Просто вещи

Сбор вещей напоминает стихийное бедствие, землетрясение, разрушение, уничтожение привычной жизни дома. Жил дом, жил, служил верой и правдой хозяевам. Хозяева любили его, холили, по стенам обои разглаживали, в картины наряжали, люстры вешали, мебель по углам расставляли. И вдруг, бац! Прощай, мой друг! Я полюбила другого.

И мне теперь решать, кому из вещей жить, а кому погибать. Каждая вещь – член семьи, страница биографии, память о прошлом, мое настроение, часть меня самой.

Захожу в свою комнату. Здесь все по-старому: на стареньком диване сидят артефакты моего детства — куклы  Маша, Саша, Надя, Даша… Всего их десять. Рядом расположился неказистый  бурый  Мишка-топтыжка из синтетического меха, набитый поролоном, с черными глазами-пуговками и красным пластмассовым языком, белой грудкой и желтыми ладошками.

Они сидят, словно живые, и смотрят на меня с укором. Чувствую себя предателем.

Вот мой любимый Веснушка. Он всегда улыбается. Рад мне. Мне подарила его соседка тетя Валя. Тети Вали давно нет, а Веснушка остался. Кукла-мальчик,  конопатый, весёлый, во фланелевых штанишках и сатиновой курточке. Я катала его в игрушечной колясочке. Кормила молоком из бутылочки из-под пеницилина, с натянутой на горлышко резиночкой от пипетки. Кормила игрушечной ложечкой из игрушечной тарелочки. Лечила желтенькими витаминками. Нежно укачивала на руках, когда он не мог заснуть.

В серванте мои книги – первые, вторые, на все времена. «Баранкин, будь человеком!» — моя любимая. В детстве почему-то очень хотелось быть Баранкиным и стать человеком.

Открываю дверцу серванта, беру в руки Каверина «Два капитана». Моя настольная книга. Я часто перечитываю её в  Интернете. «Бороться и искать, найти и не сдаваться». С этой книгой у меня особые отношения: слегка потертая обложка, пожелтевшие страницы, их запах, пометки простым карандашом на полях, душа. У каждой книги есть душа. Молчаливые друзья, свидетели моего взросления мудро взирают своими переплетами и словно пытаются донести думы прошедших времен, волшебство добрых сказок, разбудить утро моей жизни.

Бережно провожу рукой по жестким переплетам. Простите, дорогие мои. Не могу я  всех с собой взять. Придется отдать вас в добрые руки.

Мой фотоальбом. Тяжелый. В нем фотографии, письма, черновики, дневники. Мой первый документ – что-то вроде свидетельства об окончании детского сада № 8 «Ручеек» города Екатеринбурга, 1975 год. «Воспитаннице детского сада Ирочке Васильевой в память о первых трудах и первых радостях». С самодельного документа на меня смотрит смешная пухлая девочка с большими белыми бантами. На обороте — «Подарок от друга» — нарисованная рыжая собачка с длинными ушами на солнечной полянке под всклокоченными барашками облаков, а вокруг разноцветные бабочки и надпись прыгающими буквами: «Жилаю щастя . Лена Манакова.»

Когда я плакала в последний раз? Не помню. И поплакать-то некогда. Все суечусь, верчусь, как юла, бегу куда-то. А сейчас сижу, и в глазах мокро от слез. Папа всю жизнь пахал, как каторжный. Мама всеми правдами и неправдами боролась с дефицитом, заносила себя в какие-то списки, стояла часами в очередях. Пианино с магнитофоном – шесть папиных зарплат, бесконечное количество часов, проведенное за инструментом, километры прослушанной пленки. Сколько всего понято, пережито, прочувствовано. И вот теперь старый, уже рассохшийся и потрескавшийся «Красный Октябрь» продается за самовывоз, а «Комету» в лучшем случае разберут на запчасти.

Драма, катастрофа, пусть и маленькая.

Я сажусь на диван и крепко прижимаю к себе Веснушку. Он побледнел, померкли апельсиновые конопушки, облупились нарисованные брови и губы. Я нарисую тебя заново, мой солнечный мальчик. И ты снова будешь излучать теплый свет моего детства.

Мама сидит в кресле и тяжело вздыхает:

— Пианино жалко. Может все-таки пригодится для Аленки?

Я подхожу к маме сзади, мягко обвиваю её плечи и тихо шепчу:

— Аленка играет на гитаре. Мам, да не убивайся ты так. Это всего лишь вещи. Просто вещи.

Я говорю и сама себе не верю.