его башады замерло призраком звона над придворцовой площадью, Йило открыл глаза и увидел тысячи лиц, светящихся его мечто, тысячи робких улыбок и глаз, сияющих от слёз. Долго висела тишина, и вдруг все люди разом закричали, так, что затряслось небо. Они выкрикивали:
– Чужак! Чужак! Чужак!
Так Йило победил состязание.
***
По хорошему, Лоло должен бы был вскочить со своей постели и побежать к брошеной стоянке что есть духу, чтобы вернуть пряжку мальчика из Высокого Дома на шест или даже прямо преследующим воинам в руки — и тогда ценой своей жизни спасти жизни остальных ромэн. Он ясно осознавал это, ощупывая злополучную пряжку кончиками пальцев, но не находил в себе сил: всё внутри стало хлипким и дрожащим, словно кисель. «Это ужас,» осознал он с удивлением. Прежде парень не знал особого страха, только осторожность и опаску, и гордился этим. Но никогда прежде не доводилось ему держать в руках саму смерть…
Жизнь лагеря перевернулась на долгие дни. Стоило солнцу позолотить небесный край, и рома прятались в лесных зарослях, ища спасения у извечного своего друга и защитника, вэшытко. Тут они ставили маленькие палатки, закидывая их ветками, и валились спать. Покой лагеря охраняли чуткие косматые псы особой, только у их народа встречающейся породы: большие достаточно, чтобы везти на себе детей, с челюстями, в которых им приходилось порой часами носить тряпичные люльки и которые могли дробить берцовые кости взрослых мужчин, молчаливые и умные, понимающие указания голосом и руками и знающие множество трюков. Впрочем, псам не приходилось сильно беспокоиться на своём посту: в отличие от народа дорог, «бэнги» боялись углубляться в лесные чащи. Они боялись вэшытко, считая его злым духом. Поэтому народ Лоло старался не щеголять своей дружбой с лесом. Это была одна из множества его маленьких тайн.
Ввечеру лагерь просыпался. Мужчины занимались иштросами. Дети рассыпались по кустам, собирая орехи и съедобные листья, под присмотром псов, которые одновременно старались держать малышей кучно, рычать на выглядывающих изредка из кустов зубастых бицдивилей (которых «бэнги» считали одной из ипостасей вэшытко и которые правда были злобны, а главное, падки до мяса человеческих детёнышей) и ловить по кустам длинноухих шошоев. Женщины варили каши и похлёбки из собранного детьми, подкладывая в котлы из своих запасов белый корень, мучнистый и хорошо набивающий животы. Ночью рома выбирались на дорогу и своим летучим, размеренным шагом покрывали расстояния, которое непривычные к пути «бэнги» могли преодолеть только на иштросах.
Лоло валился спать на ковры, плескал в лицо ручейной водой, залезал на ореховые деревья, кидал камнями в бицдивилей, глотал мучнистую похлёбку и поднимал босыми коричневыми ногами нежную белую пыль по ночам — как во сне. Мысли вертелись и вертелись вокруг пряжки, перед глазами мелькали золотые и изумрудные блики, и металл жёг сквозь тряпицу, как расплавленный — не тёплый камень, но горячий. Время от времени люди поворачивали головы назад, к брошенной стоянке, и вглядывались в ночную тьму с уходящим, исчезающим уже напряжением — и только Лоло глядел с нарастающей паникой. Каждый день снилось, что он проснулся — и никто больше. Весь лагерь лежит без движения и дыхания, на родных лицах кровь, кровь, кровь — без ран… Но сил выкинуть проклятую пряжку не было. Что-то останавливало руку.
И только в городе, в королевском Ицнуоцгибдере, встав на дозволенную стоянку, где уже разбили лагерь ещё два табора — отпустило. Беду пронесло. Непонятно, почему, непонятно, как, но — пронесло.
***
Граштакухите очнулся с тупой болью в затылке. Попытался открыть глаза и тут же сомкнул веки вновь: прямо над лицом было сверкающее, сочащееся солнечным светом летнее небо. Повернулся на бок и, медленно вставая, с ужасом и стыдом почувствовал, как с бедёр соскальзывает юбка. Быстро сел на колени и оглянулся: никого не было видно. Правильно, не так много людей выходит на улицу, когда солнце вкатилось на вершину неба, да и сидит он не посреди улицы, а на краю поросшего низким кустарником пустыря, с задней стороны одного из дворов. Пытаясь сообразить, чем укрепить юбку на бёдрах, Граштакухите задумчиво смотал полосу грубой, деревенской ткани, еле удержался от вскрика радости, когда на обнажившейся части тропинки сверкнул изумрудом вышивки его пояс. Мальчик поднял его: пряжки не было. Пряжку спёр маленький птицекрад, не было сомнений. И — оставил дорогой пояс, чтобы Граштакухите не пришлось брести по деревне, придерживая руками позорно сползающую с бёдер ткань. Подумать только, что один из этих мертволицых бродяг оказался способным к благородству! А ведь про них рассказывают обычно такие страшилки и анекдоты, после которых никогда не заподозришь подобных чувств…
Граштакухите разложил пояс во всю длину и обвязал юбку по бёдрам, стараясь придать узлу спереди возможно большую элегантность. Не очень хорошо уже и то, что он остался без пряжки. Но как объяснить её исчезновение, он придумал почти сразу. Выбив из волос пыль и поправив их, насколько было возможным, юный принц степенно пошёл вдоль обросшего кучерявыми усиками собачьих бобов плетня. Солнце пекло просто ужасно. Не каждый крестьянин мог его выдержать, но Граштакухите уже пять лет совершенствовался в выносливости, чтобы стать таким же великим воителем и философом, как его легендарный предок Эрнуоцгибдере. Однако, как болит голова… Что бы сказал себе по этому поводу предок? Внешность обманчива: под мягкой пылью оказалась жёсткая земля. Вот и гудит теперь череп…
Граштакухите вошёл в дом мужчин с прямой спиной и невозмутимым лицом.
– Ах, принц, драгоценная услада наших глаз, невозможно поверить, что вы провели столько времени под этим сжигающим солнцем, пусть оно никогда не оставляет нашего небосвода, освещая наши дни, — льстиво сказал наставник Нуфрин. — Как вы себя чувствуете?
Тут он заметил беспорядок в одежде наследника и всполошился:
– Что случилось, услада наших сердец? Где ваша пряжка?
– Я подарил её тому, кто выиграл поединок со мной, — чуть вызывающе ответил Граштакухите. Подумав, уточнил, — мальчишке из народа дорог. Он был достоин этой награды.
Нуфрин, приподнявшись на локте на своём ложе, отвесил почтительный поклон, а сам подумал:
«Что за принц! То бродит в юбке последнего крестьянина, то вызывает на поединки бродяг! Подумать только, каким можно быть умным в обучении и дурачком в обычной жизни…»