Спектральный анализ… Женщины. Часть 6.

— А у меня есть новости! Только я их тебе не скажу. Ну, или попроси меня как-то особенно.

— Опять беременность?! Да меня скоро «кондратий обнимет» от твоих последних известий. Может, это — «ложка»?

— «Ложка»?!

— Ну, да. У сук так бывает: соски набухают, появляется молоко, они хозяйские тапочки под себя складывают, всяких там плюшевых мишек – может, и у тебя тоже?

— Дурак! Новости тебе не видать, как…

— Сына?..

— Ладно, скажу. У тебя что, шея болит? Ты как-то странно голову поворачиваешь вместе с туловищем.

— От жизни отстала, сейчас все так носят.

— Давай размассирую, это — миозит. Сидячая работа, да и возраст не мальчуковый, надо заметить.

— Вредное ты существо. Поаккуратнее, это же живая шея, а не… А это — вообще не шея. И там не бывает миозита.

— А я по тебе соскучилась. Правда, ты не смейся. И, вообще, ты мой самый-пресамый добрый человечек, и с годами я тебя все больше и больше люблю. Что смеешься, урод?!

— Это и есть твоя новость?

— А, забыла, новость! Нет, новость другая: мы с тобой сегодня идем ужинать в ресторан. Все, никакие откорячки не принимаются.

— В честь кого дают ужин?

— В честь годовщины нашего знакомства, забыл? Ровно четырнадцать лет назад я нашла тебя.

— Согласись, что это не лучшая находка в твоей жизни. Лучше бы кошелек нашла, или пуговицу блестящую. Правда, четырнадцать лет прошло? Судя по твоим морщинам, значительно больше.

— Во, дурак, а! Но я дала себе торжественное слово: сегодня на твои выходки я не обращая никакого внимания. Сейчас же прими душ, а я поглажу тебе брюки и рубашку. Галстук есть?

— Только пеньковый. Мне его Дункан подарила. На счастье.

— Это я как раз предвидела. Вот, смотри, мой подарок к нашей годовщине. Нравится?

— Ого, сколько красок! Как у Гогена! Ты уверена, что это не носок? Мне кажется, что это фрагмент полотна неизвестного «малого» фламандца.

— Тупица, ты отстал от жизни. Сейчас все мужчины носят такие. Хоть один вечер ты можешь ради меня провести в сорочке и в галстуке?

— Так ты и сорочку принесла?

— У тебя…разве у тебя?..

— Зато есть футболка с длинными рукавами. Под джемпером очень правильно смотрится, я проверял.

— Какая футболка?! Мне хотелось, чтобы сегодня все было красиво, чтобы ты был моим мужчиной, галантным и неотразимым.

— Ну, это ты погорячилась. Если я когда-то и был манерным, то так давно, что сейчас уже и не вспомнить. Давай я Вадюху приглашу: у него есть костюм, и он умеет вести себя под столом. Ой, за столом!

— Пошел в жопу твой Вадюха! Иди в ванну и мойся. О бритье я даже не заикаюсь.

— Почему? Могу побриться. До каких пор?

— У тебя же был костюм. Я помню: висел такой одинокий в шкафу.

— Подмышки брить?

— Похоже, ты давно его не надевал…

— Пару раз. Берегу на похороны.

— Типун тебе… Ого! Таких абонементов уже нет. Это же музейный экспонат! Ага, понятно, вот и адресок нетвердой девичьей рукой начертан! Ну-ка, ну-ка. И не один! Катя?! Вот тебе, Катя! Теперь он никогда тебе не позвонит. Мало ей телефона, так она еще и адресок для верности, сучка!

— Зачем ты рвешь?! Это же адрес племянницы!

— У тебя «список Шиндлера» одних только племянниц! Одной будет меньше.

— Зря. Это была гостья из прошлого, зачем так сурово? «При мальчонке – то зачем, ваше скабродие»?

— С сегодняшнего дня все твое прошлое, а также настоящее, а также обозримое будущее — это я! Так, теперь осмотрим карманы брюк покойного.

— Эй, детка, как насчет тайны переписки и свободы совести?

— У твоей совести отныне не будет свободы, и вообще, совестью буду я.

— Проникновенно, однако.

— Мыться иди.

— Что будет, что будет? Серой пахнет..!

***

— Ну, как роман?

— Близится.

— Ты его пишешь целую вечность. Бальзак умудрялся написать за один месяц.

— Его сифилис торопил.

— Что, правда?

— У тебя есть другие версии?

— Ну, скажем, более талантлив или…

— У него музы были, а у меня? Пескаришки, мелочь, шлюшки…

— Сейчас получишь. Ты действительно считаешь меня… шлюхой?

— Я сказал «шлюшка». Это — две большие разницы.

— Почему ты такой грубый? Почему ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле? Прямо мазохист какой-то. Но ведь мужчинам всегда нравились распутные женщины, разве не так?

— Не знаю. У меня очень скромный опыт общения с женщинами — все больше попадаются монстры.

— Если на то пошло, то ты тоже не в моем вкусе. Просто я к тебе привыкла и не хочу заводить кого-то нового. Ты хоть и говнецо, но свое, родное. Наверное, сейчас уже поздно менять что-либо в жизни, да?

— Тебе — да.

— А тебе?

— Ты можешь сидеть спокойно, а то получится два носа.

— Я устала. Давай отдохнем, спина болит.

— Предвестник климакса. Обмякай. Кофе сварить?

— Нет, не уходи. Давай поговорим.

— Пойдем на кухню, я хочу кофе.

— Наркоман. Ты не ответил: нравятся распутные домохозяйки? Я читала, что каждая женщина интуитивно чувствует, какой ее хочет видеть мужчина. И она тут же принимает правила его игры. К примеру, я: с тобой — одна, с другим — другая…

— Я всегда подозревал, что ты — шлюха-рецидивист.

— Представь, что мне нравится нравиться мужчинам. Как и любой женщине. Это же игра в кошки-мышки.

— Уж не ты ли мышка?

— Когда как. С тобой я — кошка, ведь кто-то должен проявлять инициативу — от тебя ее не дождешься.

— Положим, кот из меня неважнецкий.

— Тебе не понять, как приятно чувствовать себя чьей-то добычей! Не вещью, не собственностью, а именно добычей, жертвой. Аж дух захватывает!

— Я догадываюсь, где у тебя дух местожительствует.

— Не воображай, у тебя в том месте атрофированный орган местожительствует. Ты бы хоть раз ощутил то волнение, которое испытывает женщина, когда на нее охотится очень сильный и красивый зверь! Такие чувства первобытные…

— Банальный промискуитет.

— Я не понимаю таких слов, но это такое чувство, та-акое!

— У тебя сейчас трусы намокнут от похотливых воспоминаний. Кофе наливать?

— Ты — дурак полный. Я ему о сокровенном, а он мне: «Кофе наливать?» Ты можешь меня …изнасиловать? Прямо сейчас?

— Под статью подводишь?

— Ну, давай поиграем в изнасилование?

— Я подозреваю, что насильником будешь ты. Съешь лимон, чтобы физиономия не была такой счастливой.

— Пускай я буду насильником. Это тоже приятное ощущение. Ну-ка, ну-ка, подь сюда. Сейчас тебя тетя заведет на стройку и трахнет с извращениями. Ну, иди же ко мне, мой юный пионер!

— Давай я договорюсь с сексопатологом, пусть проконсультирует. По-моему, тебе срочно надо менять пол.

— А ты не думай о грустном, пионер-партизан, расслабься! Ну вот, уже лучше. Сейчас тетя внимательно посмотрит на твою пиписку и сделает «динь-динь». Ого, вот это пиписка у пионера! Ты, мальчик, должно быть часто теребишь ее под партой, верно? Просто чудовищная пиписка! Как же повезло твоей пионервожатой! Да как она посмела прятать такое сокровище от посторонних? Теперь давай поместим твою пиписку в тетин «кошелек» . Да, вот сюда. Ненадолго, на хранение. Да ты не бойся, тетя добрая, вернет она твое сокровище в целкости. Только пообещай, что в чужие «кошелечки» ты писку отдавать на хранение не будешь – только в мой. Вот, примерно так. Очень хорошо! Так бы и взяла на вечное хранение, навсегда, навсегда…

***

— Ты знаешь, что храпишь по ночам?

— Это более гуманно, чем то, что делаешь ты.

— А что такого я делаю?

— Иногда просто пукаешь, а иногда, пардон, бздишь, как полковая лошадь.

— Во, дурак, а! Ты же врешь! Ведь врешь?

— А ты теперь не поспи ночку-другую, сторожи себя, будь начеку.

— Ты врешь, иначе муж бы сказал мне об этом.

— Он либо смирился, либо тоже пукает.

— Ой, дур-рак! А ты…

— Скажи в отместку, что я храплю, и никто тебе не поверит.

— Нет, ты никогда не напишешь свой обосратый роман. А если и напишешь, то его никто не издаст, а если…

— А если издадут, вопреки твоим мрачным фантазиям?

— Его все равно никто не станет читать, потому что…

— Ну, давай, продолжай!

— …потому что…

— Я храплю? Или потому, что ты пукаешь и об этом скоро узнают миллионы людей на всей планете?

— Ты неизлечимо болен, к тому же — бездарь! Ты даже денег не можешь заработать, потому что никому не нужны твои писания.

— Ну и что? Пушкин тоже не сильно поднялся на гонорарах. А после смерти даже оставил пятьдесят тысяч долга. Вот так-то!

— Сравнил себя с Пушкиным! Даже, если бы он оставил миллионы долга, он все равно был бы Пушкиным.

— Естественно, ведь его Наталья Николаевна по ночам не сотрясала мир раскатистым пуком!

— Все! Надоело! Не нравится — не спи со мной.

— Интересно, как это можно сделать, если ты наглым образом все чаще и чаще забираешься ко мне в постель? Спи только с мужем, если он глухой. Он не служил в саперных войсках или в артиллерии? Ладно, если хочешь, давай помиримся?

— Еще чего! Хотя…может, перекусим?

— Могу сварить гороховый суп, наверняка ты его любишь? Все, все, пошутил. Есть сыр, майонез и сардельки. Устроит? В морозильнике есть пиво.

— Не подлизывайся. Сказать женщине такую гадость! Как ты не умер после этого?

— Если я пережил сегодняшнюю ночь, то дальше будет легче.

— Опять?

— Нет, мы помирились. Чай или кофе?

— Ты говорил что-то про пиво.

— Присаживайся.

— Знаешь, Пиноккио, давно хотела у тебя спросить: ты будешь любить меня, если вдруг что-то случится?

— Ты собираешься испустить дух? Ой, прости, я не это имел в виду! Не поверю, что такая женщина может чем-либо болеть.

— Может. Любая женщина может болеть. И очень серьезно. У меня даже друзей таких нет, чтобы поделиться, а мужу про это не скажешь.

— Ты меня пугаешь! Неужели СПИД?! Говорят, надо касторку принимать, только… не у меня в квартире, если можно.

— Слишком все серьезно, для меня, по крайней мере. Мужчины не любят больных женщин. Тем более, с женскими болезнями.

— И это правильно! Лично мне нравятся женщины с мужскими болезнями. Звучит грандиозно: «Она заболела по-мужски»! Так… это все… серьезно? Извини, ради бога! Я думал, что ты меня разыгрываешь.

— Тот самый случай для розыгрышей. У меня — эндометриоз.

— Тю! У меня геморрой и парадонтоз, и — ничего, живой.

— Просто со временем у меня разовьется опухоль и придется удалить… один орган… детородный.

— Подумаешь, «детородный орган»! У меня его и не было никогда, а может, в детстве удалили вместо гланд. «Пьяный врач мне сказал: «Его больше нет…»

— Тебе смешно, а я стану инвалидом. И никогда не смогу рожать! Никогда.

— Не плачь, я тебя люблю даже без детородного органа.

— Правда?

— Правда. Зачем нам дети? Я буду твоим ребенком, если ты пообещаешь, что…

— Не буду пукать?

— Это терпимо. Если будешь кормить меня грудью.

— Молоком?

— Можно пивом. Что предложишь.

— Все-таки, ты — хороший человек, Пиноккио!

— И ты, Синдерелла.

— А это кто?

— Это ты, Золушка.

(Продолжение следует).

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Я не робот (кликните в поле слева до появления галочки)